"Загадочная душа и сумрачный гений"

* * *

Дик внезапно вырвался из снежной пелены откуда-то сбоку. Он мчался на Николая неотвратимо как торпеда, от которой кораблю уже не увернуться, и всем на мостике остается только отрешенно следить за тем, как ее стремительный, пенный след приближается к борту.

'Все. Быть мне сейчас в сугробе. Подловил-таки, хитрый волчище, — пронеслось в голове Николая, — Ух, а ты откуда, шельма!' Каська темной молнией взвилась из-за ближайшего белого бархана, сшибла на лету Дика, уводя в сторону от хозяина. И тут же псы с притворным рычанием и клацаньем, играя, укатились куда-то в снежную пыль...

'Да... А вот японскую мину от 'Николая' в Токийском заливе никто не отвел... Сколько жизней потеряно! И это в самый последний день войны. Какое горе! И какое же счастье, что все это кровавое безумие на Дальнем Востоке наконец-то закончилось. Но сколь многозначительным стало это грозное предупреждение о том, что прав Руднев был в выводах своей записки: в будущем роль подводных миноносцев возрастет не просто многократно, но и приведет к революции во всем военно-морском деле...

Только бы наши на обратном пути во Владивосток никого не растеряли. Алексеев доложил, что там у них сейчас штормит преизрядно.

И, пожалуй, телеграмму в Потсдам нужно будет послать еще сегодня. Как обещал. Так что, пора нам готовиться к приему гостей. Вильгельм собирался чем-то удивить. Только я, наверное, знаю чем, — Николай улыбнулся, вспоминая доклад Фредерикса об очевидном сердечном влечении некой юной особы к отважному Принцу на белом коне, поражающему толпы азиатских варваров... из германского Маузера.

Вот она вам во всей красе — оборотная сторона нашей с Банщиковым затеи с фото— и кинорепортажами из Маньчжурии и с Квантуна. Благодаря которым, весь мир смаковал отъезд Михаила на передовую из артурского госпиталя вопреки охам-ахам Стесселя и эскулапов. Похоже, что доскачется братец. Ох, доскачется! Но, судя по всему, Мишкин и сам не против.

Худого в этом ничего не вижу. С немцами у нас пока все складывается правильно. Главное, чтобы мамА раньше времени не прознала. Вильгельм, слава Богу, умудряется о наших общих делах крепко держать язык за зубами. Понимает, сколь высоко подняты ставки. А как он вытаращивал на меня свои гневные глазищи тогда, у Готланда! Когда я ему про 'эпическую битву с сарматами' напомнил, о которой он распинался в Мариенбурге перед толстобрюхими братьями-меченосцами.

Так, поди, и не дознался до сих пор, кто об этих его пассажах проболтался. На графа Остен-Сакена думает, естественно. Но наш старик посол мне его как раз и не выдал, а в том, что тогда, в августе, у Готланда все без сучка, без задоринки прошло, огромная его заслуга была. Ну, и Михаила, конечно. Да и Дубасов, надо отдать должное бывалому морскому волку, тоже был великолепен...'

И вновь нахлынули воспоминания. Летняя Балтика, могучие корабли, трепещущие на ветру флаги и ленточки бескозырок. Дымные шапки и грохот салютов. Вильгельм в русской адмиральской форме, идущий вдоль строя наших моряков...

Глава 1. За кулисами победы: землетрясение в Сферах.

Царское село, Санкт-Петербург. 28 февраля — 02 марта 1905-го года

В тот памятный день произошли два события, вызвавшие нешуточный переполох в царском семействе. Все началось утром, когда во время умывания внезапно упала в обморок, до крови разбив при этом затылок об ручку шкафа, камер-фрейлина царицы княжна Софико Орбелиани, — Сонечка, как звали ее в окружении Государыни.

Откровенно говоря, совсем уж неожиданным приключившееся несчастье назвать было нельзя, молодая женщина тяжко болела. По мнению врачей, в том числе и лейб-медика Гирша, — неизлечимо. Об этом при Дворе знали, и при переезде царской семьи в Александровский дворец Царского Села, даже предлагали царице оставить ее в Зимнем. Так, например, порекомендовала поступить обер-гофмейстерина Нарышкина, считавшая, что дочерям Императора не следует расти в присутствии умирающей.

Однако, Александра была непреклонна, и для Сони была выделена 'квартирка' из трех комнат на втором этаже свитской половины дворца. Царица ежедневно заходила к ней поболтать, обсудить последние новости, а иногда и приводила с собой старших дочерей. Конечно, понимание безнадежности состояния подруги, радостных минут в жизни супруги Николая не добавляло, тем более, что болезнь прогрессировала.

Стало известно о ней примерно год назад, когда после падения с лошади, у девушки неожиданно обнаружилась опухоль позвоночника. Несколько дней она металась в жару, и в итоге всех консилиумов, врачебные светила пришли к выводу об обреченности пациентки. Увы, время лишь неумолимо подтверждало их правоту: состояние любимой фрейлины Государыни постепенно ухудшалось.

В жизни много вопиющих несправедливостей. Но подумайте только: ей неполных двадцать восемь, веселушка, 'живчик', мечущийся между седлом и теннисным кортом. Неотразимая на бальном паркете, восхитительно-чувственная за фортепьяно. Красавица, по которой воздыхает один из самых блестящих офицеров-кавалергардов лейб-гвардии — барон Густав Карлович Маннергейм. И вот... Такое горе. Беда. Что тут еще скажешь.

Только ее подушка знает, сколько слез уже выплакано над письмами любимого из далекой Маньчжурии. И лишь самые близкие люди до конца осознают весь трагизм ее отчаянной радости и болезненного азарта в играх с дочерьми Александры и Николая в те, нечастые уже дни, когда болезнь ослабляет хватку, и Сонечка может сама доковылять на царскую половину. Ведь это очень страшно — знать свой приговор. В те времена рак и был им. Окончательным и неотвратимым. Даже сегодня, несмотря на все успехи медицины за прошедшее столетие, эта безжалостная сила мало кого выпускает из своих когтей.

А пока, ей оставалось — только жить. Жить из последних сил, где-то там, в самой глубине истерзанной души, еще уповая на Бога, на чудо. Которого, с точки зрения врачей, просто не могло произойти. Увы, но и эти надежды таяли подобно воску догорающей свечки вместе с молитвами духовника царской семьи и самого Иоанна Кронштадского...

Когда суета на свитской половине докатилась до покоев Императора, оказалось, что из медиков здесь и сейчас под рукой оказался только доктор с 'Варяга'. И пришлось Вадиму, прервав 'дозволенные речи Шахерезады' и едва не грохнувшись на натертом паркете, нестись в правое крыло дворца. Там его ожидали взволнованная Императрица, лежащая в отключке с головой на кровавой подушке бедная девушка, Спиридович с 'тревожным чемоданчиком' Гирша, камердинер, несколько человек свитских и прислуга. Последние, в качестве мешающей делу спорадическими охами-вздохами, массовки.

Ситуация была понятна, рефлексы Банщикова — безошибочны. 'Лед! Быстро!' — рявкнул Вадим, едва взглянув на состояние пациентки. Нашатырь, вата, бинт и все прочее врачебное хозяйство нашлись в пузатой сумочке лейб-медика. Лед притащили из продуктового погреба через пару минут. А еще через четверть часа все было уже позади. Кровь остановлена, два шва наложены, больная приведена в чувство и оказалась даже в силах слабо улыбнуться Императрице и пользовавшему ее молодому эскулапу, которого она иногда видела в обществе Государя, а пару раз даже у кроватки маленького Алексея.

Поймав удивленный взгляд Вадима, упавший на инвалидное кресло в углу комнаты, Александра Федоровна, оставив с княжной свою новую фрейлину, юную баронессу Буксгевден, которую несколько месяцев назад взяли принимать у Сонечки дела, кивком головы пригласила Банщикова сопроводить ее. Когда дверь в коридор закрылась за ними, царица, порой бесконечно далекая и холодно-высокомерная, словно Снежная Королева, неожиданно крепко взяла Банщикова под локоть.

— Спасибо, Михаил Лаврентьевич. Спасибо... Бедная девочка, — во вздохе и взгляде ее внезапно всколыхнулось столько боли и тоски, что Вадим даже опешил:

— Но, Ваше Величество, нет нужды так волноваться. Все будет в порядке. Только ей нужно перевязки вовремя делать. А послезавтра снять швы.

— Нет, Михаил Лаврентьевич. Никогда... В порядке — уже никогда...

— Но почему?

— Сонечка умрет. Ее умереть опухоль. Большая. Тут... — и Александра Федоровна, до сих пор не слишком хорошо говорившая по-русски, предпочла показать рукой, где именно больное место у несчастной девушки, — Врачи, все... и в Германия. И здесь. И милый Гирш... все говорят: пять лет. И конец. Но, наверное, меньше, чем пять лет... Боже, я ее так люблю. Такая хорошая! И так плохо. Так ПЛОХО...

Казалось, что этот взгляд прожжет Вадима до каблуков.

— Государыня, Вы позволите, если я посмотрю ее? — неожиданно для самого себя предложил Вадим.

— Я спрошу. Если она не возразит. Конечно, посмотрите. Я прошу Господа о милости каждый день. Только все говорят одно: пять лет. И Вы же, Вы — военный доктор. Раны, кровь, скальпель. Это ваше дело. Но и Гирш, и Боткин сказали, что делать резекцию уже нет никакой возможности. Конечно, то, что Вы нашли такой удивительный способ помощи нашему Алешеньке — это уже чудо Господне. И я верю Вам, и во всем уповаю на Ваше искусство. Но здесь — другое. Ее уже поздно резать. Для нее это — сразу смерть.

— И все-таки, я должен в этом убедиться...

Вадика пригласили к княжне Орбелиани после полудня. Девушка хоть и смущалась, но стойко и безропотно позволила себя осмотреть. Увиденное удручало. Явная опухоль, здоровенная, уже захватившая два позвонка в нижнем отделе позвоночника, несомненно, прогрессирующая. Бедняжке было трудно лежать на спине, а без костылей она не могла даже выйти из комнаты.

Но... было что-то в облике врага такое, что заставило Банщикова-врача внутренне напрячься. Его чутье, шестое чувство, подсказывали: что-то тут не так. Пальцы не верили! Его пальцы прирожденного диагноста не соглашались поверить в то, что под ними — онкология. Почему? Если бы знать? Хотя... да! Температура! Эта дрянь явно теплее, чем тело вокруг. Тогда, что дальше? А дальше Вадик просто впал в ступор. Когда узнал, что все началось с жара. Что скачки небольшой температуры у нее иногда случаются, и что КРОВЬ НА ИССЛЕДОВАНИЕ у Сонечки никто не брал.

Через час все было ясно. Хвала микроскопу и доктору Коху. Сомнений никаких — у девушки костный туберкулез. Очаговая форма. С одной стороны — если быстро получится завершить со стрептомицином — не только спасем, не только ходить и на лошади скакать будет, но и детей рожать. С другой стороны — скрытый бациллоноситель в царской семье! Час от часу! Только Гиршу пока не говорить, иначе удар хватит старика лейб-медика: тут чахотка — пока та же смерть, только еще и заразная. А он не досмотрел...

Значит, остается одно — переговорив с Николаем, надо забирать бедняжку к нам в Институт. Палату соорудим, пока — на витамины. И как наши 'плесеньщики' будут готовы к клиническим испытаниям, — начнем вытаскивать пассию Густава Карловича с того света. Так что, господин 'может быть будущий фельдмаршал', любимую женщину я тебе спасу. Но вот в Карелии 'Линию Маннергейма' фиг ты у нас построишь!

* * *

Беды и проблемы обычно поодиночке не ходят. Вадик в очередной раз убедился в этом в тот же вечер. В который уже раз. Едва схлынуло напряжение по поводу состояния здоровья фрейлины Императрицы, и Банщиков отпросился подышать свежим воздухом вместе с Ольгой Александровной, как случилось второе ЧП. Но на этот раз совершенно иного масштаба...

Сумерки уже вступили в свои права, когда к дворцу резво подкатил и остановился перед царским подъездом парноконный возок, из которого тотчас выскочили две дамы в шикарных собольих шубках. Не отвечая на приветствия слуг и дворцовых гренадер, они, суматошно поскальзываясь, взбежали вверх по лестнице, едва не столкнувшись в дверях.

Со стороны это внезапное появление выглядело несколько гротескным, но смутное предчувствие неприятностей, не позволило Вадику улыбнуться. Не просто так 'галки' прилетели. Ольга, досмотрев сценку на крыльце, с интересом протянула:

— Уж и не ждали мы никого, на ночь глядя. А смотри-ка: Стана с Милицей приехали. И несутся как будто на пожар.

— Угу. Слава Богу, сегодня хоть одни, без Николаши. Оба Николаевича еще вчера должны были выехать в Гельсингфорс с генерал-адмиралом и его моряками. Я, вообще-то думал, что эти дамы прокатятся с ними, зря что ли Государь им свой поезд выделил?

— Как видишь, Вадюш, не поехали. И я не удивляюсь. Им нет никакого дела до всех этих фортификаций, батарей, доков и прочих мужских военных затей.

— Да, вижу. Ясное дело, что столы крутить да спиритов заезжих приваживать — им интереснее. Чтоб потом Государыне да сестре твоей головы разным оккультным бредом морочить. Не иначе, какого-нибудь очередного медиума-целителя возле богадельни или юродивого пророка на паперти подцепили. Но, скорее всего, свежие салонные сплетни привезли от Мирской или Богданович. Малыша только опять зря потревожат...

— Не будь злым букой. Они узнали про беду с бедняжкой Сонечкой, скорее всего.

— Может и так. Только мне все равно не спокойно. Манифест завтра утром начнут печатать. Хоть Дурново с Зубатовым уверяют, что в столицах у них все под контролем, и кому не надо — те не узнают, но кошки скребут. Михень им обоим фору дать может.

— Дорогой, не накручивай себя. И не поминай Марию Павловну всуе, пожалуйста. Хочешь и мне настроение испортить?

Ники справадил из города всех самых голосистых, дядюшки никак не помешают. Бал у Алексея Александровича послезавтра вечером. Он и Николаевичи из Финляндии 2-го числа утром вернутся, раньше — вряд ли. Матушка с Ксенией у Сергея Александровича и Эллы в Москве, осматривают два своих новых госпиталя и приют. Сергей Михайлович в Перми с англичанами Захарова. А наш главный ловец бабочек, первый болтун и самый прожженный интриган Яхт-клуба уже месяц, как скачет с сачком по Мадагаскару.

Сам Владимир Александрович с адъютантами два дня как в Киеве. А с тетушкой Михень, если что, брат и разговаривать не станет. Тем более на тему политики. Ее дело сейчас тюки да чемоданы паковать и надеяться, что муженек выберет Варшаву, а не Киев. Пусть теперь там воду мутит и сплетни свои распускает.

Так что, как ты сам сказал вчера вечером, 'все прихвачено'...

— Так-то оно так, умница моя. Теоретически. Но все равно, давай-ка далеко в парк не пойдем. Мало ли что...

* * *

Предчувствие не обмануло. Не прошло и четверти часа, как появление на крыльце местного заменителя мобильного телефона — фигуры скорохода с фонарем, убедило их, что нужно срочно возвращаться.

Поднявшись по ступенькам, Банщиков и Ольга нос к носу столкнулись у дверей с возбужденными, раскрасневшимися черногорками. Увидев Великую княгиню, сестры после формального книксена на несколько секунд увлекли ее прочь от подъезда, что-то возбужденно тараторя. Но много времени торопившаяся к брату Ольга им не дала, быстро обняв обеих и дав этим понять, что разговор окончен. Лишь последняя звонкая реплика Станы долетела до уха Банщикова: 'И представляешь! ОН нас прогнал! Выгнал!!!'

— Что случилось, Оленька? — шепнул Вадим на ухо любимой.

— Эти две мерзавки привезли Аликс 'конституционный' Манифест. Кто же подослал их, идиоток!? Она прочла, рухнула в обморок. Тут же примчался Ники, и началось...