Bal Rog - прода от 22.10

Море вздыхало... Долго сидя неподвижно — начинаешь слышать его музыку намного глубже, точнее, мелодичней. Прибой задавал мягкий плавающий ритмический узор, чайки вторили ему далекими хриплыми голосами. Бульканье волн в кавернах камней отдавалось россыпями цимбалок. Чечетка перекатывающихся камешков вела за собой выразительное шипение пены. Журчание ручейка, стекавшего по своему ущелью, бормотало шершавым говорком. А сверху над всем этим оркестром, казалось, плыл звук — чем-то похожий на голос трубы, чистый, печальный, далекий, дрожащий... Пронзительно ясный, неземной тембр нарушал любые правила музыки, не укладываясь в привычные рамки и подходы — но вместе с тем звучал изумительно гармонично. Да была ли эта музыка или она нам приснилась... Я бы никогда не сумел так сыграть.

Мы ушли от моря в задумчивом настроении. На первом же привале между Жминко и Ниаторном разгорелся спор о лодках, и они отошли от нас далеко в лес чтобы обсудить нечто важное без свидетелей. Вернулся Ниаторн один, настроенный мрачно и решительно.

— Мой сын вернется перепрятать лодки. Вы натоптали там так, что теперь их найдет любой балбес. А нам еще обратно на них плыть! Ничего, догонит нас к вечеру — я сказал где мы заночуем, место известное, не промахнется. Пока я поведу вас.

Ну, вольному воля — их лодки, им и решать. Мы пошли вдоль побережья, понемногу отдаляясь от воды. Патлатый по пути пару раз присел у тропы, брови у него были нахмурены. Догнав нас, он всех взбодрил:

— Здесь есть волки. И не мелкие, я вам скажу. Поменьше чем варги конечно, но все равно зверье. Смотрите по сторонам.

Соф встревожилась, но Ниаторн не подавал признаков беспокойства. Сейчас лето, Жминко с оружием, да он и крепкий малый, может за себя постоять. Скоро мы подошли к подножию небольшого холма. Ниаторн, торжественно одернув на себе одежду, вышел к нам.

— Мне выпала честь показать вам одно из самых красивых и чудных мест в этих краях. Мне про него рассказывал дед, а ему — его дед. Похоже, здесь ничего не изменилось. Идем все вместе, еще наступите куда не туда — а мне два раза вас водить не с руки.

Мы, заинтригованные, пошли с ним. Он привел нас к какой-то дыре у подножия, мы немного помялись у входа опасаясь лезть куда-то первыми, и он откинув пожухлую траву решительно вошел внутрь. Вглубь холма вел старый, заброшенный каменный лаз. Он зажег припасенный факел, и когда наши глаза привыкли к полумраку пещеры мы все вместе тронулись вперед. Ход вывел нас к круглой большой комнате, отделанной зелеными плитами со светлыми прожилками. Седой, задержавшись, поколупал прожилки ногтем. Искусная резьба по камню на стенах и потолке комнаты напоминала цветы и сплетенную вязь летней травы. В середине комнаты стоял большой грубо отесанный камень, и на нем лежало скрюченное тело; запах тлена почти не чувствовался. Небольшие декоративные колонны, поддерживающие свод, были украшены стилизованным емкими сценами лесной жизни.

— Это старая усыпальница смотрителей Лонд-Даэра. Да, позаросло тут все пылью.

Ниаторн смахнул пыль с центрального камня, она поднялась в воздух и все расчихались. В свете факела по стенам бродили красивые цветные отсветы. Выйдя наружу, мы умылись от могильной пыли, и встали готовить ужин на старый бивак неподалеку. Ниаторн был задумчив и по-прежнему молчалив. Смеркалось, Соф начала беспокоиться, Ниаторн её успокаивал.

— Жминко точно успеет сегодня нас догнать?

— Должен, там делов-то. Да не беспокойся, не маленький, справится. Мы будем ждать его тут, он сюда придет — а то мы будем искать его, он будет искать нас... Денек мы запросто подождем.

