Серебро и Золото

Елизавета решила, что молодой человек скорее красив, чем симпатичен, и слишком ухожен для того, чтобы выглядеть естественным.

— А вы, сударь, старожил? — вопросом на вопрос ответил Людо. — Меня зовут Ловис Кейн, мою сестру — Лиза. Как прикажете обращаться к вам?

— Значит, Лютц и Цисси ! — одними губами улыбнулся юноша. — Я Томас Тиц!

— Очень приятно, Дамаль! — протянул руку Людо. — Лиза, — обернулся он к Елизавете, едва пожав руку опешившего от такой наглости, Тома. — Позволь представить тебе Дамаля. Но ты, если хочешь, можешь называть его просто Дама .

— Э... — выдавил из себя Томас.

— Очень приятно! — лучезарно улыбнулась Елизавета, добивая поверженного противника.

Всякий, кто мог рискнуть покуситься на честь и достоинство ее господина и супруга, был достоин, как минимум, смерти. Что же касается насмешки, в ее глазах это и не кара вовсе, а одно баловство. Но... за подчеркнуто холодной, доведенной до совершенства оболочкой нового знакомца, скрывался, как ей вдруг показалось, не враг, а одинокий и крайне ранимый человек.

— Глупо вышло, — в серых глазах Томаса появилось живое выражение, и было оно отнюдь не радостным. — Я не хотел вас обидеть.

— Мы тоже, — кивнул Людо. — Если хочешь, зови меня Лютцем.

— Спасибо, Лютц, — неуверенно улыбнулся юноша. — Тогда, и вы зовите меня Дамаль, я не возражаю. Так звала меня бабушка...

— Но не смей называть меня Цисси! — потребовала Елизавета.

И Томас, с которым они познакомились таким странным образом, никогда больше не называл ее этим именем, но зато все остальные... К концу дня Елизавета поняла, что ее окружают очень разные люди — слишком много для первого "выхода в свет", слишком разных людей — но все они, по-своему хороши. И ни один из них, по-видимому, не заслуживает смерти за "оскорбление величия". Тем более что практически все они, отнеслись к ней, как это и бывает обычно с красивыми девочками, очень, и даже очень хорошо. Вот только все называли ее Цисси, и с этим ничего было не поделать. Единственным исключением — и в этом, как и во всем другом — оказался Том, но таким уж человеком был Томас фон дер Тиц, что все у него получалось не как у всех.

* * *

— Итак, география, — сказал невысокий лысоватый и несколько полноватый мужчина в сером костюме-тройке, белоснежной сорочке и фиолетовом галстуке-бабочке. Подобранные в тон галстуку, лакированные туфли маэстро Сторци светились, словно грозовые тучи в блеске молний.

— Нет, не так, — покачал он головой и вскинул вверх короткопалую толстенькую ручку. — География, дамы и господа! Слово с большой буквы!

Каждая фраза маэстро Сторци заканчивалась восклицательным знаком. Он не говорил, а декламировал, сгорая от восторга перед предметом своей, возможно, единственной страсти.

— Геология! — выговаривал он с вожделением. — Геополитика! География! Земли и народы их населяющие, горы и воды, климат и рельеф, политика и экономика, любовь и смерть!

Впрочем, Альфредо Сторци мало и мимолетно говорил о любви — что несколько разочаровало Елизавету, ожидавшую от школы действительного углубления знаний о "различных предметах" — и совсем не говорил о смерти. Зато он рассказывал об этнографии и океанологии, астрономии и палеонтологии, политических науках и антропологии. Он был ярок. Он пылал, а не горел. Он обожал карты и атласы, книги и журналы, он не был нигде, как неожиданно поняла слушавшая его с неподдельным интересом Елизавета, но знал об "этих и прочих местах" все, что только может знать человек.

Совсем другим оказался профессор Зиверс, преподававший им математику.

