Медленно бредя по дороге, новоиспеченный офицер с интересом оглядывал мир, в котором ему предстояло провести ближайшие два года. Ничего особенного. С одной стороны дороги — большой стадион с футбольным полем, с другой — стандартные пятиэтажки из бывшего белым, в далеком прошлом, кирпича. Чуть в стороне от дороги, за невысокими кустиками ограды, пряталось гарнизонное кладбище. Беглый анализ надписей на обелисках под красными звездами свидетельствовал, что от старости тут мало кто умирал.
В мрачном состоянии духа, я поднялся на второй этаж гостиницы и нашел комнату под номером '216'. На соседней двери висел листок в линеечку, видимо вырванный из ученической тетради. На нем синей шариковой авторучкой было написано объявление. Оно гласило: 'В субботу здесь состоится вечер-пьянка, посвященный дню рождения ст. л-та Петрова'. Чуть пониже красовалась приписка карандашом: 'Генеральная репетиция намечается завтра в 108-ой. Филона и Телешова просим не беспокоиться!'.
Похоже, что в гостинице обитали ребята веселые. Я вздохнул и постучался в 216-ую. Мне открыл молодой парень в спортивном костюме, холеное лицо которого, показалось мне почему-то знакомым. Узнав, что я к Алику, он отступил на шаг в сторону и пропустил меня внутрь. Оказалось, что они живут вместе и служат в одной и той же, первой эскадрилье.
Алик представил меня.
— Сергей, — веско и солидно произнес в ответ его товарищ.
Тон, которым это было произнесено и пауза после имени, казалось, явно предполагали еще и отчество. Однако, как-то неловко замявшись, Сергей с явным сожалением промолчал.
Я начал рассказывать им о своих злоключениях. Бармин слушал, сочувственно кивая головой. Зато Сергей, уже через пару минут прервал меня на полуслове и прочитал лекцию о том, как нужно бороться за свои права, и что он бы, на моем месте, дошел даже до командующего округом.
Рассеянно слушая его, я вдруг заметил в комнате третью койку.
— Здесь кто-нибудь спит? — спросил я с надеждой.
— К сожалению, это место уже занято, — ответил Алик. — На ней спит Юра. Кстати, из вашей эскадрильи парень. Он тоже двухгодичник, и тоже, из нашего института. Они вместе с Сергеем на одном курсе учились. Только на год раньше нас закончили. Думаю, завтра на построении ты с ним познакомишься.
— А как я его узнаю?
Мои собеседники переглянулись.
— Его ты сразу узнаешь! — усмехнулся Сергей.
Разочарованный, я стал прощаться и Бармин пошел проводить меня. В коридоре, я поделился с ним своими подозрениями, что где-то раньше видел этого Сергея.
— Ну, ты даешь! — расхохотался Алик. — Ты это что, серьезно? Не можешь вспомнить?
— Нет.
— Ну, давай, давай, напрягай мозги! Подсказываю: наш институт... Механический факультет... Ничего не говорит? Комсомол....
Я неожиданно вспомнил, где видел этого парня. Это же наш институтский секретарь комитета комсомола! А его ж за что?
Сергей Сергеевич Крохоборцев, окончил то же учебное заведение и тот же механический факультет, что и мы с Аликом.
До четвертого курса института, Кроха, как называли его в те далекие времена, ничем не выделялся среди своих товарищей. Однако на четвертом, совершил поступок, во многом определивший его дальнейшую судьбу. Поступок этот заключался в женитьбе на, мягко говоря, не самой красивой студентке того же института, у которой Сергей, к тому же, был даже не в первом десятке.
И все-таки у Жанночки, а ее звали именно так, имелись весомые достоинства. Первое состояло в том, что, хотя она все еще являлась студенткой третьего курса экономического факультета, в любви у нее было высшее образование давным-давно. Второе достоинство заключалось в ее папе — Иосифе Абрамовиче Залесском, профессоре мехфака, известного в узких кругах своими широкими связями.
