Святые грешники и грешные святые

Потрясала и её способность чувствовать музыку. Она словно проводила, пропускала ту через себя и одновременно была ею. Иногда казалось, что это удивительное существо пришло в мир не как все. Будто однажды композитор вложил в своё творение столько жизни и души, что из мелодии сошёл оживший образ, прекрасная девушка, мираж, фантом. Тахо была точно переводчиком, она расшифровывала в прекрасных звуках мысли, мечты, душу автора и доносила их до людей. Глядя, как, услышав любой мотив, танцовщица меняется и в то же время остаётся прежней только для меня, я всё больше верил этой легенде.

Она не стала знаменитой, так как плясала для простых смертных, отдавала им свою душу, делая счастливыми, но осталась вечной в родных напевах, мотивах. И в каждой девушке, женщине, услышавшей их, проснётся Тахо.

Благодаря присущей каждой представительнице прекрасного пола интуиции она чувствовала моё расположение и начинала, как сама объясняла "наглеть". Бесстыжая дразнила и подтрунивала надо мной, но делала это тепло, аккуратно. В свою очередь я не оставался в долгу и часто почти весь вечер, сидя у камина с бокалом вина, мы шутливо переругивались и бессовестно флиртовали. Тахо любила пародировать наших врагов. Буйный, весёлый и ироничный нрав девушки обладал (уникальной способностью подмечать самые тонкие нюансы и оттенки, давая им точные и меткие определения) вкупе с изумительным актёрским талантом. Мы хохотали до упаду.

— Когда-нибудь, — улыбнулась она, поворачиваясь ко мне, чтобы как обычно подразнить, — ты меня поймаешь

— Поймаю! — с готовностью прошептал я, приближаясь к ней.

— Схватишь, — ласково и настойчиво продолжала она.

— Схвачу! — ликуя, обнял я её плечи, готовый повторять за ней каждое слово, словно какой-то взбалмошный влюблённый мальчишка, а не зрелый взрослый мужчина.

— И сожжёшь на костре как ведьму.

— И сожгу на костре как Стоп! Мне что? Ничего лучше в голову не взбредёт? — глаза сами восторженно нырнули в глубь корсажика, а руки рефлекторно обвили тонкую талию.

— А мой пепел развеешь по ветру, — отвернула она мой подбородок в другую сторону.

— Вот не поверишь, нет у меня такого желания! — возмутилось всё моё существо не понятно чему: то ли словам, то ли действию, но голова с упрямством и настырностью уличного торговца вернулась в прежнее положение.

Она вдруг довольно улыбнулась и прошептала:

— Только знай: каждый раз, когда пыль коснётся твоего лица, — это я тебя целую!

И, чмокнув, искусительница направилась к двери.

— Стойте, благочестивая милосердная леди! — взмолился бедняга-инквизитор. — Подарите несчастному убогому страдальцу ещё один поцелуй!

— Нельзя-нельзя, мой милый друг! Если я вас поцелую, то не устою от греха.

— Я ОТПУЩУ ТЕБЕ ВСЕ ГРЕХИ!

— Да, но кто отпустит их вам?

У нас не было запретных тем. Почему-то ей я рассказывал то, что всегда держал в тайне: личные чувства и переживания, детские страхи, свои исповеди (над первой мы здорово посмеялись).

— И что? Тебе никогда не хотелось согрешить с какой-нибудь женщиной? — с любопытством уточнила она.

— Нет.

— Правда? — лукаво прищурилась собеседница и стала танцевать.

— Ты что? Хочешь меня совратить?

— О нет, мой святой инквизитор, я лишь танцую для вас!

— А жаль! — вздохнул ваш покорный слуга.

— В своих поступках виноваты лишь мы сами, — хитро подмигнула она. — Спокойной ночи, святой отец.

Как волку и газели, нам не суждено было быть вместе, но я готов был сделать вызов судьбе. Каждая минута, проведенная с ней, — чудо. С каждым мгновением я понимал, что всё больше и больше хочу это милое существо. А ещё ваш покорный слуга понимал, что влюбился на старость лет, как неопытный юнец. А любовь — очень коварное чувство, она забирает ум у тех, у кого он есть, и даёт тем, у кого того нет. Мой конец был близок.

