Чудо и Чудище

— Хмырь задери! Чудище!!! А-а-а-а...

С удивлением следовало признать, что этот истеричный визгливый вопль исторгся из моей глотки. Но без содрогания смотреть на приближающийся кошмар было нельзя. В лесных сумерках, завывая и ухая, в развевающемся саване, с мертво мерцающим лицом и руками, с растрепанными спутанными космами двигалось на меня что-то жуткое.

— Не возьмешь!!! — заверещало вдруг это порождение тьмы, ужаса и вечного заикания, прыгая вперед.

В тот же миг окорок Михася покинул мои ослабшие лапы и перекочевал к страшному существу, которое, не примериваясь, замахнулось на меня моим же собственным ужином и влепило поперек морды.

Таких поворотов сюжета не было даже в моих романах про Маринетку. Земля, выражаясь поэтически, ушла из-под ног, а чешуйчатая пятая точка вступила в контакт с грунтовой дорогой и лежащим на ней острым камнем.

Пока я орал, бился и бессильно скреб когтями по земле, порождение мрака шагнуло вперед. Понимая, что вот она — смерть — мучительная, страшная, нелепая и совершенно незаслуженная, я завизжал пронзительным дискантом, словно девица, увидевшая мышь.

Никогда бы не подумал, что способен издавать такие звуки, но... то, что приближалось, оказалось настолько жутким, что позорная паника была весьма извинительна...

Вот чудище склонилось ко мне, источая запах пыли, гари, и... участливо спросило:

— Ушибся?

У меня, как будто выключили звук. Вопль оборвался, и с запозданием стало понятно — напротив стоит не исчадие Тьмы, не двоюродная сестра Отчаяния, и не повелительница Ужаса, а всего-навсего перемазанная сажей девица с всклокоченными волосами, облаченная в какую-то рванину и зачем-то вымазанная в саже и перламутровой пудре.

Раздери меня Хмырь! Это еще что за бал-маскарад для бедных?

— Дамочка, — сдавленным обиженным голосом сказал я, — этак и до инфаркта довести можно. Что ж вы кидаетесь?

Рассудительный и назидательный тон оказал на эту смутьянку благотворное влияние, возмутительница спокойствия выпучила глаза (Хмырья сила, бывают же страшилища!) и взвизгнула с восторгом:

— А! Чудо! Да это ты говоришь?! Сам?!

-Угу, — кивнул я, тяжело поднимаясь на ноги, и сварливо заметил, — а еще пишу, собираю бабочек и развожу на подоконнике фикусы.

— Ишь, какой эстет, — улыбнулась в ответ чумазая собеседница, являя взору такие зубы, что меня передёрнуло от кончика носа до кончика хвоста, — а чего ты щуплый такой? Маленький еще?

Я аж подскочил от возмущения:

— Да что бы вы, уважаемое чудище, понимали в драконьем экстерьере! Я (чтоб вам за такое оскорбление два дня не умываться!) — эталон драконьей красоты.

— Эталон? — усмехнулась девчонка и уточнила, — размером чуть больше лошади?

— Где ж вы, мадам, видели драконов с гору размером? Это ж какие крылья надо иметь, чтоб такую тушу в небо поднять! А сколько лопать придется каждый день?

Она почесала лоб и согласилась:

— Нигде.

Вздохнула и направилась к карете, уныло грызя заработанный мною на каторге у Михася окорок.

— Что нигде? — переспросил я, с запозданием понимая, что барышня мне повстречавшаяся — не только страшная, но и глупая!

— Нигде, говорю, драконов не видела, ты первый, — ответила девица и выудила откуда-то из своего тряпья воздушный шелковый платочек.

Со вздохом обтерла чумазое лицо и повернулась:

— Я приношу вам свои глубочайшие извинения, сэр дракон, — церемониально поклонилась удивительная особа, — за то, что напугала, довела до хрипоты, икоты и, возможно, бессонницы. Увы, обстоятельства сложились таким образом, что предстать перед вами в ином облике не представилось возможным.

Я остался стоять с глупо отвисшей челюстью и вывалившимся из пасти языком.

Во-первых, уже лет сто не слышал культурной речи. Во-вторых, вензель, мелькнувший на шелковом платочке, был... королевским!

— Вы дочь нашего драгоценного монарха, чтоб его гоблины с собой в баню взяли и не выпустили?

— Угу, единственная и неповторимая Лейда Страшненькая, ну, то есть старшенькая, — ответила венценосная особа и улыбнулась так грустно, как ни в коем случае нельзя улыбаться при ее-то зубах.

Меня до костей продрал липкий мороз. Вид у принцессы был в этот миг просто людоедским. Это при том, что я уже не новичок — видел, как она улыбается. Но ничего, впредь, только у нее рот дергаться начнет, я глаза прикрою.

— И что ж наследница престола в лесу делает, да еще в таком виде? Нагуливает аппетит?

— Нет, — она снова вздохнула и ответила, — просто наследница престола очень не хочет ехать в монастырь "Святые голубки", чтобы в обществе других одухотворенных незамужних горлиц вышивать бисером сцены охоты.

Про голубок я был наслышан. Та еще богадельня...

Эх, родимая, кто ж тебя так? Я утешительно похлопал горемычную хвостом по плечу, мол, крепись!

Но все-таки не удержался от любопытства:

— Уж не грохнула ли ваша светлость папеньку с маменькой, раз вашу светлость сослали перевоспитываться к этим ведьмам?

Вместо ответа моя собеседница только некрасиво сморщила нос, из чего сразу стало понятно — сейчас заревет. Чую ливером — быть потопу. Ошибся. Оказывается, у милой барышни просто нос чесался (еще бы, там на самом кончике такой прыщ зреет, что удивительно как этот самый нос под его тяжестью не отвалился еще).

— Просто все окрестные принцы отказались на мне жениться, — спокойно пояснила венценосная страшилка.

Ой. Какая-то она слишком безмятежная. Явный признак истерики.

На всякий случай я уточнил:

— Приданое-то давали за тобой?

Утвердительный кивок.

— Стоящее хоть приданое? — уточнил на всякий случай (все-таки мог наш отец-правитель пожадничать, сэкономить, так сказать, на счастье деточки).

— Пять пастбищ, два виноградника, рудник, сорок повозок тканей и пять подвод чеканной серебряной посуды, ну и ларец с перламутровой пудрой, — без запинки ответила принцесса, оттирая от сажи лицо и руки.

Не Хмыря себе, вот мужики зажрались! — сам от себя не ожидал что присвистну. Потом посмотрел на девицу и признался. Положа лапу на сердце, я бы ее под венец не повел даже за все сокровища мира. Хотя... если ещё пару рудников (желательно золотых) папашка накинет, да охотничьих угодий добавит (буду там заповедник для ежей организовывать), то может и соглашусь.

В конце концов, кто осудит престарелое, ушедшее на покой чудовище, если станет известно, что оно уехало на воды — поправлять здоровье, подорванное женой? И в этот момент умопомрачения, в этот так сказать, миг позорной слабости, я уже почти собрался предложить принцессе прогуляться к священнику, чтобы, так сказать предложить ей лапу, сердце, свою вечную признательность и упоминание в мемуарах. Но...

9