— Алгебра суха, как хворост в летнем лесу, — говорил он, трусцой пробегая между рядов. — Девочки глупы и не способны к сложным вычислениям. Геометрия — царица наук. Задача, которую невозможно решить, исходя из принципов симметрии, не решаема принципиально. Галуа был гений, и его застрелили на дуэли. Гениев никто не любит. Но без гениев никак нельзя. Математика наука гениев и сумасшедших. Я не гений, следовательно, я умалишенный. Повторите это, милая леди, — хищно улыбнулся он, останавливаясь вдруг перед девушкой с огромной копной нечесаных волос цвета меди — Елизавете сразу же представился роскошный букет из листьев осени — и в круглых очках, сползших на самый кончик маленького вздернутого носика. — Повторите, и вашими галерами станут дополнительные уроки.

"Что ж, — решила Елизавета, выслушав Зиверса. — По крайней мере, он честен. Сумасшедший, и ни от кого это не скрывает".

Впрочем, к концу дня, она уже не была уверена, что до сих пор правильно понимала термин "душевнобольной". Такими, если верить ее ощущениям, были едва ли не все учителя, и основная масса учеников.

— Куда мы попали? — шепнула она на ухо Людо, когда прозвучал последний в этот день звонок, и они, выйдя во двор, увидели темно-бордовый "Майбах" тети Жозефины. "Майбах" не был единственным автомобилем, ожидавшим учеников, возвращающихся домой после занятий в "Академии Луки Бранциони". Не был он и самым роскошным среди них. Но Феликс умудрился занять, поистине, королевское место — прямо напротив открытых по случаю окончания учебного дня ворот.

— Куда мы попали? — спросила Елизавета.

— В школу, — чуть пожал плечами Людо и по-своему он был прав.

* * *

В конечном итоге, все оказалось не так страшно, как показалось вначале. Профессора — обоего пола, — возможно, и страдали множеством весьма экстравагантных душевных недугов, но в качестве учителей были превосходны, в чем достаточно быстро убедились и Елизавета, и Людо. Что же касается учеников, то, пользуясь выражением Тилли ван дер Шенк, это был, разумеется, паноптикум, но весьма любопытный и нисколько не опасный.

Сама Тилли была той самой девочкой, которую попытался запугать профессор Зиверс. Как ни странно, он в этом не преуспел, и, видит Бог, не потому что не мог испугать. Мог, и привел своими эскападами в ужас добрую половину класса. Но испугать Клотильду ван дер Шенк было не в его власти. Она была совершенно бесстрашна, хотя возможно, бесстрашие ее было сродни безумию: она просто не воспринимала всерьез, как минимум, половину реально существующих угроз, а другую половину — воспринимала на свой весьма оригинальный лад. В результате Тильда являла собой такое чудо, что не влюбиться в нее было просто нельзя. Впрочем, о том, что Тилли — чудо, догадывались далеко не все. Большинство людей ее просто не замечали, а многие другие недооценивали.

— Привет, Тилли! — едва завидев новую подругу, Елизавета почувствовала тепло в груди и начала улыбаться.

Тильда сидела на подоконнике в глубокой нише окна и читала толстый потрепанный том, положив его на обтянутые длинной темной юбкой колени. Ее волосы цвета червонного золота по обыкновению были растрепаны и едва ли не стояли дыбом, горло над воротником форменного жакета — замотано длинным шарфом — внутри школы всегда было знобко, даже если на улице сияло теплое солнце ранней осени — а на руках — шерстяные перчатки без пальцев.

Услышав голос Елизаветы, что случалось с Тильдой отнюдь не всегда, девочка подняла голову — она читала книжку, подтянув колени к груди и низко склонившись над страницей — и улыбнулась в ответ. У нее было славное с тонкими чертами лицо, очень белая кожа и огромные изумрудно-зеленые глаза, которые иногда прятались за круглыми стеклами очков и тогда обычно блекли, а иногда, как сейчас, смотрели поверх тонких металлических дужек и сияли, как настоящие изумруды. Ее очки часто сползали на самый кончик носа, но, по-видимому, Тилли умела управлять этим хитрым процессом, хотя, скорее всего, делала это бессознательно, подчиняясь одной лишь своей интуиции.

— Привет! — сказала она высоким чуть надтреснутым голосом. — А я как раз читала о геральдических знаках. Что изображено на твоем гербе?