— Доброе утро, святой отец. У вас уставший, не выспавшийся вид. Всю ночь молились?

— Увы, дочь моя я лишь наблюдал, как молился мой брат с одной заблудшей душой. Они так страстно и рьяно пели псалмы! Что мне пришлось засвидетельствовать своё почтение.

— Надеюсь, их не хватил удар от счастья?

— О нет, но брат мой от восторга потерял голос и, думаю, ближайшие месяца три петь не будет.

— Думаю, некоторым вашим братьям следует беречь свой голос, петь только в церкви и, опасаясь сквозняков, оставлять в замочной скважине ключ.

— О миледи, если б сквозняк пользовался скважинами, то подхватил бы ревматизм!

— Не думаю, что он ему грозит.

— А если бы грозил, вы бы вылечили?

— Увы, я лишь набожная графиня, а не искусный лекарь.

Кара это или благословение? Не знаю. Но за встречу с ней благодарю лишь Бога. Вечерами в гостиной я рассказывал древнегреческие мифы. Она слушала с загадочной улыбкой, словно уже знала, чем те кончатся. Иногда казалось, что мы две половинки одного целого, как в тех чудных легендах, когда боги разделили всех на две части и обрекли людей на вечные скитания и поиски того другого. Забавно, но мы родились с нею в один день, прожили в чём-то одинаковую жизнь. Во многих чертах мы были настолько похожи, что становилось иногда просто страшно. Нас даже мысли посещали порою одни и те же, а чтобы понять друг друга требовалось лишь взгляда.

Однажды Тахо пришла ко мне и сказала, что хотела бы съездить проведать родных. Какое-то недоброе предчувствие кольнуло сердце, я не в праве был её задерживать, однако предупредил, что, если хоть одна наша тайна станет кому-то известна, сожгу на костре, и посоветовал отправляться так, чтобы никто не мог проследить и разоблачить юную графиню.

Напарница поступила, как я ей приказал. Покинула Мадрид той же ночью. Но, уезжая, прихватила с собой и моё сердце. После неё стало пусто и холодно, а ночи длинные жестокие. Тахо снилась мне ночью, мерещилась наяву. Сколько раз я клял себя за то, что отпустил! Цыганочка не указала, куда и насколько поехала. Может, хотела сбежать? Могли красавицу спалить и на костре. Время шло, и вместе с ним от тревоги сходил с ума и ваш инквизитор. Увижу ли её ещё раз!

Окончательно потеряв покой, я вспомнил свою любимую забаву и решил ещё раз попробовать.

В глухой деревеньке никто не ждал нового священника. Старый недавно умер и предположить, что весть об этом так быстро долетит, куда надо, было просто невозможно. Как всегда ваш покорный слуга задержался на улице подольше, чтобы прихожане рассмотрели лучше.

С каким нетерпением я ожидал исповеди! И вот свершилось. Скрипнула дверца, и робкий голос прошептал:

— Простите меня, святой отец, ибо я согрешила.

— Я слушаю.

— Я знаю, это может показаться глупо, опрометчиво, но данное чувство зародилось у меня уже давно, с первой нашей встречи. Я знаю, что оно грешно, и даже малейшая мысль об этом — святотатство, но, увы, ничего не могу с собой поделать. Я не ем, не сплю, только думаю о вас и хочу всегда быть с вами. Простите меня святой отец, но я вас люблю.

— И? — подпрыгнул я от радости, предвкушая что-то интересное.

— Что и? Всё! — раздался за решёткой обиженный простуженный голос.

И мои нервы сдали. После всей грязи, пошлости, разврата, это детское признание заставило меня биться в истерике от неудержимого хохота.

— Что здесь смешного?! Что здесь смешного я тебя спрашиваю?! Ответь мне, святой инквизитор? — гневно отдёрнулась шторка и на пороге стояла она, простуженная, осипшая, но так горячо любимая! Я протянул к ней руки, но она гневно отдёрнула их и выскочила прочь.

А вечером к ней на исповедь поплёлся я. Теперь была очередь Тахо успокаивать меня как ребёнка, гладить и ласкать. И подобно мне она не воспользовалась моей слабостью, а жаль!

