Безграничье. Тайна пророчества

Одана непроизвольно позволила себе вздох облегчения, ведь тени и единорог были посланы другими правителями волшебных стран и советом высших магов. Этим выражением сострадания по императору Мэдвису они давали понять, что непонимание не омрачит их связи с Эйвелисом и они все также, как и прежде, крепки.

Когда огонь скрыл в своих объятьях весь помост, главный придворный жрец Умас Адгонд шагнул вперед и прошептал какие-то слова. Пред ним явился красивый сосуд-ротан, который был сплавлен из оранжевого гуата и слез Ажальского дракона. Умас установил его в нескольких шагах от пламени и приподнял тяжелую спиралевидную крышку. А потом выставив вперед правую ладонь со знаком Суат, жрец снова шепнул заклятие. Сразу же после этого из огня вырвалось два волшебных создания, напоминающих вытянутых медуз, словно бы светящихся изнутри: первое было ярко-рубинового цвета, а второе — небесно-голубое. Создания что-то тихо напевали, но никто из волшебников не мог разобрать ни звука, лишь что-то похожее на звон невесомых колокольчиков. Да и не дано было волшебникам знать истинный язык вииры, одаренные же вирлой давно ушли в пропасть времени, переродившись в слуг тьмы — дорки.

Но вот первый миллтэ взмыл высоко в небо и замер, словно выискивая что-то. Обнаружив, красный миллтэ направился к рубиновой птице, сидевшей на камне вдали от волшебников, и резко вошел в ее грудь. Птица расправила крылья и окинула взглядом волшебников, глядевших в ее сторону.

Второе магическое создание постигла совсем иная судьба. Безусловно, ему, как и первому, хотелось на волю, самому избрать нового хозяина. Но у придворного жреца были свои планы на голубого миллтэ.

Сила миллтэ пыталась освободиться от призывов старика, создание неистово металось в воздухе, надеясь ускользнуть от волшебных слов, но впоследствии все-таки уступило жрецу и медленно опустилось в сосуд. Умас быстро накрыл его крышкой, ведь миллтэ не терял надежду совершить побег, лишь только чары старика немного ослабеют, а после, плавным движеньем руки, заставил волшебный сосуд исчезнуть.

Одана, сжав руки в кулаки так, что сухожилия мерзко заныли, смотрела, как ветер подхватил пепельные останки от ее супруга и понес, рассевая его по владениям волшебной страны. Что-то в этот миг окончательно рвалось в ее душе, подтверждая страшные мысли, что уже никогда и ничего не будет, как прежде.

* * *

*

16-й день арка Ликвара V,

Аларбо, Коанор.

Санма тихо притворила за собой двери детской игровой и огляделась. Она снова почувствовала себя маленькой девочкой, которой помнили ее эти туманные стены. Тогда она часто пряталась здесь, чтобы остаться наедине с собой. Вот и в этот раз пришла в комнату "веселья", как называли ее дети, чтобы решить кое-что важное для себя.

Волшебный туман в детской играл, отображаясь разнообразными красками и рисунками. Чаще всего туманные стены сияли яркими, полными жизни и радости цветами, воссоздавая чувства детей, и только Санма знала, каким темным и холодным бывал волшебный туман в дни ее горя.

Вот и теперь, как и в те далекие времена, стены игровой были мерзкими темно-серого цвета, отражая ее истинные чувства — скорбь, печаль и боль. В детстве Санма находила в детской комнате что-то сродни утешению, хотя сейчас женщине казалось, что в те дни, благодаря волшебному туману, ей было просто легче жалеть себя, обвиняя весь окружающий мир в своих несчастьях. Виной же всему был один волшебник, и его черная тень чаще всего терялась в дымных волнах стен детской. Это был родной отец Санмы, Луаний Тирис Дан.