Товарищи Крохоборцева по достоинству оценили этот хитромудрый и дальновидный ход. После свадьбы, молодожен стал самой любимой мишенью для острот на своем курсе. Теперь все называли его, не иначе как, Сергей Абрамович. Однако время шло, и появлялись более свежие поводы посмеяться. Наконец, после распределения курса, насмешки окончательно испарились, вместе с последними остряками, убывшими на Крайний Север, за своей порцией романтики.
Стоит ли говорить, что Сережа остался в Риге, пожиная, наконец, вполне заслуженный урожай. Сначала, какое-то короткое время, он работал лаборантом на кафедре у тестя. Затем, был продвинут в комитет комсомола института. И, наконец, выбран секретарем комитета комсомола механического факультета. Имея под своим началом около тысячи комсомольцев, что приравнивало его к секретарю среднего завода или института, Сергей Сергеевич (теперь уже) имел неплохие шансы на быструю и гладкую карьеру. Алмазы на небе засветились сказочным блеском, начав слепить глаза: сначала второй секретарь райкома комсомола, затем первый, потом или в горком комсомола или в райком партии, а уж опосля...
Однако, как хорошо известно: жизнь — сука. Кому-то наверху, понадобилось Крохоборцево место для своего, не менее достойного отпрыска. Сергею Сергеевичу мягко намекнули на это тонкое обстоятельство, предложив в институте равноценную, хотя и без блестящих перспектив, должность. Наш герой с негодованием отказался.
Тогда вокруг него стали твориться непонятные вещи. Любой его микроскопический промах или небольшое происшествие на факультете, вдруг начинали разрастаться до институтского уровня, приводя к суровым резолюциям в протоколах заседаний. Понятно, что это в свою очередь грозило неудовлетворительной оценкой работы для всего комитета комсомола, возглавляемого Крохоборцевым. Под ним закачалось кресло, он стал нервничать и стремительно худеть.
Тут ему на помощь пришел железный тесть. Он похлопал зятя по плечу и попросил не волноваться. Иосиф Абрамович несколько раз позвонил кому-то, потом съездил в командировку в Москву (за институтский счет, естественно). После этого, как по мановению волшебной палочки, недавние яростные нападки, начали заметно стихать, пока не снизошли до пошлых выкриков с места на комсобраниях. Сергей Сергеевич снова начал набирать лишние килограммы, цвет его лица заметно улучшился. Однако когда он совсем было, успокоился, подлая судьба нанесла ему удар под дых.
Неприятности, на этот раз, появились в виде повестки о призыве из запаса на службу Родине. Жанночка, рыдая, упала на неширокую мужнину грудь, но профессор Залесский коротко сказал: 'Еще не вечер!' — и начал действовать.
Увы, теперь, события развивались совсем по другому сценарию. Дни проходили за днями и до времени явки призывника Крохоборцева, оставалось все меньше времени. Военкомы всех рангов брали взятки и коньяк, обещали, но дело не двигалось ни на сантиметр. Казалось, чья-то опытная рука руководит этим, по-своему, талантливым спектаклем. Жанночка успокоилась и больше не плакала. Сережа внимательно штудировал газету 'На страже Родины', пытаясь установить, существует ли комсомольская жизнь в армии. Тесть мрачнел все больше и больше, пока не вынужден был признать свое первое в жизни поражение.
Наконец, заветный день настал и на рассвете, лейтенант запаса Крохоборцев, горячо обнял Жанночку и, попросив на ушко тещу, приглядывать за моральным обликом дочери, поехал в райвоенкомат.
В августе 1983-го он уже был лейтенантом 666-го АПИБ, в должности техника самолета.
* * *
Моя первая брачная ночь с армией прошла спокойно, хотя и не очень комфортабельно. Ворочаясь на скрипучей раскладушке в духоте парашютного класса (окна не открывались), я не спал часов с шести утра. Меня волновали предстоящее построение и знакомство со своими новыми товарищами. Как-то все сложится?