Наступила ночь. Потрескивал камин, и довольный словно кот, объевшийся сметаны, я возлежал на кровати, пристроив свою голову на коленях сидящей цыганочки, и, наслаждаясь теплотой и её ласковым и осторожным копошением в моих волосах, хотелось заурчать от блаженства.

— Я никогда не говорила первой "люблю", — озабоченно произнесла вдруг она. — Скажи, ты, правда, любишь меня? Правда, не ответил утвердительно только потому, что нуждаешься в хорошей шпионке?

Конечно же, я её любил! Сколько раз я метался ночью по кровати, сколько раз грыз свою душу влюблённостью! Я был старше, но влюбился в неё как молодой пылкий юноша, словно и не было прожитых лет! Как часто я говорил себе, что стар и не нужен ей, такой молодой и красивой, что тешу себя напрасными надеждами! И вот я ошибся! Поэтому с нежностью и лаской произнёс:

— Я всегда говорю только правду, за исключением тех случаев, когда льщу по долгу службы.

— У тебя странный дар, — вдруг улыбнулась она. — Ты умеешь управлять людьми, вить из них верёвки, но свой талант ты бы мог применить по-другому, на благо. Мог бы стать послом, советником.

— Я тщеславен от рождения.

— Почему не борешься с этим?

— Не хочу. Ещё я самоуверен, знаю себе цену и умею добиваться чего хочу. Не передумала меня любить?

— Нет. Это не мне решать.

— Ты любишь порочного человека, который хочет с тобой согрешить и толкает на грех тебя, — прошептал я, уже не в силах оторвать взгляд от её упругой молодой груди, затянутой в корсаж.

— Может так надо? — спокойно посмотрела она мне в глаза, доверчиво и с любовью.

— Что? — не понял я.

— То, что случилось со мной, — повторила она, впервые не отводя взгляд. — Может, всё, что происходит со мной и должно быть?

Я смотрел в её глаза и думал, как они прекрасны.

— Может, всё уже записано там. Ты, я, наш разговор, твоё тщеславие, моя бедность. Твой дар управлять людьми, мой — вызывать страсть. Я грешница, Кристиан, но, может, всё так и должно быть?

И впервые в жизни я не смог ответить на вопрос и отвёл глаза.

— У тебя странные руки, — улыбнулась она, рассматривая мою ладонь. — Но линия жизни такая короткая! А у меня длинная, я не могу без тебя. Я хочу, чтоб ты жил!

— Ты что? Гадаешь?

— Нет. Если б ты знал, что я только ни делала, чтобы удержать себя от этого. Это грех. Я не хочу знать нашу судьбу, но на сердце так больно и тревожно. Все приметы говорят, что мы расстанемся. Я не хочу слушать ветер, не хочу верить разуму, своему нутру.

— О чём ты говоришь? — приподнялся я на локте.

— Кристиан, я должна тебе кое в чём признаться, — тихо прошептала Тахо, заглядывая в глаза, — дело в том, что я ведьма.

— Что?

— Я ведьма.

— И я держу сейчас на руках настоящую ведьму? — усмехнулся я, притягивая и сажая её к себе на колени.

В её глазах отражалась вечность.

— Да, мой инквизитор.

— И ты меня околдовала? — всё еще пытаясь шутить, спросил я, но она оставалась серьёзной.

— Нет. Я никогда в жизни этого не делала. Это грех, но и вы не так понимаете значение, само название.

Постепенно до меня стал доходить смысл её слов и осознание того, что та не шутит.

— "Ведьма" от слова "ведать, знать". Она... Что такое? На тебе лица нет! Ты сожжёшь меня? Да?

— Что?! Как ты можешь такое предположить?!

— Но я

— Ты никакая не ведьма! — упрямо решил я, убеждая уже столько не себя, сколько её. — Просто ты устала, устала быть в напряжении, боишься за меня. У каждой женщины те же тревоги, те же заботы. Господи! Да в конце концов я тоже боюсь потерять тебя, меня тоже мучают глупые предрассудки, приметы и прочее! И что?! Я тоже ведьмак?!

