Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Справочники?
— Вроде. И если у кого из десяти эти шпоры найдут, то, значит, кайф тому. Поняла теперь, как ловить кайф?
— О-хо-хо-хо! Поняла, конечно! О-хо-хо-хо! За хвост?
-И! И! И! Какой хвост! Ты вот сама подумай: при чем тут хвост, когда они сами с хвостами?
— Господи? Это что же, атавизм?
— Ты, Маврикиевна, не хулигань!
— Да что вы...
— Ты, Маврикиевна, иностранными словами тут при народе не выражайся!
— Да это совсем не то, о чем вы думаете! Атавизм — это... ну, это, когда люди волосатые ходят и у них хвосты растут.
— Во-во! Только волосатые они до второго курса ходят, потому что потом их стригут на военке.
— Вы хотите сказать — под машинку?
— И под машинку тоже. Военка — это у них военная кафедра называется И ходят они все там стриженые, в форме и при галстуках аэрофлотовских.
— Они что же, летают?
— Еще как летают! Как только кто три трояка в сессию получит, так считай, что со стипухой пролетает.
— Что вы говорите! С какой стряпухой?
-И! И! И! Со стипухой, стипендия у них так называется! И если ты, допустим, три трояка схватишь, то у тебя стипуха накроется.
— Крышкой?
— И! И! Медным тазом!
— И что, значит тогда они стипуху берут и улетают?
— Ни в коем разе. Потому что с тремя трояками тебе только вагоны на Холодильнике разгружать. И вот тогда тебе стряпуха ох как нужна будет! И вообще, вижу я, ничего ты про студенческую жизнь не знаешь. Вот скажи мне, что такое ПТР?
— О-хо-хо-хо-хо! Это я знаю! О-хо-хо-хо-хо! Противотанковое ружье?
— И! И! И! Гранатомет! С тобой, Маврикиевна, не соскучишься. ПТР— это у них правила тяговых расчетов, когда все считают и графики чертят по метру.
— По портновскому?
— И! И! И! По плотницкому! Видно, не добьюсь я с тебя никогда толку, так что лучше почитаю, что внук с БИТМа пишет. Вот:
"Здравствуй, дорогая Авдотья Никитична!" Это он мне, значит. "Я пишу тебе письмо. Учусь я второй семестр и не знаю, куды бечь. С утра до вечера, балдеешь, балдеешь, а толку ни копья. Все равно опять завалюсь. Физик, правда, клевый чувак, все анекдоты про великих травит. Сопромат ведет мужик добрый, мы обычно на его паре в балду играем. А вот математик у нас борзой. Как то раз приторчал я с одной чувихой на лекции, а он меня своим копченым глазом запас."
— В какой запас?
— Не в запас, Маврикиевна, а запас. От слова "пасти". Наблюдать, значит. То есть, он его наблюл... то есть наблюдел... то есть наблю.... Да заколебала ты меня своей простотой! Молчи и не мешай читать!
"Копченым глазом запас. И выволок он меня к доске и спрашивает про двойной интеграл, а у меня с этим интегралом глухо, как в танке, и я чувствую, что пролетаю, как веник над Парижем. А он и говорит еще ехидным голосом: "Покажи конспект". Я и показал. А он мне комплимент сделал: "Если бы, говорит, Гоголь твой конспект увидел, он бы второй раз "Записки сумасшедшего" написал". А потом он перед всем потоком четверть часа речь толкал о том, что в институте учится надо. Я и сам знаю, да только все рано у нас ни один по математике не рубит, и содрать расчетку не у кого...
Только колхоз у нас — луч света в темном царстве. Когда мы первый раз туда поехали, то ихний гастроном за пять лет вперед план перевыполнил. А так жизни совсем не стало, хоть завертывайся в простыню и ползи к кладбищу, не создавая паники, пока еще можешь.
А вчера мне была выволочка. Сидел я на лекции о движении точки переменной массы в неоднородном гравитационном поле и по нечаянности заснул. И вызвали меня в деканат и втык сделали, и дали понять, что с учебой я накололся и со стипухой опять надерут. Только и остается, что бухать по ночам в общаге. В общагу залезаю через окно и сплю в недоремонтированной половине, потому что из отремонтированной меня студсовет выпер. Не знаю, как до конца зимы протяну. Преподаватели смотрят волками, а замдекан на меня зуб имеет. Миленькая Авдотья Никитична! Забери меня отсюда, а то помру".
— Боже, какой ужас!
— Ужас, Маврикиевна, ужас! Я ему так и ответила, что если жизнь эту свою пропащую не кончит, пусть домой не появляется.
— И что же он?
— Он? Это я тебе лучше в другой раз расскажу, а то некогда, порыла я!