В 7:30 я уже был на завтраке. В этот раз столовая была полна народу, и мне с трудом удалось отыскать себе свободное место. Я быстро проглотил свой завтрак, запил его теплым сладким чаем и вышел на плац перед штабом.
Плац был заполнен офицерами, и я пошел позади строя, высматривая Чернова.
Майор обнаружился на левом краю плаца, и я направился прямо к нему. Начштаба, почему-то обрадовался мне, как родному. Он вытащил меня на свободное пространство перед строем, где стоял, огромный, почти двухметрового роста подполковник. У подполковника были кулаки размером с детскую головку и лицо профессионального налетчика.
Начальник штаба подошел к нему и козырнул. Я стоял рядом.
— Товарищ подполковник, разрешите обратиться? — начал Чернов, — Вот, новая, так сказать смена... Я вам вчера звонил, — и отступил в сторону, указывая на меня.
Я, растерявшись, стоял, не зная, что делать. Великан, мрачно окинул меня взглядом с головы до ног и, сообразив, что с моей стороны он инициативы, скорее всего не дождется, сделал шаг вперед и протянул мне руку.
— Подполковник Паханов — командир второй эскадрильи.
— Очень приятно! Я — лейтенант Анютов, — в тон ответил я и вцепился в командирскую руку, как в спасительную соломинку.
После пары дежурных пожеланий хорошей и добросовестной службы, которые стали для меня уже привычными, я был отправлен в строй. Быстро пробравшись по проходу между двумя эскадрильями, под любопытными взглядами офицеров, я скромно занял место в самом конце. Неподалеку от меня стояли четыре субъекта в таких же разношерстных гражданских нарядах, резко выделяющихся на фоне однородной зеленой массы. Нетрудно было догадаться, что это мои коллеги — двухгодичники. Они, смеясь, оживленно что-то обсуждали, столпившись вокруг очкарика в старом малиновом свитере.
Очкарик вел себе немного неадекватно. Он все время поправлял свои очки, при этом его шея то вытягивалась из ворота свитера, то втягивалась назад. Руки и ноги его при этом, как будто бы жили отдельной от него жизнью. Казалось, он даже на секунду не мог оставаться в покое, постоянно находясь в состоянии какого-то нервного возбуждения.
Я вспомнил слова Алика с Сергеем про загадочного Юру, живущего в их комнате. Да, пожалуй, действительно, узнать его было не трудно. Однако подойти и познакомиться, мне помешал окрик Паханова:
— Равняйсь! Смирно!
Разговоры в строю прекратились, прямоугольник эскадрильи выровнялся. От штаба полка быстрым шагом шли три офицера. Первым шел очень высокий и худой подполковник с огромным носом, напоминающим клюв. За ним семенил маленький, лысый толстячок в таком же звании. Они напоминали знаменитую юмористическую парочку: Тарапуньку и Штепселя. Замыкал шествие уже известный мне начальник штаба полка.
Не дойдя шагов двадцать до замершего строя, они остановились. Длинный встал впереди. Лысый и начштаба чуть позади него, на одинаковом расстоянии.
— Эскадрилья, равняйсь! Смирно! — снова гаркнул Паханов и пошел по направлению к длинному подполковнику, который оказался командиром полка.
Ничего такого, чему нас учили на военной кафедре, в походке комэска я не заметил. Во всяком случае, это можно было назвать строевым шагом только с очень большой натяжкой. Подойдя для доклада, Паханов лодочкой приложил руку к козырьку фуражки. Следом за ним выходили командиры других эскадрилий. Их строевая подготовка показалась мне даже похуже. После окончания докладов, командир объявил:
— Сегодня у нас день предварительной подготовки к полетам. Завтра — полеты. Работаем по обычному плану. Вопросы есть?
— У меня есть, что сообщить дополнительно, — выступил из-за спины командира лысый подполковник. — Внимание командиров эскадрилий. Кочегарам, заступающим сегодня в наряд, пройти собеседование на предмет установления морально-политических и деловых качеств. Чтобы солдат хорошо работал, этому должны содействовать его помощники — офицеры и прапорщики.
