Визави французского агента

Когда, в четыре года, Марсель спросил отца, что такое региональный протекционизм, тот забрал сына к себе. Это было очень растяжимое понятие — к себе, Робер ездил в разные страны, проводил переговоры, встречи, консультации, при этом жил в гостиницах, пусть и хороших, но ведь не у себя дома. Юный Марсель впитывал впечатления как губка, такая жизнь ему нравилась, он носил костюмы, как взрослый, с ним разговаривали на Вы. Потихоньку он начал понимать немецкий и итальянский языки.

Отец старался не расставаться с сыном, иногда брал его даже на переговоры, где юный джентльмен неуклонно избегал общения с дамами и проводил время среди серьезных мужчин, тихонько сидя где-нибудь у окна, никогда не привлекая к себе внимания.

— По утрам мы с отцом почти каждый день ездили верхом. Честно говоря, я не любил ни лошадей, ни пони, но отец расценивал верховую езду как моцион, необходимый для поддержания хорошей физической формы. Я тоже воспринимал лошадей, как спортивный снаряд, до тех пор, когда мой пони, ни с того ни с сего вдруг подхватил и понес, постоянно брыкаясь. Я крепко сидел в седле, а отец кричал мне:

— Сиди! Корпус назад!

Но пони просто врезался головой в забор, который, конечно остановил его, ну и меня.

Когда Робер подбежал к сыну, у того была истерика: здоровенная щепка торчала из ноги, чуть выше колена. Слезы градом катились по щекам, он весь дрожал, сидя на земле.

Отец, не зная, как утешить, выдернул эту щепку и сказал:

— Чего ты испугался? Что? Больно? Нет, не больно. Боли нет, есть только страх. Смотри — он закатал рукав своей рубашки и этой же щепкой глубоко распорол себе руку.

— Это был урок, который повлиял на всю мою жизнь. Отец сказал, что боли нет! А она была, я ее чувствовал. Мне было очень больно. А ему — нет! Тогда, я постарался скрыть боль, и потом всегда старался делать вид, что ее нет — улыбался, когда хотелось плакать. Это стало привычкой.

Когда было невозможно избежать боли, я принимал ее как горькое лекарство, сохраняя невозмутимым лицо...

Робберу удалось воспитать у сына английскую сдержанность и невозмутимость, привить прекрасные манеры, но что у малыша было на душе, видно никого не интересовало....

Впоследствии Марсель легко переносил любые ситуации связанные с болью, как нечто естественное, такое же, как холод и тепло, ветер или дождь.... А потом у него обнаружилось еще одно качество, трудно объяснимое...

— Однажды, мы с отцом обедали в ресторане, и к нам подсела дама. Не знаю, что на меня нашло, только я вдруг выскочил из-за стола и выбежал из зала. Отец извинился, и пошел за мной. Я стоял у дверей. В это время мимо нас с отцом прошли двое полицейских и направились к даме. Она стала кричать, ругаться, достала пистолет и начала стрелять. Один полицейский упал, а дальше я не видел, потому что отец прижал меня к себе и увлек на улицу.

Отец спросил меня:

— Почему ты убежал?

— Она была злой!

— Но почему ты так решил?

— Я видел.

Отец долго задавал мне разные вопросы, я, как мог, отвечал. В результате он понял, что я чувствую намерения людей, их эмоциональный настрой. Тогда слово аура, не было таким общеупотребительным, как сейчас. Он начал использовать мои таланты, и я присутствовал на многих переговорах, сидя тихонько где-нибудь в углу, разглядывая респектабельных мужчин. Потом отец показывал мне фотографии некоторых политиков или бизнесменов. Иногда мне нечего было сказать, иногда я говорил, что этот человек плохой или наоборот. Однажды, отец был особенно настойчив, показывая мне одну фотографию, но я ничего не мог сказать про нее, и вдруг произнес:

— Что ты мне показываешь? Этого человека нет!

— Как это нет? Вот фотография!

