Я внутренне поморщился. О боги, как я ненавижу подобные нравоучительные беседы. Противно слушать нотации этих всезнающих стариканов. Как будто они сами никогда не были молодыми.

Совершенно ясно, что вечер, на который я возлагал определённые надежды, безвозвратно испорчен.

Правда, глядя на светящееся лицо Веды, я сказал сам себе — что бы не произошло, сделаю вид, что счастлив абсолютно! Подавив вздох, я возлёг рядом:

— Ну, и о чём будем говорить?

— Знаешь, Элоиз, Фома очень интересно трактует некоторые, общеизвестные постулаты.

В этом доме были хорошие учителя, особенно выделялся учитель риторики, весьма известный философ. Библиотека же славилась огромным количеством свитков, которые тщательно и скрупулезно собирал отец Веды. Поэтому с нынешней хозяйкой было очень интересно вступать в полемику и просто разговаривать, девушкой она была весьма умной и начитанной.

— Какие же, интересно? Всегда полезно послушать умного человека.

— Ты напрасно иронизируешь, мой юный друг. Мне кажется, что ты весьма неглуп, поэтому я хочу задать один вопрос, а ты попробуй на него ответить. Как тебе кажется, чего в мире больше добра или зла?

Я пожал плечами и уже готов был ответить, как внезапно понял, что мой собеседник совсем не зря спросил именно меня. Пронзительные глаза его, казалось, смотрели в саму душу и требовали не просто ответа, а именно аргументированного анализа проблемы. Раскрываться перед незнакомцем не было желания, и я решил ответить шуткой:

— Думаю, что зла на свете всё-таки больше. Если вдуматься, то можно даже предположить, что само добро существует только для того, чтобы зло могло временами отдыхать.

— Ты очень остроумен, мне это очень нравится, — усмехнулся Фома, — но ты даже не представляешь, насколько справедлива твоя шутка. Скажи, ты веришь в Бога?

— Ты имеешь в виду — богов? Конечно, верю, как же не верить, если всё, что происходит в мире, свершается по их воле и капризам.

— Именно, капризам! — Фома поднял вверх указательный палец. — Создаётся впечатление, что твои боги не руководят созданным ими миром, а развлекаются. Какие же это высшие существа, если они живут в совершенном беззаконии. Достаточно вспомнить Сатурна пожирающего собственных детей!

— На то они и боги, что им никто не указ.

— Вот то-то и оно, что никто. А ты никогда не обращал внимания на то, что все свои противные деяния, большинство людей, оправдывают происками и кознями богов? Не правда ли, очень удобно? К чему мораль и законность, когда можно сотворить любую мерзость и беззаконие, и оправдать их выдумками про зловредных богов? Так какой же можно сделать вывод, как ты думаешь?

Это действительно заставило задуматься. Собственно говоря, весь мой небольшой жизненный опыт подтверждал слова этого странного человека. И тут меня осенило:

— Ты хочешь сказать, что богов нет, — я суеверно оглянулся по сторонам и понизил голос до шёпота, — а всё, что происходит, происходит только по желаниям и капризам человека?

— Видишь, ты сам пришёл к этому выводу. Однако, ответь мне ещё на один вопрос, как быть с этим миром, населенным живыми существами, растениями. Миром, в котором всё так мудро устроено, миром, который, в общем, благосклонен к человеку, если только человек сам не уничтожает себя?

— Не знаю, — растерялся я совершенно.

— Не напрашивается ли совершенно очевидный вывод, что всё, что ты видишь, слышишь, чувствуешь и, даже, обоняешь, имеет таки своего творца. Творца бесконечно мудрого, бесконечно милосердного, бесконечно праведного?

— Вот, — обрадовался я, — а, по-твоему, получается, что богов нет!

Фома усмехнулся:

— Во-первых, не, по-моему, а по твоему. Во-вторых, ты прав, богов нет, но есть один Бог, всемилостивый и всемогущий. Он то и создал тот мир, который мы видим.