Жминко не явился ни к утру, ни к следующему вечеру. День прошел беспокойно. Волки обозначили свое присутствие, и вели себя до странности нагло — будто людей не боялись. Патлатый даже пустил стрелу, подранив одного не в меру прыткого в лапу. Несмотря на протесты Ниаторна, мы решили на следующее утро возвращаться к лодкам и искать Жминко — а здесь оставить кого-нибудь одного из нас. Утром погода снова испортилась, начал накрапывать редкий дождь. Пять тревожных лиц, с темными кругами под глазами, смотрели на меня.

— Так. Выходим к лодкам, ищем. Кого тут оставим — добровольцы?

Совершенно неожиданно для меня, захотели остаться все кроме Ниаторна.

— Что так?.. Соф?..

Переглянувшись, Соф озвучила причины:

— Что-то меня... ломает как-то сильно. И в глазах жжет.

Я обвел взглядом своих бойцов, которые сначала согласно покивали, а потом застыли, осознавая, что мы во что-то вляпались. После чего все дружно перевели взгляд на Ниаторна. Я задал вертевшийся у всех на языке вопрос:

— Ты сказал, что Жминко вернется через день. Когда, ты говоришь, он вернется?...

Ниаторн задумчиво и отстраненно смотрел в пламя костра. Вокруг глаз у него были те же пятна, что и у всех моих. Он ответил, как бы себе самому.

— Наверное, я плохой отец для своего единственного сына. Я не сумел воспитать его в верности Королю...

Меня кольнуло неясно предчувствие большой беды. Горе, страдание, женский плач, горящие поселки, человеческие черепа, смерти, много смертей рвались в этот мир — и я не мог им помешать. Они уже начали обретать плоть и кровь, становиться явью. Я смотрел на Ниаторна в упор, и ждал его ответа. Он поднял на меня свой мрачный взгляд.

— Жминко не вернется. Он оказался недостаточно тверд в верности. Я убил его.

Соф замерла. Я продолжал смотреть на Ниаторна в упор, в лицо, а он не отводил глаз. Молчаливый поединок бесстрастия продолжался с минуту, после чего он вздрогнул, качнулся и закашлялся. Мной владело опустошенное спокойствие — все уже произошло. Но выяснить причину необходимо, и мне никто в этом не помешает. Видимо почувствовав, что от профессиональных пыток его отделяет совсем немного, Ниаторн, прокашлявшись, криво улыбнулся и продолжил.

— Ты ведь только с виду такой хиляк да старик. Взял я твой посох — тяжел, не поднять. А ты им как веточкой машешь. Да и баба твоя... Сильна. А уж слова какие говоришь... Красивые, да ядовитые. Такие слова может говорить только слуга Тьмы. Настоящий, матерый слуга. А я уже слишком стар, чтобы скрестить с тобой клинки, да и шавки твои охраняют тебя постоянно... Но как увидел я разводы крови на твоей броне... Есть и на тебя управа, старое оружие, переданное мне дедом. Там, под холмом, мой дед и лежит. Жаль, у меня нет верного сына. Но на прощание я послужу делу Света, я, скромный десятник гондорской тайной стражи Ниаторн, личный порученец Дэнетора, наместника...

Его речь прервала новая вспышка удушливого кашля. Вместе с ним, скромненько, разок кашлянул Седой... Я повернулся к Чаге.

— Лекарство от болезни вашей знаешь?..

Чага испуганно помотал головой. Ниаторн, прокашлявшись, откинулся спиной к дереву, и смотрел на меня с наглой ухмылкой. После взгляда в его довольную морду, решение пришло ко мне само, осталось его озвучить.

— Ведь я не хотел никого убивать. А ты лично, своими руками убил единственного сына, и тщательно подготовил мучительную смерть его возлюбленной. Ради службы какому-то неясному делу...

Ниаторн снова закашлялся.

— Но-но, темный! Великому Делу Света!...

— По-моему, ты достоин Испытания. Во имя того самого Света о котором ты мечтал...