— Я не знаю — я сам был удивлен, такого еще не было.

Отец рассердился. Но на следующий день повел меня в парк, показал этого джентльмена и пристыдил меня:

-Я не думал, что ты будешь мне врать!

А через день ему пришлось извиниться, — в газетах сообщили о смерти этого известного политика от сердечного приступа.

Отец не мог понять, откуда я узнал об этом, но он строго запретил говорить об этом с посторонними. Я был слишком мал, чтобы как-то анализировать происходящее.

А его мать танцевала, ее связывали контракты, и она не могла сопровождать Робера в его многочисленных поездках по всему миру.

Когда Анн исполнилось 29 лет, она начала подумывать о том, чтобы оставить сцену. А пока, предоставленная самой себе, она принимала знаки внимания от многочисленных поклонников, и незаметно влюбилась в "русского". Он всегда покупал билет в первом ряду, дарил ей цветы.

В те времена всех людей из СССР называли русскими. Ее вздыхателя звали Армен, он работал в торгпредстве. Жена Армена почти открыто жила с директором торгпредства, поэтому на измены Армена руководство смотрело сквозь пальцы.

Тогда Анн жила в роскошной квартире, в центре Парижа, которую для нее снимал Робер.

— Иногда мы навещали мою маму,— именно так. Это бывало в квартире, на улице Сервандони. Эта маленькая улочка длиной всего 160 метров: один её конец выходит на Люксембургский Сад, а другой упирается в церковь Сен-Сюльпис. Туда мы приезжали с огромными букетами, и мама радостно нас встречала, такая невозможно красивая, душистая и ...чужая. Я упорно называл ее мадам Ловеньяк. Она огорчалась, и просила:

— Скажи мамочка! — я говорил, и она целовала меня в щеки. В этой квартире у меня действительно была своя комната, где я всегда находил старые игрушки, но там, я все равно не чувствовал себя дома. Дом в моем сознании — это время, проведенное с отцом, когда мы гуляли по какому-нибудь парку, ели вечером мороженное в номере, разговаривали ночью о разном.

В день рождения Марселя, когда ему исполнилось 6 лет, они с отцом решили навестить мамочку. Прямо с самолета, не позвонив, явились. Было около 7 утра. Роббер открыл дверь своим ключом, и замер в прихожей, увидев на вешалке незнакомую мужскую шляпу. Он увлек сына в свой кабинет, попросив посидеть тихо, чтобы не будить маму и вышел, потирая левое плечо. Малыш сидел один недолго, вскоре вошла мама, он почувствовал ее тревогу и раздражение. Она повела его в столовую, налила стакан молока, при этом без умолку болтая о всяких пустяках, время от времени прислушиваясь к чему-то.

Потом хлопнула входная дверь и Анн с сыном прошли в гостиную, где в кресле сидел Робер, очень бледный, он держался за свое левое плечо и задыхаясь сказал:

— Мы сейчас уедем, только я отдохну немного...

И закрыл глаза...

Целую неделю Марсель провел с мисс Колдер, которая водила его и в зоопарк и на аттракционы и на праздник воздушных змеев, но ничто не радовало его.

Несмотря на все усилия врачей, Робер умер, не приходя в сознание.

— Я помню, как мама сказала, чтобы я попрощался с отцом. Но я чувствовал уже несколько дней назад, что он ушел от меня. Это было очень больно. Я потерял друга, но тогда самое сильное чувство было — обида. Я не понимал, почему он бросил меня.

Потом мама отвезла меня в поместье, где я и бездельничал около полугода. Это было то самое детство, о котором вспоминают, когда взрослеют. Мне кажется, я помню каждый день: ясное небо, тишину, нагретые солнцем камни, виноградники и конечно книги! Там была огромная комната, стены которой состояли из полок с книгами... Занятий никаких не было, никто не запрещал мне читать с утра до вечера, гулять, где хочется. Я сопровождал д'Артаньяна в его походах по виноградникам. Это был крупный сиамский кот, весь в боевых шрамах. Он тоже любил молоко, позволял себя гладить и мы подружились.

