Я пошел за ним, слыша за спиной перешептывания прихожан. Наконец мне это надоело, и я, обернувшись, поднял вверх руку и замогильным голосом провозгласил:

— Вот что крест животворящий делает!

Позвавший меня на беседу митрополит Исидор человек непростой. Бывший прежде игуменом Соловецкого монастыря, он сначала приводил войска к присяге Федору Годунову, а через два года венчал на царство Василия Шуйского. Именно он был инициатором договора со шведами, но он же руководил обороной города от них, когда понял, что шведы хотят под шумок захватить Новгород. И хорошо, надо сказать, руководил: если бы не Васька Бутурлин, Делагарди до сих пор под стенами топтался бы.

Смотрел строго, как будто сверлил глазами. Ну, этим меня не проймешь, я стоял, как послушник перед патриархом, глазки потупил, вся фигура выражала смирение, хоть пиши с меня кающегося грешника. Наконец Исидор прервал молчание:

— Откуда ты ведаешь наш язык, иноземец?

— Я знаю много языков, ваше преосвященство. Ваш ничем не лучше и не хуже других.

— Ты говоришь на нем не так, как мы, но так, будто он для тебя родной. Но это ладно. Чего ты, иноземец, от нас хочешь?

— Меня послал его величество король Густав...

— Это ты Одоевскому рассказывать будешь, — перебил меня митрополит. — Зачем тебя послал свейский король, я ведаю, я спрашиваю — чего тебе надобно? Почто ты смущаешь души христианские? Зачем смуту сеешь?

— Я смуту сею? — возмутился я. — Да вы, батюшка, с этим и без меня хорошо справляетесь! Сегодня одному царю крест целуете, завтра другому, то поляков зовете, то шведов. Даром что третий Рим!

— Ко мне надобно обращаться не "батюшка", а "владыко", — наставительно произнес явно обескураженный моим напором Исидор. — Кто ты такой, чтобы судить нас? Разгневали мы, видно, господа нашего, что послал он смуту на Русь святую. Сколь годов длится смута, отчаяние владеет умами, и нетверд народ в вере.

— Ничего, недолго осталось, — ответил я ему. — Вот выгонят ополченцы поляков из Москвы — выберете себе нового царя, ну и заживете по-старому. Не сразу, конечно, но заживете.

— Откуда знаешь сие?

— Откуда, откуда, от... знаю, короче! И знаю, что на господа ты, владыко, напраслину возводишь, не он виноват в ваших бедах, а вы сами.

— И кого на престол выберут, уж не королевича ли Карла?

— Да куда там! Оно, может, и неплохо было бы, да вам же "природного государя" подавай! Вот и выберете себе на голову...

— Говори!

— Чего говорить? Кого царем выберете? Мишу Романова, кого же еще!

— Сына Федора Никитича? — задумчиво протянул митрополит. — Он царю Федору Иоанновичу племянник...

— Во-во, а батюшка его патриарх Тушинский патриархом всея Руси станет, то-то заживете!

— Патриархом? Однако! А как к тому свейский король отнесется?

— Как — не знаю, врать не буду, но одно скажу тебе, владыко: король Густав Адольф был бы рад видеть московским царем своего брата. Однако если московским царем не будет избран король Сигизмунд или его сын, он будет рад ничуть не меньше. Так что кого бы вы ни выбрали, король Густав Адольф его признает, ибо добрые отношения между Русью и Швецией выгодны обоим государствам.

— А вернет ли он Новгород, если...

— Все в руце божией, ваше преосвященство!

Вечером ко мне подошел Клим.

— Ваше королевское высочество, — торопливо зашептал он мне на ухо. — Неспокойно в рейтарской роте.

— Чего так?

— Да кто-то воду мутит, подзуживает их уйти к Ляпунову поляков бить.

— Ну а что, дело хорошее. А кто собирается, неужто все?

— Да хотят-то все, только некоторые опасаются. Оне ведь крест целовали вам на службу. Анисим со стрельцами и казаки на том бы не стали, но Аникита говорит, уйти так бесчестие будет. И рейтары, что из дворян и детей боярских, с ним согласны.

