От любви до ненависти...

Кэт рано осиротела. Именно осиротела, потому что у неё умерла мама. Всем известно — потеря мамы — сиротство. Отец, любивший жену до безумия, сходил с ума. Чем бы это всё кончилось неизвестно, но в местечке появились посланцы далёкой Московии. Они набирали мастеров на царские верфи. Отец был таким. Вот подумав и решив, что ему лучше уехать от могилы жены подальше, дал согласие. Так маленькая девочка оказалась в далёкой и холодной Московии, которая была похожа в те годы на взбаламученное море. Сначала она тосковала по дому и была очень несчастна. Чтоб избежать проблем, и проще было держать ребёнка возле себя, отец постриг её и переодел в мальчика. Думал, прикидывал, что и как, естественно, не одну ночь. Оно понятно, что нехорошо кривить душой, но совершенно не обязательно каждому объяснять ситуацию, которая сложилась в твоей семье. Это вовсе не обман, просто каждому встречному и поперечному не надо знать всё. Никому ж вреда от того маленького обмана нет. Так Кэт стала Карштеном. Отец просил быть благоразумной. И выражал надежду, что ему никогда больше не придётся говорить с Кэт на эту тему. Она обещала. Всем известно, что обещать всегда легче... Девочка сначала плакала, не хотела перевоплощения, а потом привыкла и вскоре нашла это даже удобным. Не надо плести косицы к тому же удобнее лазать по стапелям в штанах нежели в юбках. Опять же, всегда рядом с отцом. Девочке же такой перспективы никто не предоставил бы. Понятно, что на верфи, как в деревне каждый у каждого на виду. Но ей сходило переодевание с рук. Ну, конечно, её спрашивали. Заученно врала. Так заученно, что сама уже верила. Понятно, что не хорошо, только терпеть надо и врать поскладнее. Время идёт ложь накапливается. От вранья самой иногда противно становится. А что делать? Попробуй она скажись девчонкой, что будет, страшно подумать... А так всё пока получалось, ей все были рады. Мужики оторванные от семей скучали за детишками. Непременно у кого-то растёт такой же сын, как она. Ну непременно точь— в -точь. О детях своих на отдыхе при ней говорят много. Не без того, каждый норовит накормить и чаем морковным напоить, а ещё гостинчиком каким одарить. Все хорошие. Как получится дальше она не знает. Мальчишки на верфях ещё были, но с ленцой. Каждую минуту норовят нырнуть в своё— дрыхнуть. Пристроются куда— нибудь и клюют носом. Их кричат, кричат... Наработаешь с такими помощниками. А она всегда под рукой, бежит на каждый зов. А ещё ей нравилось сидя за вечерним котлом, обжигаясь с кашей, слушать разные интересные истории. Кэт привыкла к чужой стране и прошлое приходило только по ночам издалека печалью. Боялась одного— больших мужицких драк. Это когда мужики слово за слово, за шагом шаг — сходились сначала вплотную двое, долго не рассусоливали. Один хрястнул по скуле. Второй в нос. Потешающиеся сначала зрители и сами не моргнув глазом оказывались в куче мале. Кто-то кого-то задел, кто-то ножку подставил и стенка ринулась на стенку. Очень смешно и очень грустно. Ох, как Кэт боялась синих рож и крови. Её законопослушного отца приводили в чувство обычно первые же окрики: — "Разойди-и-ись, мать вашу!" Всегда спокойный и рассудительный отец, получив тумаков в такой кутерьме, слизывая кровь с рассечённой губы, сердито говорил:— "На какой щёрт, я туда полез! Русские все ненормальные, а я зачем полез..." Кэт тоже удивлялась, но приспособилась со временем и к этой особенности здешних людей. Смирилась и с тем, что работы у отца было под самое горло. Не обращала внимание на рабочую толчею, на не переставая стучащие топоры и грохочущие молотки. Стучат, значит, есть работа. А для