Он удивленно глянул на меня, а я перевел взгляд на Патлатого. Тот, шатаясь, полез в свою котомку, а я выпустил из левой руки Плеть. В этот раз она была серо-пепельной, больше дымной чем огненной, печальной. Ниаторн с удивлением смотрел на кольца плети, а когда в его глазах зажегся огонек понимания — я хлестнул наотмашь и примотал его плетью спиной к дереву. Потом перевел взгляд на Патлатого, который протягивал мне клинок, и молча глазами показал ему — сам. Патлатый, шатаясь, подошел к обездвиженному Ниаторну, оглянулся на уткнувшую лицо в руки и вздрагивающую Соф, в расширенные глаза Ниаторна — и вонзил грязно-льдистый клинок Последнего Выбора ему в сердце. Недолгие конвульсии, лезвие клинка истаивает дымком, и на нас смотрит иссушенная мумия.

— Седой, что дальше?

Седой пожал плечами, и кашлянул еще раз. Патлатый выдернул клинок из мумии, я развеял Плеть, и сухие кости упали на землю. Надо что-то делать.

— Так. От усыпальницы отойти. Мало ли что там. Вещи я все беру. Ноги в руки — и пошли. Рядом тут по пути расщелина в скалах, там и встанем... Волки еще, будь они неладны!

Волки и правда обнаглели. Услышав наш кашель, они выглядывали к нам с другого конца поляны, с любопытством тараща черные глаза. Плеть не достанет, а стрелу на них тратить...

До расщелины бойцы дошли с трудом; волки следовали за нами. Моих шатало и колотило, Соф было немного полегче. Черные круги под глазами у них расширялись, кашель начал донимать всех, ухудшаясь с каждым часом. Седой раз схаркнул кровью. Я устроился у входа в расщелину, и срезав мечом пару сушин запалил большой костер перед собой. Сидел на каменному уступе и смотрел в огонь, а внутри медленно умирали мои спутники. На сердце было хреново. Скоро ко мне подошел-подполз Чага.

— Слышь, Горящий. кхаарххх....

Уняв душащий его кашель, Чага продолжил.

— Я знаю, что это. Симптомы... те самые. Старуха черная, язва моровая... Все думали, что она сдохла, а она вона как... Не знают от нее лекарств.

Он еще раз прокашлялся, с удивлением посмотрел на кровь на ладони, и снова поднял на меня глаза.

— Помнишь, я говорил, как над дедом моим Владыка пел?.. Спой нам, напоследок. Может я почую, что делать. А если не почую... так хоть сдохну с музыкой.

Я обернулся к костру. Смерти и предательство... ни сил ни слов не было, на душе только пепел. Я бездумно смотрел в огонь. Подошла Соф. Она уже не плакала, горе легло на нее темной тенью — не сломив, но опустошив. В отличие от орков, болезнь на ней проявлялась немного по другому. Кашляла она меньше, но темные пятна на шее прямо на глазах начинали превращаться в открытые язвы. И ведь целый день и две ночи не было ничего заметно, совсем ничего — а потом так сразу... Она встала рядом.

— Пой, Горящий. Не ради меня. Ради них.

Я должен встать... встать и петь.

Пепел во мне еще тлел, но слова Соф что-то сдвинули в нем. Где-то глубоко, в самом сердце мира, Великие Струны уже пришли в движение... Пытаясь выразить то, что рвалось в мир через меня, я встал, и, запинаясь, сделал первый шаг... еще шаг... и еще шаг — прямо в огонь.

Строил город и ему не хватило гвоздя... (*)

Песня не шла; я запнулся, остановился и посмотрел на небо. Седое, серое, безразличное. Небо вращалось вокруг нас.

Протянул ладони и увидел в них капли дождя...

Поляна, скала с расщелиной, люди — все выцветало, понемногу утрачивая глубину и реалистичность.

Оставил город и вышел в сад...

Редкий лес вокруг, небо... это все — нарисовано. На самом деле вокруг меня — пустота. Такая же, как в моей душе. Я — только Голос, поющий в Пустоте...

Оставль старца и учаше кто млад...

Первые строки прошли набатом, гулким колоколом отозвались в сердце — и Песня пришла ко мне.

Святая София,

И они смеялись и молились вдвоём:

"Смотри, Господи:

Научи нас дышать под водой..."

Я ушел в песню полностью. Если я не могу иначе спасти тех, кто мне доверяет — зачем мне мой огонь...