Когда Луаний — сводный брат императора Фарпа и дэрати Инад, бросил ее и мать — Юлэару, нимфа пыталась растить дочь в одиночестве, но не смогла справиться с этой простой для других матерей ролью. Тогда Юлэаре ничего не осталось, как просить родственников Луания приютить свою маленькую дочь. До тех пор, пока отец Санмы был рядом с нимфой, последняя отчаянно боролась за свое счастье, но, оставшись одна в чужом мире, знавшая прежде лишь небо и видевшая землю издали, совершенно не понимая земной жизни, Юлэара не нашла в себе сил бороться дальше. Несмотря на отчаянные мольбы дочери, Юлэара отдала Санму императору Фарпу и его сестре Инад на воспитание. А те, в свою очередь, с неожиданной сердечностью приняли незнакомую племянницу.

Санма не держала зла на мать, уж слишком сильно её любила, но знала, что где-то в глубине души все же жила обида. Теперь, спустя долгое время, оценивая прошлое более трезво, волшебница понимала, что причиной ее детских слез в большей мере послужила нерешительность и страх Юлэары, чем жестокость и бессердечность отца.

Мама всегда приходила к ней лишь дважды в торе, и случалось это по-вечерам, когда ночь могла скрыть их встречи. Санме было очень мало коротких мгновений. В тот период именно Юлэара была единственной, в ком нуждалась Санма и никто не мог заменить ее. Каждый раз прощания были такими болезненными для девочки, что изредка Санму посещали страшные мысли, чтобы мама больше не возвращалась. Но проходили дни, и она снова просила Юлэару прийти, пусть всего и на пал.

Черед разлуки наступил удивительно скоро, Санма всегда знала, что так будет, потому ее никогда не покидал страх. Удивительно, но тот день принес ей не только горе, но и большую радость. Только когда мама не пришла, девочка поняла, как много значили для нее их редкие встречи. Маленькая Санма еще долго надеялась, что Юлэара вернется, но постепенно пришло осознание, что этого уже никогда не случится. Они принадлежали разным мирам.

Оказавшись в императорском замке, Санма сторонилась волшебников, не хотела ни с кем говорить, как бы хорошо к ней не относились. Девочка запиралась в детской и горевала в окружении серых, а иногда и черных стен.

Но со временем все изменилось... Любовь и симпатия к новой семье стали прорастать в ее сердце слабыми ростками, которые после раскрылись красивыми соцветиями. Как и Санма, "веселая гостиная" тоже менялась, черные краски постепенно исчезали, уступая место более ярким, а затем однажды случилось чудо — она вся засияла нежным светом трепетной любви девочки к новой семье.

Вздохнув, взрослая Санма прошла по мягкому туманному ковру и остановилась по центру игровой. Серые и черные краски дымными кольцами окружали ее, и волшебница сердито взмахнула руками, развеивая туман, будто это могло изменить случившееся.

Волшебство комнаты, будто желая еще больше измучить ее, изобразило перед женщиной смеющихся детей, кружащихся среди розовых и зеленых красок. Санма легко узнала себя — маленькая беловолосая девочка, смеясь, пыталась догнать Мэдвиса, каждый раз в последний момент ухитряющегося извернуться от ее ручек. Волшебница посмотрела на юного брата и осознала, что плачет.

— Почему ты ушел, дорогой? Кто из нас мог сотворить с тобой такое?

"Мэдвис", словно услышав ее слова, остановился и задумчиво посмотрел на Санму.

— Кто... — повторил еще тонкий голос подростка, а затем беспечная, такая до боли знакомая улыбка, снова озарила родное лицо, и он с криком ринулся на замешкавшуюся маленькую Санму.

Девочка испуганно взвизгнула и со смехом бросилась прочь, но на пути ее встала бегущая в обратном направлении Риаза и они, столкнувшись, рассыпались, словно шахматные фигуры.

— Вот ты и попалась! — зловеще вскинув руки, склонился над смеющейся беловолосой девочкой Мэдвис, но вдруг туман рассеялся, будто от порыва ветра и взрослая Санма услышала стук.

— Да, — нервно ответила женщина и двери детской отворились.