отца тот лязг пил и стук молотков были любезны сердцу. Это была его стихия. Он в ней жил. Хотя она изматывала и отбирала все силы. Потому как они отдавались этому полностью. Жили для того, чтоб строить. Для каждого корабельщика корабли были, как детки. Они и относились к ним примерно так же. Отец работал на первой верфи Петра, которого все называли за глаза мудрёным словом — царь. Что это означало, Кэт не знала. Думала, что что-то важное. Потому что он может одним движением бровей загубить чью-то жизнь, и наоборот, способен вознести до небес. И тех и тех вокруг него много. Странный он человек противоречивый. Хочет быть и барином и холопом. Причуд— пруд пруди. За царское титулование наказывал престрого. Отсюда все называли его просто — Питером. Отменил падать ниц. Работал до пота. Ел со всеми— похлёбку, кашу пшённую, приправленную постным маслом, сметал так же как и мужики хлебные крошки на ладонь и кидал в рот. Одевался по-простому и много читал. Крестил детей и посещал жилища простых людей. Кэт, хоть и мала была, а присматривалась; весь вид его говорил об уме, рассудительности и величии. Вопреки тому, что говорили в городе, он не был эгоистичным и бессердечным. Ему нельзя закинуть упрёк, что он не заботиться ни о чём, кроме собственного комфорта. А так же на взгляд девочки царь был весьма привлекательным. Он высок, сложен точно греческий Бог с картинки, которая была у Кэт. Чёрные густые волосы ложились на шею волнами. Кругловатое лицо венчал высокий лоб. Тёмные живые глаза дополняли два крыла красивых бровей. Прекрасный нос, пухлые губы и маленькие усики завершали его портрет. Усики ей не нравились, когда он щекотал ей по малолетству пузонько и щёки. С его появлением девочка задумчиво шмыгала носом и расплывался от уха до уха. Сейчас подросшая Кэт болтаясь рядом,— подай, принеси, помогала. Всё лучше что-то делать, чем так слоняться. Первый раз Петра увидела тоже там. Молодой, горячий, красивый, волос густ и кудряв, лоб высок, он совершенно не был похож на вельможу. Ходил в такой же холщёвой одежде, что и другие работники. Правда штаны не обычные и ботинки кожаные. Волосы на манер мастеровых повязывал платком или перетягивал лентой. Ел со всеми вместе и руки у него были такие же, как и у всех работников: грязные, израненные, в синяках, наработанные. Плотник как плотник. Топор из его рук не валился. Кэт любила смотреть, как он умело щепу кудрявил и крякая тесал деревья. Только торопиться очень, а мастера присаживают его: — "Поторапливаться сам бог велел, но с головой". Учили, значит, его уму разуму. Сердился, а науку принимал. Срывался, когда перехлёстывали. Тут огрызался: "Будя тебе. Понял я всё. Аль давно батагов не ел?" Каждый человек к цели по-своему идёт. Цели разные и пути разные. Пётр не шёл на ощупь, его путь лежал через себя. А цель велика — мощь и слава Государства Российского. Она не раз жалеючи приносила ему ковшик с водой, и его сильные руки подкидывали её к облакам.

— Хочешь, Николай, на облаках покататься?— спрашивал со смеющимися глазами Пётр, называя её на русский манер и перемигиваясь с другими работниками. Ей без разницы, Пусть будет Николай. А сердце от его крепких рук, сжимающих тельце, задыхалось в радости. Увидев, как при этих словах она застыла, он кидал её вверх всё выше и выше. Кэт проглатывала слово: "Изумительно!" и в знак согласия запоздало смущённо кивала головой. Он не понимал причины её такого смущения, поспешно вылавливал, как он считал пацанёнка, себе на грудь и его сильные руки кидали её вновь и вновь вверх. Она, задыхаясь от счастья и страха, визжала, а он рокотал сиплым голосом:

— Что ж ты визжишь, как девчонка.