* * *

Очнулся привычно лежа в костре, и бездумно смотря сквозь просветы в тучах на ночное звездное небо. Звезды — красивы. И безразличны к тем, кто ходит под ними. Холодно... Но той скалы, которая была рядом, не видно. Совсем другая полянка, развалины какой-то хижины рядом, и берег моря ближе — чайки кричат. Вокруг огня, в котором я лежал, сидели с трех сторон — Седой, Патлатый, и Чага. Язвы на их коже заметно подсохли, лица осунулись и как-то.. изменились. Даже Седой, вроде бы, старше стал. Соф не было нигде видно. Я приподнялся на локте.

— Где Соф?...

За всех ответил Чага.

— Прости, Горящий. Не уберегли.

Я продолжал смотреть на него. Он устало и безразлично пересказывал.

— Ты, тогда, допел, и рассыпался головешками — всего ничего от тебя осталось. А я понял-таки, что надо делать. Старый я дурак... Такой простой составчик. У меня ж куча всего с собой... Нужна всего лишь кровь кого-то, кто переболел, или кто к этой дряни уже стал устойчив — как те волки, что за нами шли — они бы подошли. Я к тому времени уже только ползал, да и Патлатый так же. Седому совсем плохо стало. А Соф пошла... Посох твой не взяла, поднять не смогла. Вышла к ним так, одна, без оружия. Они и кинулись... Потрепали её, конечно. А она одному пасть разодрала, и с ним к огню обратно. Волки ошалели, но к огню идти не решились — головешки-то, жгутся. Заползла обратно, разодранная вся, кровища... Перевязали её. Я из волчьей крови лекарство готовил, пока готовил — дозу Патлатому объяснял — чуял, не дотерплю. Так и вышло, часть только рассказать успел, и свалился — но варево допрело. Патлатый всем влил его сколько надо было, по моим словам. Только не успел я ему рассказать, что людям да троллям дозу другую надо. По весу Патлатый для Соф варево влил, а расу не учел... В общем, когда очнулись мы, Соф остыла уже. Крови она потеряла много, но раны так быстро её бы не доконали. Чума в ней от этой дозы лекарства не ушла, а только застыла, продолжала жечь и жечь... Чума вместе с ранами её и добили.

Я молчал. Чага продолжал.

— Одно хорошо. Там, где ты песню пел, огонь долго еще так и горел. Дрова сгорели, а пламя осталось. Если б не это — сожрали бы нас волки. А так — оклемались мы, манатки собрали, наружу выглянули — смотрим — головешки твои в центре лежат, чуть тлеют. И вокруг — пожарище, круг большой, выжженный. Собрали мы твои головешки в котелок, и стали думать, что дальше делать. Слабость, ноги трясутся, а меня еще и чуйка колотит — смотрят за нами, да не волки, а — недобро так...

Я подавил слабость, и сел.

— Давно это все было, что ты говоришь?

— Сколько в забытьи мы валялись точно не знаю. А ушли мы оттуда два дня назад. Вот... Не стали мы копать для Соф могилу, так оставили. А то в ту могилу мы бы вместе легли, а не ради того она к волкам с голыми руками вышла... Рванули мы оттуда, с утра, как чуйка говорила — к морю и на юг вдоль берега. А тот, кто недобрым глазом на меня смотрел — сейчас уже небось на след наш встал. К вечеру сегодня поняли, медленно мы идем, дохлые после болезни. Не уйдем мы. Решили попробовать зажечь тебя снова. Если не с нами, так хоть ты сам может очнешься — дело продолжишь. Рядом тут скалистый берег, можно в трещинах укрыться. Только далеко мы уже не уйдем, бежать сил нет. Да и костер наш, большой, издалека видать...

Скрипнув старой угольно-черной броней, я пошатываясь встал. Никакой кольчуги, плаща, шляпы не осталось — все сгорело. Посох мой, конечно, тоже никто брать не стал. Побоку. Ростом вроде снова поменьше обычного, зато настрой... Эх, Соф. Чтобы от обычных противников отбиться, мне сейчас и голых рук хватит — зубами выгрызу. А если противник необычный... Значит судьба.