Я задумался. Определённое зерно истины в его словах было, не спорю. Однако, что-то не позволяло мне безоговорочно поверить этим рассуждениям.

— Ну, хорошо, допустим, что это правда. Почему же тогда всемилостивый и всемогущий позволяет твориться бесчинствам и беззакониям, которые мы видим каждый день? Или его это устраивает?

— То, что твориться сегодня в этом мире никак не может устроить Творца. Поэтому, по воле Его, чуть больше ста лет назад в городе Назарете, в земле Иудейской, родился человек по имени Иешуа. Сегодня он признан нами тем, кем и был на самом деле — Сыном Божьим. Он был послан Отцом Его на землю, во искупление грехов человеческих. И для того, чтобы искупить все грехи, всех людей, и каждого в отдельности, Он принял невероятные испытания, венцом которых стала Его мученическая смерть на кресте. Поэтому, совершенно справедливо, символом нашей веры и стал Крест.

О крестах я имел представление. Частенько, на просёлочной дороге ставили перекрещённые бруса, на коих распинали беглых рабов. К тому же, устные предании до сих пор, хотя и прошло около двухсот лет, вещали о восстании римских гладиаторов Спартака. Тогда, говорят, все дороги были истыканы столбами с перекладиной, на которых корчились в агонии сотни бунтарей.

Разговоры в тот раз затянулись далеко за полночь и оставили в моей душе неизгладимый след. Основательно пошатнулась вера многих поколений моих предков, но пустила всходы Вера Нового завета. Вера, которая, мне кажется, завоюет сердца очень многих своим милосердием и терпимостью. Вера, которая отвечала надеждам и чаяниям обездоленных. Хотя и культивировалась она, в основном, среди рабов, вселяя в их сердца надежду на лучшее, мне она тоже оказалась не совсем чуждой. Самое главное было в том, что эту веру приняла девушка, которую я любил всем сердцем, и готов был ради неё на всё!

Глядя на одухотворённое лицо Веды, я, в который раз давал себе клятву, что обязательно придумаю, что сделаю для неё. Что-то такое, за что она меня обязательно полюбит. И всё-таки я придумал.

В очередной раз, будучи в гостях у Веды, я произнёс роковую, для себя, фразу:

— Знаешь, мне хочется сделать для тебя нечто особенное. Я пойду в Рим, проповедовать. Мне кажется, я достаточно много знаю о том, что хочу донести до сознания людей. Тем более, что в искусстве риторики я, в последнее время, весьма преуспел.

Веда изменилась в лице:

— Ты сошёл с ума, немедленно выбрось из головы этот бред. Ты даже не представляешь, как это опасно.

Я удивлённо вытаращился:

— Ты что, против?

— Я не только против, я категорически запрещаю тебе даже думать об этом!

— А как же тогда Фома, он же проповедники твой кумир?

— Фома значительно старше тебя, он мудрее тебя и знает, что делает и во имя чего он это делает. Тем более что он никогда не был моим кумиром. Просто я бесконечно ему благодарна за то, что он разбудил мою спящую душу. Мне дорог ты, со всеми твоими недостатками и амбициями.

Во мне взыграла юношеская гордость, вернее, как я сейчас понимаю, глупость:

— Ты не права, любимая, мне просто необходимо это сделать для самоутверждения. Тем более, что я не собираюсь этим заниматься всю жизнь. Пару месяцев мне хватит, чтобы дойти до Рима, и вернуться обратно. А после этого я хочу попросить тебя стать моей женой.

Слёзы потекли из глаз Веды:

— Похоже, ты действительно сумасшедший. Ну, хочешь, мы прямо завтра поженимся? Что я ещё могу сделать, чтобы ты отказался от этой затеи? Разве ты не понимаешь, что это самоубийство!

Конечно, я слышал о том, что власти не жалуют проповедников новой веры, и что многие из них кончают жизнь в руках палача. Меня это не пугало. Со свойственным юности упрямством, я не верил в то, что со мной может произойти что-то плохое. Поэтому я, что называется, закусил удила:

— Прости, родная, но я принял решение и не отступлюсь от него. Так, что не плачь, я же не навсегда ухожу, а всего на пару месяцев.