— Эва как! А ты откуда знаешь, неужто с собой звали?

— Да нет, ваше высочество, отрезанный я ломоть, подслушал ненароком.

— Понятно, ну да утро вечера мудренее, вели назавтра с утра лошадей седлать всем конным. И то сказать — застоялись люди без дела, вот и лезет в голову всякое неподобное. Да пусть припасов с собой возьмут, хоть на неделю.

— Будет исполнено, ваше высочество. Осмелюсь спросить: в набег пойдем или как?

— Там видно будет.

Наутро вся моя конная рать двинулась из Новгорода. Вся — это русские рейтары, мекленбургские кирасиры и мои драбанты-драгуны. Ну и стрельцы до кучи. Шли по-татарски, без обозов, одвуконь, плюс еще одна лошадь с вьюками. Так уж совпало, что Делагарди сам рассказал мне накануне о некой шайке разбойников, свирепствовавшей в шестидесяти верстах от города, и я, не мудрствуя лукаво, сообщил ему, что собираюсь заняться этой проблемой. Не то чтобы я сильно беспокоился о криминогенной обстановке, но встряску своим сделать надо, чтобы жиром не заплывали, да и поголовье разбойников подсократить — дело по-любому богоугодное.

К концу второго дня мы встали на дневку. Еще прежде отправив казаков в разведку, мы остановились в небольшом леске, ожидая результатов. Казаки воротились под утро и поведали следующее. В нескольких верстах от нашей дневки есть довольно богатая некогда усадьба, в которой явно творится что-то неладное. Судя по всему, занял ее какой-то кавалерийский отряд и усердно занимается грабежом окрестного населения. Кто такие эти грабители, казаки не поняли, но чтобы их не могли обвинить в ненадлежащем выполнении своих обязанностей, притащили языка.

— Ну что же, давайте сюда болезного, посмотрим, что за фрукт, — объявил я, выслушав доклад.

Казаки не заставили себя ждать и живо приволокли связанного парня.

— Развяжите его, — приказал я и, дождавшись выполнения, спросил: — Ты кто, лишенец?

— Ка-казак, — заикаясь, провозгласил пойманный.

Услышав это заявление, мои подчиненные засмеялись: больно уж негеройский вид был у парня. В глазах страх, волосы, подстриженные под горшок, растрепаны. Одет в какой-то немыслимо испачканный жупан с чужого плеча и рваные шаровары.

— И откуда ты такой красивый взялся? — ласково поинтересовался Аникита.

— Пан, не извольте гневаться, пан, — жалостливо произнес обормот на языке, который впоследствии станет украинским.

В ходе допроса выяснилось, что это недоразумение, никакой ни казак, а вовсе даже посполитый крестьянин, присоединившийся к казакам в надежде пограбить. Таких в отряде сотника Шила, почитай, половина, остальные вроде все же казаки. На вопрос, чего их принесло сюда, он не ответил, ибо не знал, но догадаться нетрудно. Под знаменами короля Сигизмунда, хочешь — не хочешь, придется воевать, а львиная доля добычи, как ни крути, достанется знатным панам. А селян грабить и риска меньше, и добыча в один котел. Так что пан сотник рассудил за благо предпринять квест в Северную Русь. Как говорят в таких случаях донцы, "за зипунами". В принципе дело житейское, все наемники при случае так делают. Ну, а этим просто не повезло, мне попались.

Однако усадьба, ставшая штаб-квартирой мародеров (а слова-то такого еще и нет, я интересовался1) довольно удобна для обороны. Стоит на возвышенности, окружена тыном. Боярский терем и службы сложены из бревен, с наскока не взять, а людей терять не хочется. Кроме того, сотник свое дело знает, и караулы у него не спят. Как нас до сих пор не заметили, просто чудо. Казаки, как ни странно, на конях воины так себе, вроде татар — налететь пограбить, не более того. Но, в отличие от татар, крепки в обороне, если засядут в вагенбурге — их оттуда без артиллерии не выкурить. А тут и вагенбурга не надо, вон целый острог заняли, — поэтому действовать будем так...