"На моем?! О, господи!"

— Я не уверена, что мой род является вполне дворянским, — сказала Елизавета вслух. — Видишь ли, Тилли...

— Твоя кровь не молчит... — тихо, но твердо ответила Тильда, остановив объяснения Елизаветы, и замолчала, засопев, по своему обычаю, маленьким вздернутым вверх носиком.

— Мы поговорим об этом после, — выдохнула чуть позже девочка и поправила указательным пальцем очки.

Взгляд ее тут же спрятался за стеклами и погас. Просто зеленые глаза, даже не совсем зеленые, а скорее, болотные, зеленовато-желтые...

"Ох!"

— Пойдем в класс? — как ни в чем не бывало, спросила Елизавета.

— А что, уже пора? — удивилась Тилли.

— Да, — Елизавета не могла смотреть без улыбки на выражение "метафизической растерянности", возникавшее по временам на лице Клотильды ван дер Шенк. Как не могла без смеха слышать и слетающие порой с тонких губ девочки bon mots собственного сочинения.

— А где Лютц? — очки начали медленно и как бы сами собой сползать на кончик носа.

— Разве я сторожиха брату моему? — пожала плечами Елизавета. — Скажи, Тилли, а тебя отпустят вечером в кондитерскую Вермейера, если мы тебя пригласим выпить с нами чашку чая?

— Я не пью чай, — очки окончательно спустились на кончик носа, и глаза вспыхнули живой сочной зеленью. — Я пью какао и молоко, но вряд ли моему дяде интересно, для чего я покидаю его дом. Да, он меня отпустит.

— Тогда, в семь? — уточнила свое предложение Елизавета. — Тебя устроит в семь?

— Устроит, — кивнула Тильда, покидая подоконник. — Но вам придется забрать меня прямо от дома. Он, знаешь ли, весьма тверд в своих принципах, мой дядюшка Рейнарт.

— Назови адрес, и мы будем у твоих дверей ровно в семь, — Елизавета вынашивала в душе некоторый план, но претворение его в жизнь зависело не от нее одной.

— Я живу на Кедровом холме, — девочка запихнула книгу в сумку, забросила ту на плечо и пошла по длинному сводчатому коридору рядом с Елизаветой. — В Ветряном проезде.

Ну, что же, если не "Княжья доля", где параллельно реке тянулась улица графа Розенштерна, то, разумеется, "Кедровый холм". Настоящие аристократы — даже не титулованные и не из вполне дворянских родов — жили только в этих районах. Или, вернее, проживали в них преимущественно.

А первым уроком в этот день была история.

— Итак, — Георгина Реомюр отличалась высоким ростом и стройностью. Она и вообще выглядела настолько интересной и привлекательной, что вопрос о ее истинном возрасте появлялся у устремлявшихся к ней мужчин — если появлялся вообще — лишь спустя значительное время после факта знакомства. — Итак, что мы можем сказать об императоре Хальдеберде? Был ли он жесток? Каковы были идеалы этого императора-воина? Что он вообще из себя представлял? Как выглядел? Во что одевался? Что ел и пил?

Разумеется, это были риторические вопросы, но отнюдь не только. Профессор Реомюр любила, когда ученики "умничали" или когда они, и в самом деле, оказывались умными, любознательными и начитанными.

— Он был здоровый лось! — сказал с места Самуэль де Картуар. — Я видел его меч в соборе Святого Духа, он двуручный, этот меч, я имею в виду, но моих рук, — он поднял перед собой два здоровенных кулака, — на него бы не хватило...

— Он был мужеложец, вот! — выпалила блондинка — Забс Вальтерсхаузен, едва только замолчал "могучий Самуэль".

— Факт, не подтвержденный ни одним подлинным документом, — холодно улыбнулась Георгина Реомюр. — Он не был женат. Это факт. И ни одну женщину документы эпохи не упоминают в качестве его любовницы... Но, возможно, он был анахоретом или страдал от какой-нибудь болезни, мешавшей императору проявлять столь привычным способом свою мужественность? Мы этого не знаем... пока. Но, может быть, узнаем в будущем. Этим, дамы и господа, и занимается история. Вам нравится?