Веда покачала головой:

— У меня такое чувство... — она тяжело вздохнула, — Впрочем, как знаешь, мужчина сам должен решать, что ему делать, а что нет.

Родители мои, не ведая всей подоплёки дела, недолго сопротивлялись. Отец, пожав плечами, сказал:

— Ну, что ж, рано или поздно птенцам приходится покидать родительское гнездо в поисках своего пути. Иди, сын, и да хранят тебя боги.

Матушка, с трудом сдерживая слёзы, собрала меня в дорогу.

Проходя мимо поместья Веды, я не мог не заглянуть к ней. Как ни странно, она была спокойна, и даже весела. Поцеловав меня в щёку, она сказала:

— Знаешь, лучший способ сделать так, чтобы тебе было не скучно в дороге, а мне спокойней, возьми себе спутника. — Она показала рукой на мужчину, стоявшего немного поодаль. — Его зовут Селестий, он был рабом в моём доме, но сейчас я даю ему свободу, чтобы он сопроводил тебя до Рима и обратно. Помог тебе в дороге, защитил от злых людей. Селестий — бывший гладиатор, поэтому военное искусство ему знакомо.

Мужчина подошёл к нам, приложил руку к сердцу и поклонился:

— Моя госпожа, я очень многим тебе обязан, поэтому не сомневайся, я сделаю всё так, как мне велят моя совесть и мой долг.

Я растерялся. С одной стороны мне так не хотелось делить свои лавры с кем-либо, а с другой.... Отказаться от помощи умелого слуги было бы неразумно.

— Хорошо, милая, я сделаю всё, как ты скажешь.

Селестий, крепкий мужчина, лет тридцати пяти, с совершенно невыразительным лицом. Такое увидишь в толпе и через миг забудешь. Что его выделяло — это шрам над правой бровью в форме цифры пять. Я усмехнулся:

— У тебя на арене был свой собственный номер?

Тот как-то странно посмотрел на меня:

— Трудно в моей профессии остаться красавцем, таким как ты, — он снова поклонился, как показалось, с лёгкой иронией. Мне это не очень понравилось, нужно будет поставить бывшего раба на место.

Впрочем, я тут же забыл об этом маленьком недоразумении, поскольку утро было свежим, воздух чистым, дали манящими, а будущее рисовалось самым радужным. Очень немного времени понадобилось, чтобы понять, что расстояние в несколько стадий сильно отличается от расстояния во много-много лиг. Уже к полудню я почувствовал, что дальше идти, сил уже нет. Селестий перехватил мой заплечный мешок:

— Давай, я понесу. Ты пока привыкнешь к долгому пути, пройдёт какое-то время. А мне труда не составит нести два мешка.

Я был ему очень благодарен за это проявление чувства товарищества. На время даже забыл о той неприязни, которая возникла к нему в начале. Когда солнце подобралось к зениту, Селестий предложил сделать привал в ближней оливковой роще.

— Нужно переждать полуденный зной, иначе мы останемся совсем без сил.

Мы расположились в тени, выпили вина, сильно разведённого водой, и перекусили.

— Позволь спросить тебя, — произнёс гладиатор, — зачем ты взял такой тяжёлый мешок? В пути это может оказать плохую службу. Мне показалось, что я возводил напраслину на него и, что он может оказаться совсем неплохим человеком и спутником, и можно было ему довериться:

— Всё очень просто. Мои родители не знают, с какой целью предпринято это путешествие в Рим. Отец думает, что я хочу попробовать открыть торговлю в столице. Поэтому он дал мне немного образцов своей работы, чтобы я их попробовал продать. Но ты сам понимаешь, что это не основная моя задача.

— Как же ты собирался идти один и с такой тяжестью? — Усмехнулся Селестий, — Неужели ты не представляешь, что такое, столь дальняя дорога?

Я прерывисто вздохнул:

— Честно говоря, нет. Я думал за неделю управлюсь.