— А вдруг

— ТАК! ТЫ — НЕ ВЕДЬМА! Я ИНКВИЗИТОР, Я ЗНАЮ!!! Кстати, почему ты меня так называешь?

— Мне нравится. Тебе неприятно?

— Нет, — признался я, целуя её. Мне, как ни странно, тоже нравилось быть "её инквизитором". Только она, моя родная, моя милая, моя любимая, могла так произносить.

— Люби меня, мой инквизитор, — вдруг прошептала она, робко берясь за шнуровку корсажа, и я впервые нарушил свой обет.

А, проснувшись наутро, испугался. Испугался за себя, за неё. Что с нами будет? Теперь и меня могут прижать к стенке! И где обоим скрыться? Находясь рядом, Тахо в любую минуту могла оказаться в опасности. Смертельной. Но при одном лишь взгляде на беззаботно спавшее рядом чудо все страхи и опасения отошли на второй план. Улыбнувшись, я поцеловал золотистое плечико и осторожно, чтобы не разбудить, встал.

Вдруг дверь открылась и вошел широкоплечий черноволосый детина с огромным мешком за плечами. Увидев меня, тот ухмыльнулся:

— Она всегда умела добиться своего, не правда ли святой отец?

— А что собственно вы тут делаете? — опомнился опешивший инквизитор.

— Да вроде бы живу. Это мой дом.

— А?

— Да я уже понял, что вы меня не ждали, — добродушно засмеялся он, похлопывая по плечу. — Она, кстати, тоже. Я вернулся на день раньше. Но не волнуйтесь вы так! Для нас обоих выгодно молчать. Не хочу, чтобы на добродетели козочки появилось пятно.

Козочки? Козочки?! Козочки?!!! Ишь, ты, какой заботливый, козёл!

Я отчётливо ощутил, как из чешущегося лба вылазят огромные ветвистые оленьи рога. Старый дурак! А я ещё надеялся, что нужен ей!

— Но выйдем, а то ещё разбудим её, — заговорчески произнёс хозяин.

— Минуту я только оденусь.

— Хорошо, — пожал собеседник плечами и вышел.

Сказать, что я был зол, значит, ничего не сказать. Впервые в жизни почувствовал себя оленем! Козочка! Это ж надо! Когда меня нет её обслуживает этот добродушный малый, а когда я... Ну, козочка! Только те, кто хоть раз в жизни побывал такой же венценосной особой, поймут злобного инквизитора.

Быстро одевшись, я швырнул на стол мешочек золотых монет и записку: "Если бы каждый любовник платил тебе, ты бы не жила в хибаре и не танцевала на улице".

Во дворе, сидя на брёвнышке, меня ждал крепыш.

— Вино будешь? — благодушно предложил он.

— Нет! — рявкнул я.

— А жаль, — философски произнёс тот. — Ты куда?

— Уезжаю.

— Что передать Тахорине? Где ей вас искать?

— Я всё написал.

— Может, всё-таки позавтракаете с нами?

— Нет.

— Ну, тогда счастливого пути.

— Счастливо оставаться, — ядовито фыркнул я и поспешил прочь.

Дома Эскель, Паскаль, Руно и Бруно играли в карты.

— Собираемся! — взревел я, хлопнув дверью.

Слуги изумлённым взглядом провели пронёсшегося мимо свирепого хозяина и, философски пожав плечами, стали молча снаряжаться в дорогу. А я бушевал. Ещё бы! Ведь господин инквизитор не мог ввязаться в драку, не мог набить морду радушному дружку, не мог оспорить её, так как официально он не числился даже мужчиной!

Любовь зла. Хоть она и даёт мозги тем, у кого их нет, но забирает у тех, у кого они есть. А в сорок три вдвойне! Чем старше мы становимся, тем хуже переносим любовь! Поверил бы я тому, что это был её двоюродный брат? Вряд ли. А так как Тахо была достойным противником, то не пыталась даже оправдаться. Лишь через два месяца узнал я от того самого кузена сию страшную тайну. Бедняга так тогда и не понял, чем мне не угодил, ведь от души старался произвести хорошее впечатление на возлюбленного сестрёнки. Но мои извинения будут потом, а тогда я всё рвал и метал.