— Нравится! — почти дружно ответил класс.

— Профессор! — высокий и резкий, словно крик чайки, голос Гретель Новотны взлетел под сводчатый потолок класса и заставил зазвенеть стекла в настенных бра. — Расскажите нам о принцессе Джеване и князе Кагене!

"О, господи! — страх и гнев заставили Елизавету замереть на полу-вздохе. — Только не это!"

— Сударыня, — взметнулась вверх левая бровь профессора. — Вам уже исполнилось шестнадцать?

— Нет, — пролепетала пристыженная Грета.

— И вы смеете спрашивать своего профессора о любовных похождениях Черного Людвига?

— Ой... — вот и все, что смогла ответить на это поверженная "Афиной" Реомюр любопытная девочка.

— Вот подрастете, сударыня, — сменила, между тем, гнев на милость профессор Реомюр. — И в двенадцатом классе я, так и быть, расскажу вам... и всем остальным что-нибудь из "Хроники Роз и Шипов Безымянного Монаха из Ковно".

На том и порешили...

* * *

Вечер наступил неожиданно быстро. Елизавета едва успела пообедать и сделать домашние задания, как за окнами особняка баронессы Икьхгорн начало смеркаться, а там уже и часы спешат сообщить о "неумолимом беге времени".

— Ты готова? — спросил Людо, появляясь в дверях ее кабинета.

— Да, дорогой, — по мнению Елизаветы, правила следовало соблюдать хотя бы наедине. — Ты не возражаешь против "кофейных тонов"?

На самом деле, поход в кондитерскую оказался замечательным предлогом, чтобы опробовать на людях новый наряд, "от и до" придуманный самой Елизаветой и с немалыми трудами воплощенный, в конце концов, в жизнь в портновской мастерской "Лунд и сыновья". Изюминкой нового платья графини Скулнскорх являлись плавные линии и сочетание цветов. Высокие сапожки из замши (много кофе и мало молока), рейтузы из тонкой шерсти (кофе-латте), шелковая блуза до середины бедер (черный кофе) и длиннополый жакет, типа тех, что надевают для верховой езды, в цвет сапог. И шарфик — кофе с молоком, вернее два шарфика: один на шею, другой, если приспичит, — на голову... а что касается "плавности линий", Елизавета очень надеялась, что Людо вполне оценит те позитивные изменения в ее фигуре, что стали происходить в последнее время. Все-таки время брало свое, и девочка начала превращаться в девушку.

— Ты не возражаешь против "кофейных тонов"? — спросила она.

— Разумеется, нет! — улыбнулся в ответ он. — Я весь в предвкушении...

— Предвкушай! — засмеялась Елизавета и отправилась переодеваться.

* * *

Через час с четвертью — из которых дорога до Ветряного проезда заняла как раз ту самую "четверть" — темно-бордовый "Майбах" остановился у приземистого особняка, чей фасад практически полностью скрывался за темно-зеленым пологом оплетшего его стены плюща. Виднелись только высокие и, по-видимому, тяжелые двери темного дерева и зашторенные окна в обрамлении темных же ставен.

Дом выглядел мрачно, и, по первому впечатлению, представлялся необитаемым. Тем не менее, не успели тихо, но уверенно скрипнуть тормоза тяжелого автомобиля, остановившегося как раз напротив полукруглых ступеней широкого крыльца, как дверь растворилась, и на пороге показался хозяин дома. Тайный советник Рейнарт Фалль оказался высоким худощавым мужчиной с седыми висками и озабоченным узким лицом. Он был одет в темно-синий фланелевый костюм и голубую "домашнюю" рубашку без галстука, но с обязательным в этом случае шейным платком. На длинном прямом носу посверкивали стеклами пенсне в золотой оправе. Рядом с ним Тильда Шенк — его родная племянница и воспитанница — выглядела маленькой и неухоженной, но зато живой и полной красок жизни куклой. Ее юбка, блузка и кафтанчик были сшиты из невероятно ярких и весьма остро контрастирующих между собой тканей. Но на девочке все это выглядело не столь экзотически, сколь очаровательно.