# # 1 Капитан Мародер "прославит" себя в Тридцатилетней войне (1618-1648).

Когда на следующий день разбойники очередной раз отправились на свой промысел, они неожиданно напоролись на небольшой отряд мушкетеров и стрельцов, идущий по дороге к их базе. Подивившись странному сочетанию шведской и русской пехоты, воровские казаки попытались отогнать врагов подальше, но не тут-то было. Пехота тут же перестроилась и лупанула залпом в противника. Попытка атаковать с другой стороны кончилась тем же. Несмотря на все попытки отвлечь их, пехотинцы стойко продолжали продвигаться вперед, и если так пойдет дальше, скоро, чего доброго, достигнут усадьбы. Поразмыслив над складывающейся ситуацией, сотник рассудил, что лучше журавль в небе, чем утка под кроватью, и, оставив большую часть своего отряда отвлекать настырных пехотинцев, с остальной частью вернулся в свой импровизированный острог, решив озаботиться спасением награбленного. В самом деле, конницы у врагов не видать, а пехота их не догонит. Но как только небольшая вереница возов и вьючных лошадей выкатилась из ворот усадьбы, предварительно подпалив ее, на гарцевавших вокруг моих спешенных драгун (а пехотой были именно они со стрельцами) с двух сторон навалились кирасиры и рейтары. Окажись они в чистом поле, да на свежих конях, бездоспешные казаки, может, и ушли бы, но мои латники, сдавив с двух сторон, заставили их принять бой. Тем временем оставшиеся драгуны во главе со мной окружили обоз и, не тратя времени на переговоры, начали отстрел противника. Разгром был полным, небольшая часть разбойников ушла, остальные, поняв, что оказались в безвыходном положении, бросили оружие. Приказав вязать пленных, я, бегло осмотрев захваченный обоз, покривил губы. Крохоборы: если не считать небольшого количества пушнины, ничего ценного. Хватали все подряд, по принципу "в хозяйстве все сгодится". Ну что же, сходили, развеялись, пора и честь знать, идем обратно.

В авангарде нашего воинства, возвращающегося с победой, шли кирасиры. Следом, гоня пленных и захваченный обоз (не пропадать же добру), шли драгуны. Замыкали стрельцы и рейтары. Качаясь в седле рядом с Анисимом и Аникитой, я неожиданно спросил:

— А помнишь, боярский сын, о чем мы уговаривались, когда я тебя на службу брал?

— О чем, княже?

— Что я тебя на православных в бой не поведу.

— Да какие же то православные, тати они и есть тати, — скривился сотник моих рейтар.

— Так-то оно так, да слово дадено — что пуля стреляна, нарушил я свое слово! — вздыхая, продолжил я.

Аникита не мог понять, куда я клоню, а вот Анисим, кажется, начал понимать.

— Это выходит, герцог-батюшка, мы тебе вроде как ничего и не должны?

— Выходит-выходит, — ответил. — Ты мне вот что скажи, пушкарь, Аникита — с ним все понятно, служилый человек, а тебе что на Москве медом намазано? Ты-то чего туда рвешься?

— Да как тебе сказать, герцог-батюшка, жена у меня там, родина опять же.

— Родина... ну если родина, то какого хрена вы мнетесь, ровно девка перед сеновалом? Надумали уйти — лучшего момента не будет. Я скажу — мол, вдогон за татями ушли. А не вернулись — так кто знает, что приключилось-то? Война — она не тетка!

— Выходит, княже, ты нас отпускаешь? — недоверчиво протянул Аникита.

— Все одно разбежитесь, паразиты, а так, может, хоть толк будет. Только если идете, то идите все вместе. Кое-чему я вас с божьей помощью все-таки научил, и все вместе вы чего-то стоите, а по одному вас даже такие олухи, что впереди связанные идут, повяжут. И к Ляпунову вам без надобности. Идите в Нижний Новгород, к земскому старосте Минину или к князю Пожарскому. Кланяйтесь им от меня.