— Что вы роете?
— Не что, а куда! В магазин порыла я, пошла, значит. Врубилась?
— Во что?
— И! И! Тебя, видно, не перевоспитаешь. Сколько ни говори, все без толку!
— А зачем вам меня перевоспитывать?
— Да уж верно, лучше не браться. Живи, как знаешь, а я пойду. Прощай, Вероника Маврикиевна!
— Хо-хо! Прощайте, Авдотья Никитична!
ПАНТЮХИН И БУТЫЛКИ
Куда бы ни поехал Пантюхин на практику, всюду у него возникали проблемы с бутылками.
Скажем, в Полтаве главной трудностью было, куда девать пустую бутылку. Полтава — удивительно чистый город, просто бросать посуду было неудобно и приходилось искать урну. Оставлять же бутылки в деповской общаге — девятиэтажке было весьма рискованно: оттуда запросто могли выселить и в деканат написать. Особенно после того, как предыдущая группа, побывавшая на практике, выломала в этой общаге дверь. Вот и приходилось Пантюхину каждый раз брать пустую бутылку на работу в депо и там закидывать на свалку.
И, когда практика заканчивалась, то студенты с депо рассчитывались, и, разумеется, это дело хорошо отметили. И после этого четыре бутылки остались.
Хорошие такие бутылки, из тонкого стекла. Одну такую как-то с аванса и большой жажды Пантюхин взял. И еще одну пива. И, как пришел в общагу, то по простоте кинул авоську на кровать, а когда звякнуло, было уже поздно. Причем пиво уцелело, а все остальное пропитало пантюхинский матрас, и он целую неделю испытывал танталовы муки от запаха, поскольку денег на другую бутылку у него уже не было.
Вот такие четыре бутылки тонкого стекла и остались. А все, главное, уже хорошо отметили, и сидят и смотрят на эти бутылки, поскольку никому не хочется по ночи идти на улицу и искать место, где их можно безопасно выбросить. А с утра на дизель успеть надо и везти их с собой, чтобы бросить по дороге, тоже никакого желания нет.
И тут Пантюхин встает и решительными движениями выкидывает все четыре пузыря прямо в окно.
Все так и ошалели. Под окнами деповской общаги располагался аккуратный и абсолютно чистый зеленый газон. За время практики никто не видел на нем даже окурка. Пантюхин уверял, чтио этот газон как настоящая английская лужайка. Хотя настоящих английских лужаек он сроду не видел.
Родившаяся у всех мысль, что утром комендант общаги, увидя осколки на газоне, направит ректору письмо о неслыханном акте вандализма брянских студентов, совершенных на земле братской Украины, потрясла воображение. Свет был мгновенно погашен. Расходились молча, поодиночке.
Утром Пантюхин выглянул в окно — а на газоне ничего нет. Подмели.
Вот какой чистый город Полтава.
А Новочеркасск — совсем другой город. Пыльный. И произошла там совсем другая история.
Поселили битмовских практикантов в общаге Политехнического Института. Общага была старая, в виде буквы "П", и в центре этой "П" стоял железный помойный ящик размером с гараж, с квадратной дырой на крыше. И каждую ночь, когда кремлевские куранты по радио начинали бить двенадцать часов, местные студенты открывали окна и кидали в этот ящик пустые пузыри, целясь в дырку. И когда попадали, то в мягкое, а когда нет, то со звоном. А поскольку кидали не только с окон, но и с бодуна, то звенело так, что все собаки разбегались. Ну, а наши мужики, они как раз со смены. За смену, значит, одни кабеля разделывают, другие вяжут жгуты, третьи с какими-то хрониками трубы гнут, и, чтоб заработать, остаются на полторы смены. А после этих полутора смен пока трамваем доползешь, пока чаю согреешь, пока туда-сюда, в картишки и покурить, и, значит, только ляжешь спать, а тут такая ерунда.
И Пантюхина это здорово достало.
— Нехорошие люди, — говорит — недаром у них в сортире мыши бегают.
А надо сказать, что спал Пантюхин крепко. Когда он жил в первой битмовской общаге, там его раз вместе с кроватью из комнаты в умывальную выносили. Думали, проснется и удивится среди умывальников. Ждали, ждали удивления, а Пантюхин так и не просыпался. Так его и унесли обратно, и утром он проснулся и ничего не знал. Не то, что сосед его, Петриков. Тот вообще во сне разговаривал. И не просто разговаривал, а отвечал на вопросы билетов, и, самое главное, без ошибок. И, бывало, перед зачетами все соберутся у них в комнате, и начнут билеты спрашивать, как на консультации. А Пантюхин к этому привык, и в это время спал, и все ему было до фонаря. Вот какого человека новочеркасские студенты допекли.