Лысый сделал паузу и оглядел строй, словно проверяя, до всех ли дошла суть сказанного, после чего продолжил:
— И, еще. Каждый, кто умеет пользоваться календарем, тот уже, наверное, знает, что в следующее воскресение у нас праздник — День Авиации. А, вот теперь вижу. После моего напоминания кое у кого в глазах появилось осознанное выражение лица. Короче, праздник необходимо обозначить! Замполитам эскадрилий после построения подойти ко мне на инструктаж.
Я решил, что ослышался и спросил стоящего рядом лейтенанта:
— А это кто?
— Замполит полка, подполковник Птицын, — прозвучало в ответ.
— А..., — протянул я. — Понятно.
— Вопросы? — снова переспросил командир полка. — Нет? Тогда офицеры в клуб, техники на стоянку. Разойдись!
Зеленая масса, разбившись на два ручейка начала растекаться в разные стороны. Я же не трогался с места, как та обезьяна из анекдота. Когда лев приказал всем зверям поделиться на две группы, в одной — умные, в другой — красивые, обезьяна осталась стоять посередине со словами: 'А мне что, разорваться что ли?'
Задача была очень не простая и, наверное, я мог бы решать ее до завтра, если бы меня не окликнул комэск. Теперь рядом с ним стоял высокий толстый капитан, с солидным выпирающим вперед брюшком. Было в нем никак не меньше 120-130 килограммов живого веса. Толстячок оказался инженером эскадрильи — капитаном Тихоновым. Он слегка кивнул мне вместо приветствия и махнул рукой:
— Давай, дуй сейчас на стоянку. В эскадрильском домике подойдешь ко мне, поговорим. Куда идти знаешь? Вон крыша темная видна между деревьев. Видишь? Ну ладно, давай двигай за всеми.
Получив правильное направление, и сообразив, наконец, что слово 'офицеры' относится только к летчикам, я кинулся догонять указанную мне инженером группу людей. Вполне естественно, что в ней присутствовали, замеченные мною ранее ребята в гражданской одежде. Поравнявшись с ними, я поздоровался и мы познакомились. Все они были призваны в течение последних пары недель. Двое из них оказались недавними выпускниками Московского авиационного института, один — Харьковского. Последним представлялся очкастый. Смущенно улыбаясь, он поправил очки и назвал свое имя:
— Юра. Гусько Юра. Закончил...
— Да знаю, знаю, — прервал я его. — Окончил наш институт и живешь вместе с Аликом и Сергеем. Здорово, земеля!
Юра Гусько, откликающийся на подпольную кличку 'Гусь', являлся выпускником все того же всемирно известного Института Инженеров Гражданской Авиации. Теперь, немного истории.
Маленький Юра был единственным ребенком в семье. Нельзя сказать, что ему в детстве ни в чем не отказывали или как-то особенно баловали. Этому абсолютно не способствовала зарплата папы, работающего скромным снабженцем по металлу, в одном из многочисленных главков города Бобруйска. Однако родитель щедро делился с сыном жизненной премудростью, стараясь уберечь его от повторения своих собственных ошибок. Любимой папиной пословицей была: 'Ешь пирог с грибами, да держи язык за зубами'.
Лет до пятнадцати Юра рос обыкновенным советским ребенком. Он хорошо учился, собирал макулатуру и металлолом. Был примерным пионером, затем комсомольцем. Однако по мере взросления с ним стали происходить явные отклонения от нормы.
В его поведении стали все больше и больше появляться элементы, чуждой нам морали: слепое преклонение перед всем западным, склонность к тунеядству и праздному времяпровождению. Трудно сказать, что оказало на него наибольшее влияние. Может быть, романы Фенимора Купера и Майн Рида о бескрайних и сказочных просторах Дикого Запада, а может передачи 'Голоса Америки' о бескрайних и сказочных свободах западного человека. Доподлин?но это не известно, только яблоко стало укатываться все дальше и дальше от семейной яблони, мечтая по возможности, совсем выкатиться из Родного Садика.