Тогда я прочитал толстую книгу о рыцарях круглого стола, она потрясла мое воображение. Моя мама была прекрасной дамой, а я представлял себя ее рыцарем, даже начал сочинять стихи для нее. Это было как в сказке, а потом появился Армен. Он мне не нравился, мама больше не хотела, чтобы я читал ей стихи, перестала приходить ко мне в спальню пожелать мне спокойной ночи. Конечно, виноват в этом был Армен. Я нашел, что выйти на тропу войны по-индейски будет самым увлекательным занятием. Начал я с гастрономических развлечений. Сначала в тарелке супа у Армена стал регулярно появляться мамин волос. Это их поссорило, но ненадолго, до тех пор, пока мама не заметила свою щетку для волос у меня в руках. Поскольку наказанием было сидение в запертой библиотеке, то оно меня не остановило. Среди дальнейших проказ было выдавливание зубной пасты в ночные тапочки, в карманы халата, посыпание подушки мукой, срезание пуговиц с любимой рубашки, натягивание ниток поперек коридора, непременно ночью и на уровне лица..., я веселился от души!

А сколько раз у Армена не заводилась машина! А все потому, что в бензобаке оказывался сахар. Однажды даже выхлопная труба оторвалась: я вычитал в одной книжке, что если туда забить побольше целлофана, может получиться маленький взрыв.

Мама возмущалась, а Армен не терял надежды со мной подружиться, подарил мне матрешку. Это была забавная игрушка, внутри было еще шесть точно таких же, только одна меньше другой... Я всех их аккуратно расставил в ряд. Мамина подруга открыла одну, оттуда высыпались муравьи. Как она кричала!

Мама не хотела со мной разговаривать, и уверенная что я так веду себя от безделья, хотела отправить меня в Англию, к старшей сестре отца, а тут, так кстати, она получила по почте предложение, попробовать мне сдать тесты в Корпус. Это устраивало всех как нельзя лучше.

Анн надеялась получить большое наследство, но выяснилось, что у нее практически ничего нет. Все имущество завещано Марселю по достижении 21 года. А до этого времени все банковские счета остаются замороженными, она, конечно, может жить в поместье, но распоряжаться там будет назначенный Робером управляющий.

Армен получил развод со своей женой (что было немыслимо по тем временам!) и через несколько месяцев сделал предложение Анн, которая к этому времени была беременной.

Так, спустя полгода после свадьбы, у Марселя появилась сводная сестра Аннет.

Анн действительно очень любила Армена, если уехала из Франции, в СССР, в малогабаритную двухкомнатную квартиру в хрущобе, на окраине Москвы. Армен тоже много потерял от этой связи, его дипломатическая карьера на этом закончилась. Но они были счастливы, и через два года у них родилась еще одна дочь Мари.

А тогда, Анн с легким сердцем отдала сына в Корпус куда он на отлично сдал все экзамены. Армен не видел в этом необходимости, несмотря на то, что малыш его терпеть не мог, но не стал спорить с Анн.

Школа для секретных агентов

Принимали в Корпус мальчиков с 8 лет, иногда делая исключения, для особо одаренных детей. Несмотря на то что, с Марселем работал хороший психолог, ребенок был почти аутичен, погружен в себя. Это, правда, нисколько не мешало учебе, — учился он блестяще, намного опережая старших товарищей, но ни с кем не дружил. Никто не мог определить его настроения, на лице застыла мягкая, доброжелательная улыбка, которая обманывала и психологов, впрочем, это качество они и сами старались привить своим воспитанникам.

Марсель никогда никому ничего не прощал. Его обидчики всегда получали полновесную сдачу. Конечно, для будущей работы такие качества представляли определенный интерес, но жить рядом с ним было очень трудно.