Глупо как-то получается. Конечно, для мальчишки не подобает такое поведение. Кэт летала себе в его руках, раздумывая, не признаться ли чистосердечно в том, что она особа не мужского пола, чисто из лучших побуждений, но решила, что пока не стоит. Прогонят. Когда-нибудь потом, возможно при случае, она расскажет ему всё или ни скажет никогда. Она, прикусывая губу, но, хитро щуря глазик, замолкала. "Давай, давай, учи меня как смеются девчонки..." Хотелось действительно улыбнуться, но при Петре улыбку прятала. Всё знали, он терпеть не мог, когда без толку зубы скалят. Враз можно в рыло получить. "Для работы время, потехи час",— буркал он, раздавая зуботычины. Мальчишкам, сложенным мощнее и тучнее её, что обижали её пригрозил отколотить их. Кэт не трогали. Бабьим умом заметив, что горяч на руку не лезла под неё. Хотя если не прав, обязательно придёт мириться и скажет, что не прав. Все это одобряли и зла не держали. Если что-то не получалось он рвал повод, вскакивал в седло и, огрев коня плетью, скакал прочь. Гнал коня вскачь, крутя над лохматой головой вожжами. Копыта, как правило, погрохотав уносили его подальше от людских глаз. Все переглядывались и продолжали работу. Если рядом оказывался Алексашка, то он срывался и гнал за царём. Нет, то Кэт в такие минуты подсовывалась к царю. Она неслась к нему наперерез. Он кидал её перед собой и гнал в рощу или на какую-нибудь поляну. Падал в траву, зарываясь в землю руками, корчился и стонал. Поймать этот момент ей в нём было не трудно, Кэт не спускала с него глаз. И как только сводило судорогой его лицо, неслась на помощь. Потом они сидели вдвоём и он непременно рассказывал ей что-нибудь интересное. Так она узнала, что Иван Грозный , решая, где быть российской столице, колебался между Москвой и Вологдой. Но во время службы в одном из соборов вологодского кремля оторвался кусок потолка и упал на царя. Грозный посчитал, что это знак свыше, и столицей стала Москва. В другой раз рассказ его был о вероломстве поляков и подпортивших им аппетит Минине и Пожарском. Кэт мало что понимала в российских переплетениях, но слушательницей была благодарной. Она согласна его слушать не то что часами, сутками. Вот и сейчас, посматривала себе на Петра издалека: рубаха мокрая, по щекам пот струится, а он знай себе топором хекает. Пошла отнесла воды, подала утереться тряпицу. Не добро посмотрела на осторожно спускающихся к реке вельмож в дорогих кафтанах. Засмотрелась, задумалась. Получила от Петра затрещину. "Галок не лови!" От неожиданности вздрогнула, захлопала длинными ресницами. Сорвалась с места, чтоб не получить ещё. Невольно покосилась на широкую ладонь царя. Ой-ё-ёй! Такой кулачище враз научит уму-разуму. Отбежала. Оглянулась. Сердится или нет. Губы сцеплены, а в глазах смешинки. Значит, хитрит. Да и не может он на неё сердится, ведь растёт она почти на его глазах. Кэт маленькая, а ей понятно, что человек он с весомым запасом доброты, нежности и любви. Мужик каких мало. Правда, не до рассуждений ей сейчас. Она схватывается и бежит на новый зов корабелов. Корабли строить ни щи ложкой хлебать.

Кстати насчёт щей. Их варили в большом котле. Запах чувствовался далеко по берегу. Понятно, что вкусный. Сразу в животе начинало булькать. Кэт носом втягивает воздух и закрывает от удовольствия глаза. Скоро каждый за из струганных досок сколоченным столом получит миску наваристых щей и ломоть хлеба. Вкусный в России хлеб. В Голландии не такой. И щей у неё на родине нет. Кэт кусочки хлеба в щи наломает и ест. Так ей больше нравится. Она видела: так делают другие. Вкусно!