По волшебным стенам пробежали борозды серебристого и синего цвета, отображая удивление и нервозность заглянувшей в игровую служанки.

— Нари Санма, прошу прощения, но императрица Одана просила вас разыскать и передать, что ждет вас в зале для совещаний, — дрожащим голосом проговорила девушка.

— Да... Спасибо, Зилла, — протянула Санма, унимая взорвавшееся в ней раздражение, яростной бордовой волной пронесшееся по туманным стенам и, словно дикий зверь, бросившееся на побледневшую служанку.

Зилла поспешно склонилась в поклоне и исчезла в коридоре.

— Ну что ж, видимо, иного выхода нет, Мэдвис. Твой убийца находится где-то среди нашей семьи и молчать об этом не имеет смысла. Но знай, ему недолго осталось ликовать, я сделаю все, чтобы защитить Тенаса. Доверься мне.

Уже закрывая двери, Санма снова услышала веселый детский смех и это ножом полоснуло по ее сердцу, но больше ни одна слезинка не блеснула на щеках женщины. Этот смех, словно большой молот, рушил частицы ее жизни, разбивая воспоминания, отголоски былого счастья и оставляя лишь черную пропасть.

Двое высоких стражей, облаченных в зеленые одежды и держащие в руках стальные копья, острия которых венчали оранжевые гуаты, распахнули перед Санмой белые, исписанные древними символами двери.

Задумчиво им кивнув, женщина медленно прошла в мягкий свет золотистых отиков, узорной фигурой висящих под белоснежным потолком. За круглым мраморным столом сидело шестеро волшебников и Санма, огласив зал звонкой дробью каблучков, опустилась на свободный стул возле Пламы. Одана обратила к ней свой решительный и уверенный взгляд, но Санма видела темные тени под синими глазами и знала, что сегодняшнюю ночь, как и все после смерти мужа, императрица провела в рыданиях:

— Я позвала вас, потому что мы должны принять решение относительно моего сына. Вынуждена признать, что уже почти определилась с выбором, но все же хотела бы узнать ваше мнение. Возможно, оно сможет изменить мое.

Санма кивнула, и после недолгой заминки, произнесла:

— Прежде всего, я хотела бы рассказать вам всем о том, что случилось сегодня ночью и о том печальном знании, что теперь терзает меня.

Решительность в глазах Оданы поугасла, сменившись горечью, словно волшебница уже знала, что собиралась сказать подруга, но это длилось лишь короткий миг, вскоре вновь вернув прежнюю твердость.

— Что случилось? — голос прозвучал спокойно, даже немного отчужденно, и женщина на мгновение испугалась, что боль Оданы сменилась безумным равнодушием.

— Что случилось? — одновременно с императрицей проговорил Кред.

Санма взглянула в его лицо и в который раз удивилась самообладанию брата. Кред всегда был самым сдержанным и терпеливым среди всех ее родственников. Волшебница никогда не понимала, как ему удается оставаться спокойным и не поддаваться чувствам даже в самые тяжелые моменты.

Вот Кред-то и был разумным стержнем "детской шайки", как называла их в свое время дэрати Инад, хотя заправлял всем и Мэдвис, а младший брат относился к участникам лишь косвенно. Мальчик всегда пытался всячески предотвращать шальные идеи Санмы, Риазы и старшего брата. Часто ему помогала Плама, но задуманное двумя юными волшебниками удавалось редко. Увлечения Мэдвиса, Санмы и Риазы были совсем не по нраву романтичным личностям Креда и Пламы.

Санма долго смотрела на брата и он, кажется, понимал причину ее взгляда, но не отводил свой, терпеливо выдерживая это испытание. Женщина пыталась разглядеть что-то в глубине его голубых глаз, но они были такими понимающими, открытыми и честными, что Санма поспешно отвернулась, боясь расплакаться. Точно таким же взглядом когда-то встретил он свою незнакомую сестру, пришедшую в их дом поздним вечером холодного Давирра.

Взяв себя в руки, Санма медленно перевела взор на дэрати Инад, сидящую возле Креда, и восхитилась ее царственному виду. Тетушка выглядела даже более величественно, чем Одана. Даже дядя Фарп часто терялся в ее присутствии и иногда возникало подозрение, что, возможно, судьба ошиблась и трон Эйвелиса занимал не тот волшебник.

Дэрати Инад, по обычаю, строго и несколько властно посмотрела на племянницу, но Санма знала, что это не из-за нелюбви к ней, просто тетушка всегда играла свою роль. Единственное, в чем дэрати Инад позволила себе вольность, — хмуро сдвинуть седые брови, словно предупреждая неразумную родственницу о возможных глупостях. Но вместо того, чтобы воспринять намек тетушки в его прямом назначении, Санма совершенно некстати вспомнила, как она и остальные дети боялись раньше этих грозных бровей.

Почти все, кого в детстве тетушка ловила один на один и выспрашивала, что нового задумала "шайка непослушных сорванцов", тут же рассказывали тайные секреты, даже "боевой", а на деле обычный хвастун Мэдвис.

Что говорить о примерной Пламе, она от одного только взгляда уже выдавала: "Они залили золотые цветы водой" или "Они подменили сахар солью и кухарка испортила пирог". Единственным, кто всегда оставался стойким против "допросов" дэрати Инад был Кред. Волшебница так ни разу и не смогла узнать у него, что затевают брат и сестры. Кред никогда не участвовал в их затеях, но и взрослым ничего не рассказывал.

В этот важный момент жизни детство, словно призрак преследовало Санму, возможно, пытаясь что-то подсказать, либо наоборот, как и дэрати Инад, предупредить.

Внутренне женщина горестно вздохнула, понимая какой тяжелой пытке подвергает себя, но все же понадеявшись, что ей хватит сил, посмотрела в глаза бледной Риазы. Больше ничем последняя не выдала своего беспокойства, поддерживая извечную игру их семьи, правила в которой определяла дэрати Инад.

Если бы Санма могла — бессильно опустила бы руки, ведь знала, как пусты ее надежды усмотреть в лицах волшебников убийцу. Даже сам вид Риазы, не знающей, чего ожидать от сестры, но пытающейся храбриться, вывел Санму из равновесия и дал трещину в ее прежней уверенности. Сейтейлос должно быть ошибся. Никто из них не совершал убийства... Как кто-то из родных мог убить Мэдвиса? Это не могло быть правдой! Но все же разум неустанно нашептывал, что это лишь пустые надежды маленькой девочки, которая обрела любящую, идеальную семью и теперь не желала расставаться со своими иллюзиями...

И все же, смотря в голубые, как и у Креда глаза, Санма снова вернулась в детские времена к хрупкой девочке Риазе, которую постигло еще большее горе, чем ее саму. Санма помнила те черные дни, словно все случилось только вчера. Она до сих пор поражалась тому, что всегда бледная, тоненькая, как стебелек девочка смогла одолеть боль из-за смерти матери, хотя многие старшие волшебники ломались и от меньшего горя.

Именно тогда в замке отмечали день рождения Риазы, ей исполнилось восемь торов. Праздник был удивительный: яркие огни, красивые гости, богатые подарки, веселье, смех... Кто мог знать, каким горем обернется этот праздник, когда спустя два дня императрицу Коарнию обнаружили мертвой в собственной постели. Лихорадка сожгла женщину за одну ночь, хотя с вечера императрица не ощущала ни слабости, ни болей.

Вся императорская семья была разбита горем, но это лишь малая частичка того, что обрушилось на Риазу. Девочка плакала дни напролет, хотела умереть. И Санма не могла ее винить, зная, как больно было ей самой при разлуке с мамой. Прошло много времени, прежде чем Риаза вновь стала веселой и жизнерадостной. Хотя изредка и сейчас в глазах сестры проскальзывала темная печаль, будто рана так и не зажила, пусть волшебница и пыталась это скрыть.