— Земскому старосте кланяться?

— Ох, Аникитушка! Сегодня староста, а завтра, глядишь, в боярской думе сидеть будет. Ну, ступайте с богом, пока не передумал!

— Ты это, герцог-батюшка! — помялся стрелецкий полусотник. — Не поминай лихом!

— Да ступайте уже, обормоты!

Когда рейтары и стрельцы, поворотив коней, скрылись из виду, я спросил у Рюмина:

— Клим, а ты чего с ними не пошел?

— Мой герцог, почему я должен был пойти с ними? — спросил он меня удивленно.

— Ты знаешь, Аникита мне еще после Кальмарской резни рассказал, что у его отца был товарищ, Патрикей Рюмин. И сгинул этот его товарищ как раз в походе на Ревель. Еще при Иване Васильевиче. А еще он сказал, что у посадских фамилий не бывает, все больше прозвища. И уж такое прозвище — Рюмин — у простого человека вряд ли когда случится. Вот я и думаю: а не Патрикеевич ли ты?

Рюмин промолчал какое-то время, а потом, как-то странно посмотрев на меня, спросил:

— А ты чего не пошел?

— Карлушка, ты дурак совсем? Куда я пойду, у меня вон герцогство, жена принцесса, на кого я это все брошу!

— А у меня — ты, твое высочество, на кого я тебя брошу, такого хозяйственного.

— Ладно, поехали, а то отстали... Слушай, Клим, у тебя это, выпить есть? Не, этого не буду, как вернемся в Новгород, у шотландцев достань виски. Точно знаю, они делают, обормоты.

Чтобы пропажа русского регимента не сразу бросилась в глаза, я развил бурную деятельность. Вывел пехоту из Новгорода и в последние более-менее погожие деньки посвятил их боевому слаживанию с конницей и артиллерией. Все-таки будь тогда на месте хоругвей пана Одзиевского настоящие крылатые гусары — нам бы туго пришлось. А посему повторение — мать учения. Усердно тренируемся в марше, перестроениях и залповой стрельбе. Учимся поддерживать конницу огнем мушкетеров, а мушкетеров прикрывать кавалерией. Кроме того, по настоянию Ван Дейка всячески тренируемся в инженерных работах, ставим острожки и вагенбурги. Вообще-то для этих целей должны быть вспомогательные части вроде русской "посохи", но немцев тут нет, а русские ко мне не идут. Я пытался завербовать некоторое количество местных жителей, но — увы, басурманин я, и все тут.

Хотя не все так просто: история с юродивым, о коей я успел позабыть, получила неожиданное продолжение. Недавно Клим со смехом рассказал мне, что слышал на рынке, что заморский королевич (то бишь я) вызвал на теологический диспут местных святых старцев и совсем было их победил, но пришел юродивый (и все опошлил) и пристыдил заморского королевича, отчего тот со слезами на глазах обещался отречься от латинства и пойти босиком в паломничество. Да ладно бы в Иерусалим, а то ведь на Соловки — поклониться Зосиме и Савватию. Я вот думаю, если эти слухи дойдут до моей благоверной принцессы Катарины и ее братца — что они со мной сделают?

Делагарди иногда посещал учения, смотрел внимательно, но не вмешивался. Другим шведам, и тем более наемникам, это неинтересно. Ну, как бы не больно и хотелось.

Залетные разбойники атамана Шила были не единственными татями в этих краях. Голод и последующая смута сорвали с места множество народу, и немалое количество из них взялось за кистени. Купцы по дорогам могли путешествовать только с большой охраной, да и та не давала никакой гарантии. Торговля хирела, хирел и Новгород. Покончить с этими разбойниками было задачей куда более хитрой, нежели с залетной бандой. Тем более что многие были просто местными жителями. Убрал такой крестьянин кистень подальше — и все, он не тать, а простой пейзанин. Стоит, кланяется, как китайский болванчик, и купи его за рупь двадцать! Ну, да нет таких крепостей, которых не брали бы... Мекленбургские герцоги!