Бывший раб расхохотался:

— О боги, неужели ты так наивен? Пешком до Рима придётся идти больше месяца!

Холодок пробежал по спине:

— Неужели это так далеко? — Прошептал я. — Мне казалось, что префект, указывающий каждый раз на Рим, на императора, имел ввиду что-то не очень далёкое.

— Эх, мальчик, — вздохнул Селестий, — неужели твои учителя так плохо тебя учили?

— Чему они меня могли научить, — пришлось каяться, — если я их почти не слушал. Мне казалось, что я и так всё знаю лучше, чем они. Они мне казались тупыми, узколобыми баранами, зазубрившими свои прописи на досках, и заставляющих и меня зубрить эти проклятые строчки. Если философию и риторику я как-то смог преодолеть, то к политике никакого влечения не было.

— Да, — кивнул гладиатор, — в шестнадцать лет мы все самые умные. Я сам убежал из дома в шестнадцать. Ушёл покорять мир, а в итоге попал в рабство. Хорошо, что хоть всегда был здоров и крепок, так хозяин меня определил в школу гладиаторов. Сколько лет ходил по лезвию ножа не зная, останусь ли, я жив после очередной схватки, на потеху жирной публики.

Он помолчал, заново переживая минувшее:

— Потом здоровье пошатнулось, драться больше не смог. Но, хвала богам, остался жив. Родителями моей хозяйки был куплен, что бы отвечать за охрану поместья. Впрочем, это уже неинтересно. Главное теперь то, что благодаря тебе, я получил свободу, и поэтому постараюсь тебя отблагодарить, по возможности.

Мне стало немного стыдно, за то, что я никогда не обращал внимания на этого человека. Как я уже упоминал, лицо его, совершенно невыразительное, заставляло пройти мимо без всякой реакции. Если бы не шрам над бровью, я бы его потерял, даже тут, в этой роще.

— Ну, хорошо, — продолжил Селестий, ты хотя бы представляешь себе направление, по которому пойдёшь дальше?

— Я думаю, что нужно идти в направлении на полдень, а там люди подскажут. — Апломб вернулся ко мне, — Тем более что я собираюсь проповедовать в городах и поселениях. Поэтому, надеюсь, недостатка в советах не будет.

Селестий загадочно улыбнулся:

— Что ж, дорогу осилит идущий. Вперёд, апологет новой веры!

Продолжить путь оказалось намного сложнее, чем начать. Болели ноги, спина, несмотря на то, что оба заплечных мешка взялся нести мой попутчик.

К вечеру, когда я совершенно выбился из сил, мы добрели до маленького приморского поселения под названием Римини. По этому поводу у меня даже нашлись силы пошутить:

— До Рима мы ещё не добрались, зато пришли в Римини.

Мы остановились в первом попавшемся постоялом дворе, наскоро поужинали и я, наконец, растянулся на ложе. Усталость была огромная, я так ещё никогда в жизни не уставал, болело буквально всё. Поэтому я долго не мог уснуть, найти положения для гудящих ног. Как всегда, мой неистребимый оптимизм, вернее сказать, как я сегодня это оцениваю, глупость, рисовал мне впечатляющие картины того, как я завтра, поутру выйду на центральную площадь, и начну свою проповедь, при огромном стечении народа, жаждущего Истины. А к вечеру уже я буду обращать десятки адептов, обучать и благословлять на их собственные подвиги во имя Веры! А когда Веда узнает о том, каких высот я достиг, она, конечно же, высоко оценит моё рвение и мой талант.

С такими мыслями я, наконец, уснул.

Пробуждение было ужасным. Мало того, что я просто не выспался, ко всему хорошему добавилось то, что каждый мускул, каждая клеточка моего тела болели и просили об отдыхе. Вошёл Селестий и насмешливо спросил:

— Ну, как, мы продолжим путь, или ты хочешь тут немного задержаться?

— Неужели у тебя ничего не болит? — с удивлением спросил я. Тот пожал крепкими плечами: