Страх возмездия витал в комнате, когда медник вернулся. Он
сразу заметил, что произошло.
— Какое горе, — тихо произнес Хэлим, нарушив напряженную,
гнетущую тишину. — Этот юноша принес несчастье в наш дом.
Пусть Месхэлик Энзак покарает его за это. — В раздражении он
напустился на гончара. — И что ты, почтенный ремесленник, отец
семейства, заискиваешь перед этим юнцом?
— Что же мне с ним — драться? Он — энси, сын эна, а двуногий
лев опаснее четвероногого, — спокойно ответил Мешда. Гончар
поднял черепок разбитой статуэтки. — Люди сделали одних кумиров,
люди сделают и других. Скрепите пока осколки глиной. Моя дочь
вылепит точно такого же нового бога, а вы его освятите. Это будет
моим подарком тебе, медник.
Не чувствуя всей тяжести возложенных на него обвинений,
Аннипад сидел напротив мэлика в его большом и просторном доме,
стоявшем в стороне от селения, и уплетал печенье, сваренное в
меду. Мэлик, немного знавший по-шумерски, выслушав рассказ
об исходе его похода, распорядился, чтобы гостю приготовили
постель, дабы он мог отдохнуть и выспаться. Служанки омыли
ноги гостю, умастили тело и перевязали ему рану, приложив к ней
черную, горную смолу. Как только Аннипад коснулся постели,
утомленную обилием впечатлений душу мгновенно обнял сон.
За утренней трапезой мэлик сообщил, что вчера, после полудня,
небольшой отряд воинов из приморского племени хаммури,
обменяв жемчуг, финики и сушеные абрикосы на изделия из меди,
золота и серебра, вышел из селения.
— Хотя их племя и родственно нашему, но разбоем они не
гнушаются, — посетовал он. — Остерегайся их в дороге, о сын Урэнки.
Аннипад принял из рук мэлиха в подарок эну четыре крупные
белые жемчужины с нежно-розовым оттенком — четыре цветка
вечной жизни и молодости.
Спустившись к дому медника, Аннипад застал своих спутников
готовыми к выходу. Три осла стояли, навьюченные поклажей.
— Ого, гончар, да ты, оказывается, богач! — приветствовал
Мешду Аннипад.
— Какое там, двух ослов я взял внаем у оружейника Мебурагеши,
моего соседа. Мы с ним живем стена к стене. Я расплачусь с ним
медью, когда вернусь. Медь здесь стоит дешево, а в Городе —
дорого!
Хэлим, вышедший их проводить, зловеще, с глубокой ненавистью
глядел на крупный прямой нос Аннипада, на массивную
серебряную цепь на его могучей шее, на браслеты на руках, и не
желал ему доброго пути.
Перед дорогой путники, дабы умилостивить бога этой земли,
совершили возлияние масла на священный придорожный камень-
монолит, обитель божества. Мешда тепло попрощался с
гостеприимным Хэлимом:
— Бог ведает, друг мой, когда еще свидимся! Да пронесешь ты
до смертной черты благодушную старость в кругу сынов твоих.
— Похоже, что медник тебя сглазил, — сказал гончар Аннипаду,
выводя ослов. — Уж очень тяжелый взгляд у него был. Такой взгляд
губительнее топора. Аннипад скривил в усмешке тонкие губы
большого рта:
— Пусть его глаз провалится ему в пятку. Мой амулет
отталкивает взор и предохраняет меня от любой порчи, — он стал
перебирать звенья серебряной цепи, творя молитву.
Мягкая, неутоптанная тропинка желто-зеленой змейкой вилась
между гор. Юноша и девушка, увлеченные друг другом, шли рядом,
не замечая дороги, и беспечно беседовали обо всем на свете.
Пэаби влекло к Аннипаду, ей было с ним интересно, легко и весело.
Какая-то сила в нем сладко всколыхнула и привела в смятение ее
доселе нетронутые потаённые женские глубины.
Неожиданно из-за груды придорожных камней, держа копья
наперевес, выскочило четверо воинов-хаммури. Еще вчера, выходя
из поселка, они заметили малочисленный отряд шумеров,
спускавшихся с гор. Энси Аннипад, вспомнив предупреждение
мэлиха, тут же схватил мотыгу и бросился им навстречу. Высокий,
мускулистый воин нанес удар первым. Энси проворно присел и,
пропустив копье над плечом, мотыгой ударил воина по ногам. Воин
подпрыгнул и удар пришелся в воздух. Противники сшиблись.
Выпустив копье из рук, воин вцепился в горло Аннипада, но энси
кулаком резко ударил нападающего в пах. Тот с гримасой боли
отпустил горло и согнулся пополам. Ударом колена в челюсть
Аннипад опрокинул его.
Гаур, избрав себе коренастого, низкорослого противника, вспорол ему копьем кожу на груди. Низкорослый, держа свое копье
как дубину, огрел мальчика с такой силой, что тот отлетел к склону
и, не удержавшись, упал и покатился вниз. Боги не прощали
убийство детей и женщин. Немолодой, бородатый, сурового вида
воин ударом кулака в ухо свалил Пэаби на землю, схватил за волосы
и поволок в сторону. У Аннипада защемило сердце от этой картины.
Тяжелая волна крови ударила ему в голову и, не помня себя, он
схватил кинжал у оглушенного им воина и бешено метнул его в
бородатого. Кинжал вонзился в спину по рукоять, бородатый
вскрикнул и упал ничком. Подобрав копье, Аннипад устремился
на помощь к гончару, который успешно отражал выпады молодого
хаммури. Почувствовав, что ему несдобровать под двойным натиском, молодой воин обратился в бегство.
Низкорослый, взрезав мешки и увидев глину и медь, выругался,
схватил богато расшитый бирюзовыми бусинами колчан с
дротиками и, оценив ситуацию, бросился наутек. Аннипад с
гиканьем послал ему вслед копье, но промахнулся. Копье лишь оцарапало руку низкорослого, но тот, бросив колчан, помчался еще быстрее.
Лежавший без сознания воин очнулся, отполз незамеченным за
камни и затаился.
Когда бой закончился, гончар подошел к распростертой в пыли
дочери и поднял ее. Дрожа и всхлипывая, Пэаби прижалась к отцу.
Он обнял ее и, утешая, погладил по голове.
— Тебе, доченька, суждена долгая жизнь. Ничего, скоро будем
дома. Слава богам, все когда-нибудь кончается!
Прихрамывающий, в царапинах, появился Гаур. Мальчик и
Аннипад собрали разбросанное оружие и увязали в поклажу.
Через два дня пути они подошли к Городу. Название, имя Города,
данное ему самим Энки, отцом его, хранилось в строжайшей тайне,
дабы защитить душу города от козней демонов и вражеских
колдунов, и упоминалось лишь при священных обрядах.
Глава 2
ГОРОД ШУМЕРОВ
К вечеру посвежело, и тяжёлые, темно-синие облака усеяли
небо. Огромные тени легли на обрамлявшие Город луга, на зеленые
квадратики возделанных полей, примыкавших к изумрудной стене
девственного леса, на весело текущие оросительные каналы и
паутину водоводов. Путники, спускаясь по пологой каменистой
гряде, жадно всматривались в знакомые очертания родного Города
— средоточие их бытия, центр мироздания. Здесь, на этой земле,
замыкались все интересы и помыслы его обитателей-шумеров.
Когда Город только застраивался, оборонительной стеной
предусмотрительно обнесли площадь, намного превышавшую
потребности того времени. За несколько столетий Город,
разрастаясь, выплеснулся из своих пределов, и его окружало уже
несколько небольших пригородов. Двухэтажные дома с плоскими
крышами, без окон со стороны улиц, почти лишенные архи-
тектурного убранства, стояли вплотную друг к другу, образуя
глухими, рыжими наружными стенами узкие, извилистые улицы,
расположенные всецело по прихоти домовладельцев. На
некоторых перекрестках улиц стояли небольшие святилища
важных, влияющих на те или иные стороны жизни, почитаемых,
всесильных, но не слишком значительных богов, которыми был
наполнен мир шумеров.
В центре Города, на высокой платформе, воздевало к небесам
руки святилище — нетленная душа храма владыки и покровителя
Города, отца людей, мудрого Энки. Невдалеке, сквозь яркую
зелень деревьев, просматривалась сияющая голубизной крыша
дома Наннара — храма бога Луны. В южной части Города, вблизи
городской стены, под сенью священной пальмовой рощи, оранжевой
в лучах заходящего солнца, приютился храм госпожи небес Инанны
— богини любви и плодородия, дочери Наннара.
Покрытые потом, изнуренные долгой дорогой и безжалостным
послеполуденным солнцем, усталые путники направились к
видневшейся издалека пастушеской хижине в надежде обрести
тень и воду. Путь к ней преграждало пасущееся в предгорье,
нестройно мычащее и блеющее стадо. Сытые, отяжелевшие от
обильных кормов животные медленно брели по пастбищу,
пощипывая сочную траву и лениво переходя с места на место.
— Крупное стадо, — покачал головой гончар, проходя между
животными, — по-видимому, храмовое.
— А у тебя, Мешда, много скота?
— Откуда, мой господин? Сейчас у меня всего шесть овец и две
козы. Едва хватает на приношение храмам.
Аннипад поманил пальцем вышедших им навстречу пастухов,
вооруженных топорами. Они, не спеша, подошли поближе и, узнав
энси, низко, до земли, поклонились ему.
— Мир вам, шумеры, — приветствовал их юноша. — Чье стадо вы
пасете?
— Да хранят тебя боги, о сын эна. Стадо это принадлежит
владыке Энки, — ответил вышедший вперед пастух преклонного возраста с черным лицом, дубленым солнцем и иссеченным глубокими
морщинами. Пастух, в знак выражения глубочайшего почтения,
встал на колени и коснулся головой пыльных стоп Аннипада.
— О господин, не возжелаешь ли ты и вы, почтенные горожане,
немного передохнуть с дороги и испить парного молока? — радушно
предложил он.
У хижины, сложенной из необработанных камней в
виде башни и покрытой пальмовыми листьями, Мешда с сыном
разгрузили ослов, стреножили их и пустили пастись. Старик,
высокий, сухой и очень подвижный, мигом вынес широкую циновку
и разостлал ее в тени хижины, рядом с повозкой, в кузове которой
в три ряда стояли высокие глиняные кувшины, полные молока после
недавней дойки.
Каждый день для жертвенных трапез бога в храм посылались
молоко, самые тучные коровы, овцы и козы, лучшие овощи и
фрукты. Животных отвозили после полудня, а молоко — на рассвете,
чтобы успеть к утренней трапезе.
— Какого молока вам бы хотелось, мой господин, козьего или коровьего? — Седые брови вопросительно приподнялись над
добрыми, еще не потухшими глазами старого пастуха. Аннипад,
искоса посматривая на Пэаби, обратился к Гауру:
— Какого молока, друг мой, тебе хочется? Наверное, коровьего?
— Если можно, лучше коровьего, я ни разу не пробовал коровьего
молока, — простодушно ответил мальчик.
— Ну что же, налей нам, пастух, коровьего, да побольше!
Старик обошел повозку, еще крепкими, покрытыми белым пухом
совершенно седых волос руками бережно снял полный кувшин,
вытащил из горлышка затыкавший его пучок травы, налил всем
по большой кружке молока и вынес свежие лепешки. Гаур, присев
на корточки, ибо энси Аннипад сел на циновку, скрестив ноги, а
отец — рядом на траву, и прислонившись боком к одному из сплошных
деревянных колес, обтянутых кожаными ободами, с наслаж-
дением принялся попивать желтое, сладкое молоко.