Под хорошее настроение царь, настроенный на романтический лад, хлопал её по плечу и хитро подмигивая, рассказывал про корабли. Она согласно кивала, хотя ей не всё было понятно. Слушала внимательно и даже не моргала от напряжения. Он интересно рассказывает, так как он не может рассказывать никто. В его рассказах мощные русские эскадры будут бороздить моря и никакой швед к землям России не сунется никогда. Русские купцы непременно будут возить товары в заморские страны и привозить к ним сюда диковинные вещи. Пётр не зря возится с ребятишками, торопит время, учиться заставляет. Очень нравится ему, когда к знаниям тянутся. Всё едино кто, только учись на благо Государства Российского, чтоб возвеличить и пользу принести. Страх, как хочется ему, чтоб Россия не хуже других была. А лучше, если б ещё и превосходила их во всём. Любым успехам радуется, даже маленьким выражая это бурным восторгом и громким криком. Кэт рядом с ним пушкарскому делу выучилась. Знает: в орудии три части: казённая, вертлюжная— срединная, ею на лафете ствол держится, дульная с мушкой, по какой выравнивается прицельный снаряд. Отвечала она назубок. Пётр похвалил. Она-то рада, радёшенька. В нём нет ничего, что указывало бы на царскую особу. Он даже изъясняется просто. И черты его грубовато-красивого лица, изредка передёргиваемого судорогой, не пугают её, а милы. Кэт нравится всё, что делает Пётр. И люди вокруг него были разные. От простых мастеровых до иноземных генералов. Из разоренных шведом стран, они пристраивались к тому, кто платит. А ещё были интересные люди, самородки. Пётр брал таких под свою руку. Очень часто говорил: "Камрады мои: знатным по годности считать. По уму, проворству и делу, которым он России служит". Он отправлял за рубеж "волонтёров" учиться военным и прочим премудростям. Они должны были вернуться в Россию и основать здесь школы. Были это в основном талантливые люди из простого сословия. Бояре пока не перечат. Мол, пусть, лишь бы их не трогали. Позже, когда Пётр окрепнет, царским страхом и палкой погонят учиться и знатные роды. По первой боярских детей его окружало мало. Как всегда старая Русь чесалась и прикидывала. А вдруг леший угомонит непутёвого царя, тогда всё это ненадолго, так чего бока мять. В основном рядом с ним были те, что "знатность по годности считать". Это значит, все, кому не лень, могут порадеть во славу своего отечества и подняться. Пётр давал шанс. Вот и шли, прибиваясь к нему, служа верой и правдой — люди головастые, мастеровые, с горячими сердцами и думами о России. Царь и сам ничем не отличались от простого люда. Кэт привыкла к той простоте. И не любила, когда он холёный и наряженный садился в карету и отъезжал в Москву. На верфи становилось без него скучно. А первый раз она поперхнулась и выкатила от ужаса глаза, когда на верфь прибыли разряженные в собольи шубы и шапки бояре. Поддерживая шубы и подвалив к потному в рабочей рубахе царю, они падали перед ним до земли, тянулись к государевой ручке, отшвыривая иностранных гостей, а он топал ногой и ругался: — "Хватит уж землю бородами подметать". Наезжали дядья, плакались и просили дело. Пётр кривил улыбку: "Отдыхайте, заслужили". Кэт всё примечала. Не допускал их царь до кормушки. Когда кареты, сопутствуемые драгунами, вереницей съезжали с пологого, в соснах, взгорья, скучивались над берегом— приехали министры. Кэт отходила подальше. Без шуму не обходились те встречи. Женским глазом приметила, как теплели его глаза при появлении Натальи Алексеевны. Он шёл к ней с распростёртыми руками и сияющей улыбкой: "Здравствуй, сестрёнка, на множество лет". Шло время. Пётр мужал. Только вот она росла медленно. К своему несчастью влюбилась она в него не на шутку. Догадывалась, что её надежды вряд ли оправдаются. Ведь он такой важный в своей странной стране. Плакала, когда узнала, что он женится. Это известие подействовало на неё не просто ошеломляюще. Оно сделало её самой несчастной на свете. Ему было всего 17 лет. Говорили, что