— Когда я впервые попал в Корпус, меня потрясло такое количество ровесников в одном месте. Я привык к общению со взрослыми людьми, а тут... как будто в одном месте собрали стадо обезьян. Они толкались, кричали, дрались. Сначала мне здорово доставалось, нескольким ребятам казалось, что я девчонка. Но им быстро надоело драться со мной. Я поступал, как отец меня учил:

— Быдло надо ставить на место! Они уважают только грубую силу.

Ну, я, не вступая в перебранку, сразу бил ногой в голень и коленом в лицо. Иногда приходилось даться сразу с несколькими, но меня это не останавливало. В конце концов, они оставили меня в покое....

Обучение в Корпусе было построено так, что ученик на занятиях мог быть один или в группе, психологически комфортной. Соседом Марселя по комнате и на занятиях был Бернар, старше его на 2 года. Несмотря на то, что у Бернара и Марселя до Корпуса были совершенно разные условия жизни, разный темперамент, но оба были на удивление дисциплинированны, и например, когда после перемен наступало время занятий, они легко выходили из игры, радостное выражение лиц сменялось какой-то недетской серьезностью.

Трудно было понять, как Бернара взяли в Корпус: способностями не блистал, тянулся на троечки, но способность быть "своим" в любом обществе, была феноменальной. Он просто "растворялся" среди окружающих его людей, кроме того, говорил по-русски, как русский, обожал гитару; помимо основных занятий в Корпусе, он брал еще уроки вокала. Почти все воспитанники развивали навыки, которые впоследствии могли стать "крышей".

А вот у Марселя не было дополнительных занятий. Вернее он изучал все предметы на более высоком уровне, ему всегда было интересно учиться. Кроме разве что боевых искусств. Ему скучно было заниматься развитием тела, тем более его реакция была потрясающей. Не успевал противник подумать о приеме, как Марсель его опережал. Хотелось ему или нет, но определенные нормы по физической подготовке сдавали все.

— С нами работали опытные психологи, они постоянно проводили различные тесты. Мы не знали, зачем они 2 раза в месяц оставляли нас без обеда, причем мы могли пойти в кладовку и взять что угодно из продуктов, от хлеба и фруктов, до сыра и ветчины. Некоторые набирали конфеты. Я предпочитал молоко и хлеб, а Бернар ставил сковородку на огонь и готовил омлет с ветчиной, и меня угощал.

А однажды меня привели в комнату, где сидел человек, привязанный к стулу, между нами было стекло, и преподаватель, показав мне на кнопочку, сказал:

— Нажимая на эту кнопку, ты причинишь боль человеку за стеклом. Это преступник, он убил ребенка. Чем дольше ты будешь нажимать, тем больнее будет ему. И ушел, оставив меня с этой кнопкой. Ну, я и нажал, а кто бы не нажал? Мне было интересно. Только ничего не получилось. Человек кричал, корчился, потом дернулся и затих, я держал кнопку долго и видел, что ему не было больно, что он изображает страдания, которых не чувствует. Вошел преподаватель, оторвал мою руку от кнопки, он смотрел на меня, как на чудовище. Но я крепко запомнил, что мне говорил отец:

— Никогда не говори, что видишь чувства людей! Тебя посадят в клетку и будут показывать за деньги! Взрослые часто обманывают детей, желая им самого лучшего.

Тем не менее, полностью скрыть мои способности мне не удалось...

Однажды, когда Марселю было уже лет 14, он решил проучить одного чернокожего педагога, который унижал учеников, демонстрируя свое превосходство в знании всей истории развития африканских народов и их обычаев. Марсель раскопал все о нем, о его собственных корнях, оказалось, что родители учителя приехали в Африку из Америки, а его диссертация была посвящена северным африканским племенам. Он тщательно собрал всю доступную информацию о северных, а потом и о западных, восточных и южных племенах. На экзамене по предмету Марсель начал сравнивать обычаи разных племен, преподаватель пытался с ним спорить, а ученик сыпал примерами. В конце концов, педагог обвинил Марселя в "богатой фантазии" и поставил "удовлетворительно".