Аннипад подозвал старика, дабы побеседовать с ним. Пастух
с благодарностью осторожно присел на корточки у края циновки,
оправив набедренную повязку.
— Скажи, пастух, давно ли ты в рабстве?
— Давно, господин мой, давно. Навлек на себя гнев богов дом
отцов моих! Но не был рабом отец мой. Он пас общинное стадо.
Мы со старшим братом ему помогали, и он учил нас, как
обращаться с животными. По воле богов случилось так, что,
защищая стадо от разбойников из племени мелха, отец был ранен, захвачен в плен, там умер, и Намтар, обрезающий судьбы, унес его душу в Страну без возврата. Храм не успел выкупить отца живым.
Нас же, детей, было у матери восемь, а самая младшая сестра была
грудным ребенком. К несчастью, у отца не было братьев,— некому было позаботиться о нашей семье. Поэтому всеведущий Энки пожалел нас
и поддержал: праведный эн, твой дед, мой господин, выдал нам на
пропитание двенадцать гуров ячменя, которого хватило нам всего
на два года. И тогда мать продала меня храму Энки, а маленькую
сестру — храму Инанны. Ведь сказано, мой господин, сильный
человек живет трудом рук своих, а слабый — ценою своих детей.
Этого зерна тоже хватило только на год. И вновь мать припала к стопам эна, и он помог сирому брату моему, который к тому
времени стал совершеннолетним, наняться пастухом на полное
содержание. А пастуху, должен тебе сказать, господин мой, платят
пять гуров ячменя в год, да еще выдают на пропитание два гура и
два имера, и три ка растительного масла на умащение, да три
мины шерсти на новую одежду. Хотя из тех овец, за которых пастух
отвечает, на каждую сотню и нужно отдать сто двадцать, а за
пропажу пастух теряет часть платы, однако у умелого пастуха
каждая овца плодится и почти весь приплод выживает.
— А другие твои пастухи тоже в пожизненном рабстве?
— Не все, господин мой, у тех, кто в рабстве за долги, сроки
разные. Вон тот, носящий волосы подобно женщине, — старик указал
на молодого пастуха, ведущего оседланного верхового осла, —
мелха, пленный, взят мальчиком. Мудрый эн женил его на рабыне-шумерке и дал дом. Теперь ему грешно бежать.
— Что и говорить, — сквозь зубы проронил Аннипад, — в руках
воина и простая мотыга — оружие, поэтому-то мы и не берем
пленных.
— Пастухи из рабов-шумеров, насколько я помню, никогда не
убегали, хотя дойка — недостойное занятие для мужчины, —
продолжал старик. — Какой смысл бежать: и родичи ответят за
побег своим имуществом, и некуда. Человеку всегда нужен хоть
какой-нибудь дом. Только пес не знает своего дома! А в чужой
земле и добро не к добру. Да, господин мой, приходится следовать
своему жребию. Где найдешь убежище от судьбы?
— А семья у тебя есть?
— О, слава богам, семья у меня большая. Наш попечитель,
добрый эн, твой дед, мой господин, видя мою преданность и
старание, внял моей просьбе и женил на очень красивой, доброй
девушке-шумерке, ребенком пожертвованной храму по обету, и
дал за ней хорошее приданое. Мы с ней состарились, живя в мире
и согласии. Два моих сына при мне, а две дочери вместе с женой
живут в пригороде. — И он указал на двух рослых пастухов,
разжигающих очаг. Один из рабов, заметив, что энси с интересом
рассматривает его, столь же высокого и мощного, как и Аннипад,
низко поклонился ему.
Допив молоко, энси Аннипад поднялся и через окно-бойницу заглянул в полумрак хижины. Пахнуло резким запахом чеснока.
Вдоль стен стояли в ряд корзины из пальмовых веток и кувшины.
На сложенных мешках лежали серпы из обожженной глины с
кремниевыми вкладышами. С потолка свисали связка копий и