его женила на Евдокии Лопухиной мать. Он же супротив не проронил ни слова. Старый мастер бородатый Степан калякал — боялась за продолжение рода и не одобряла его увлечение Анной Монс. Мол, через ту клятую Монсиху его немцы в оборот взяли. Мутят вокруг него, мутят, сатанинское отродье... Жить спокойно и благочестиво не дают. Поэтому и организовала женитьбу, торопя с наследниками. Мол, втянется, забудет. А как уж оно было, один Бог знает... Бояре так точно высказывали своё неудовольствие не таясь, мол, со стороны царя легкомысленно и дурно вести себя так. Все были против Монс. В тот день многолюдная толпа накрепко запрудив улицы и переулки, двигалась к месту венчания. Маленькая Кэт с отцом со всеми вместе мужиками ходили к собору глазеть на это событие и угощаться выставленными по такому случаю угощениями. Раздобрились так, что даже платки цветастые давали. Девочка, тоже краснея и оправдываясь, мол, в подарок, взяла. Ей и так приходилось проявлять изрядную выдержку, ходя по торговым рядам. Сколько красивых для женщин вещей продавалось в них. А вот сейчас не вытерпела и взяла платок. Кэт его невеста не понравилась. Ей не понравилась бы никакая. Потому что нравился Пётр. Это опутывало маленькое сердечко удавкой. На верфи переживали, что он не вернётся к делам, молодая жена затянет, но ошиблись. Он заявился быстрее, чем это положено для молодожёнов. Кэт обрадовалась: "Значит, жена не легла на душу". Вскоре пошёл по народу слушок, что Пётр навострил нос на немку и кони мчали его в "Немецкую слободу". "Это серьёзно!"— горевала Кэт. Её детские чувства не прошли, а наоборот сформировались в Любовь. Конечно, от всех скрывала. По всем разговорам взрослых понимала — Пётр любил немку. Причём любил давно, серьёзно и трепетно. Беда его в том, что не вышло из того ничего хорошего. Потому как она его нет, не любила, презирала и ненавидела. Её принудили, обрекли, заставили свои. Им нужно было сильное плечо. Защита. И связь Монс с Петром давала её для многих из них. К тому же Пётр не раз спасал "Немецкую слободу" от разорения. Передёргивающееся лицо Петра Анну пугало. Монс, долговязый, лупатый царь с обкусанными ногтями не нравился, она даже обрадовалась его женитьбе. Глядишь отвяжется и она выйдет замуж за приличного кавалера. Хотелось жить как все, но Лефорту отказать она не смела. Надеялась, Пётр отстанет сам. Но не тут-то было. Он во всём был "или, или". Если любил, то на всю широту сердца и души. Если ненавидел, то не дай Бог! К Анхен его влекло настоящее, первое чувство. Случись быть взаимному чувству, он пролюбил бы её до своих последних минут жизни. Другой женщины ему просто было бы не нужно. Такой он был, Пётр. Только не так у него с ней всё сладилось, как думалось спервоначала. Бывает ли по-другому?— гадала она и сама же отвечала себе. Вообще-то бывает, но очень редко. Так редко, что никто не вспомнит у кого. Все ищут выгоду и редко кто, вот как она или Питера любовь. Обычно такие люди несчастны. Кэт, слушая все эти разговоры про Монс и царя, злилась на дуру Анхен за её обман и не желание сделать счастливым его и жалела Петра. Девочка вообще не понимала, как можно хотеть кого-то кроме Петра. Она б всю жизнь прожила возле него, смотрела б только на него и ждала всегда, сколько надо. Они с отцом ездили с ним в Архангельск. Кэт помнит, как он морщил нос и менялся в лице проходя мимо амбаров с вонючей рыбой. Лаял и стыдил купцов, а те скребли пятернёй бороды и тяжко вздыхали: "Забодай тебя комар". Пётр потом всю дорогу ворчал:— "Тяну их из дури в европейское обращение, тяну, а они всё за тёмную дурь ныряют. Сколько можно оглобли поворачивать. Калёным железом что ли ради их пользы жечь?!" Кэт, услышав про железо, вжималась в возок, а её отец неутешительно отвечал: — "Тут Питер железо тебе мало поможет. В крови это" Царь бушевал: — "Выпущу дурную кровь, соображать будут. Государство канальи позорят". Отец Кэт улыбался и помалкивал. Пусть пробушуется, отойдёт. А сунешься горя не оберёшься.