Дезертиры

— Джо?!

Я молчал. А что мне с ним разговаривать?

Грубо схватил за щиколотки, задрал ему ноги, загнул так, что пятки оказались возле ушей.

— Аааа!! Джо!! Не нааа... Я так не...

Он был гибким, но не настолько.

А его задик был так открыт, беззащитен... Я врезался со всей дури.

— А! Ааааа...

Было неудобно, я уложил его ноги себе на плечи. И продолжал драть его. Он, видевший от меня только нежность, да, думаю, и от других тоже, орал как резаный. Если кто думает, что членом нельзя причинить боль — да еще растянутой попке — этот кто-то сильно ошибается. Ткни с силой и злобой, ткни, не думая о том, что можешь порвать...

Я его рвал, он орал пронзительно, жалобно, из него сочилась кровь, на темном шерстяном покрывале пятна будут незаметны...

Я кончил в него. Он рыдал от боли.

Потом я взял ремешок — его, не свой. Не притворялся б он штатским — было б проще. Армейские ремни шире. И удар армейского ремня — это шлепок. А вот узкий штатский ремешок...

Я перевернул его, шарф это позволял.

И пошел лупить по нежной попке, которую недавно так ласково гладил...

Он заверещал от боли.

— Джо! Джо! Не надо! Джо! Не надо! Джо! Не надо! Не надо!!!

Я бил и бил, и его крики вскоре потеряли смысл.

— Аааа!!! Оооой!!! Ааааа...

Я устал.

Он глядел на меня огромными, туманными от боли и ужаса глазами.

— Гауляйтер, говоришь? Вены, говоришь?..

Он поежился. Зря. Я не собирался больше его бить.

Я налил воды в свою баночку и взял палитру. И занялся шарлатанским искусством предсказаний.

— Ты умрешь, — сказал я, — вопрос, как. Ну так, например.

Я тонкой кисточкой тщательно изобразил пулевое ранение под его левым соском.

— Или так.

Тут я застрял надолго — синяки от побоев по всему телу, их быстро не наваляешь. Он дрожал от каждого прикосновения моих кистей, он плакал, беззвучно, но явно. Что, хозяин жизни, считал себя неуязвимым?.. А не броди ночами по Вене, не вяжись с такими, как я. Впрочем, таких, как я, не бывает. Ты нарвался, Птаха. Хотел и рыбку съесть, и на хуй сесть? А?

Птаха лежал весь в слезах, соплях и красках. Не дергался, не пытался освободиться — давно понял, что это бесполезно. А я обмакнул тонкую кисть в охру...

— А может, ты умрешь вот так.

Я, залезая кисточкой ему за загривок, изобразил петлю. На его тонкой нежной шее это смотрелось потрясающе.

Прочие мои художества на его теле Птаха терпел почти спокойно, но петля...

Он зажмурился, рот у него открылся, он издал какой-то свистящий звук, страшный, страшный...

Я принес с кухни нож и перерезал узлы.

— Одевайся и вали отсюда.

Оделся. И, перед тем, как уйти, поглядел на меня.

Гауляйтер Вены поглядел на меня. Моя смерть поглядела на меня.

Я только что закончил поливать мою мастерскую бензином. У меня была канистра... не знаю, зачем, давно бы продал. Но вот пригодилась же...

Сейчас все кончится. Спички, где спички?

Мать твою! Был же коробок!!

Неужели Бальдур фон Ширах прихватил случайно? Ну ты даешь, гауляйтер. Только простые смертные иногда суют в свой карман чужие спички и зажигалки...

ГДЕ МОИ СПИЧКИ?!