И задумал Пантюхин план мести.
— Отомщу я им, — твердил он, — вы только посуду не сдавайте.
Под конец практики комната была полна бутылок. Под кроватями бутылки, в шкафу бутылки, на тумбочках и подоконнике — везде бутылки. Так что председатель студсовета, когда заходил в десять часов проверять, нет ли женщин, всегда спрашивал:
— А что это у вас бутылок много? — на что Пантюхин всегда отвечал:
— Ты лучше мышами займись. Бегают, знаешь, и раздражают.
И вот настал час мести — точнее, два часа ночи. Ровно в два Пантюхин открыл окно и вывалил на железный ящик весь запас бутылок, и успел закрыть окно раньше, чем они долетели до низу. Не успели утихнуть громовые раскаты, как в общаге повсюду захлопали окна и нестройный хор заголосил:
— Елки-моталки, два часа ночи!
На следующий день Пантюхин ходил довольный и все повторял:
— Как я их уделал!
А когда уезжать, припер Пантюхин с НЭВЗа здоровенную цепь, купил в хозмаге амбарный замок за два пятнадцать и повесил эту цепь на ручку двери председателя студсовета, а ключ выбросил в аэропорту города Ростова.
— Это, — говорит, — чтоб мышами занялся.
А то бумагой шуршат и раздражают!
ЖЕЛТАЯ ГИРЯ
В третьей общаге стояла в комнате у одних мужиков здоровая двухпудовая гиря. Когда-то там армейцы жили — ну, те, что поступили в БИТМ после армии — один там с флота был, вот он ею и баловался. Бывало с утра встанет и машет ею раз по двадцать, чтоб мускулы не заржавели. А когда кончил БИТМ и уехал, то он эту гирю то ли забыл, то ли в рюкзак она не поместилось, то ли просто было лень тащить, только она так в общаге и осталась.
А после него в эту комнату поселили студентов тоже иногородних, но после школы. Хотели они тоже начать мускулы качать, только два пуда для них многовато оказалось. Было бы хоть две по пуду, другое дело. Пилить же гирю пополам никто не хотел.
На втором курсе пришла им в голову идея. Прочитали они в учебнике, что краны, подъемные механизмы всякие в желтый цвет красят, чтобы зрительно легче казались. Вот и решили гирю тоже в желтый цвет выкрасить, чтоб легче поднимать было.
Красили они ее все выходные по очереди, в несколько слоев, один даже ее на ногу себе уронил и в понедельник на военке на строевой подготовке хромал. Майор заметил его и спрашивает:
— Товарищ студент, вы чего в строю хромаете?
А мужик нет, чтоб соврать — подвернул там или еще чего, а так прямо и залепил:
— Двухпудовую гирю на ногу уронил, товарищ майор!
— Отставить смех в строю!!!
И мужика с занятия выгнали за несерьезное отношение к учебному процессу. А с гирей все равно оказалось тяжело заниматься, хоть и стала она цвета детской неожиданности. И тот мужик, которого из-за гири со строевой выгнали, со злости эту гирю здоровой ногой пнул, и ее зашиб, и следующий понедельник на строевой подготовке уже на нее хромал. А когда майор заметил, то сказал, будто играл в футбол и получил травму. И его не выгнали. А если бы всю правду сказал, что играл в футбол двухпудовой гирей, то точно выгнали бы.
Так что стояла эта гиря у них в комнате, и не знали они, куда ее деть. Всей общаге предлагали — никто не брал. Все хихикают и ехидно спрашивают:
— А эта не та гиря, из-за которой Серого со строевой выгнали?
-Та, — отвечают, — Хорошая гиря, мы ее желтой краской выкрасили, чтобы легче подымать было.
— Не, ну ее на фиг. А то на ногу уронишь, и на военке неприятности будут.
Хотели даже в окно выкинуть, но побоялись, что комендант заругается. А по лестнице до мусорного бака тащить — замучаешься.
И вот однажды под какой-то праздник в комнату к этим мужикам заходит Пантюхин — ну, понятное дело, уже веселый и все такое. Увидел гирю и спрашивает:
— Мужики, а чего вы тут, спортом занимаетесь?
— А то! А вот ты бы мог эту гирю на вытянутой руке вверх поднять?
— Да как два пальца об асфальт! — ответил Пантюхин и пошел в угол к гире. Ухватился за нее, и — раз! — с одного маху поднял ее на вытянутой руке.
А Пантюхин до этого как раз селедкой закусывал. И ручка гири в пальцах, жирных от селедки, провернулась, и гиря опустилась Пантюхину прямо на темя.
Пантюхин шепотом, но отчетливо произнес в наступившей тишине нехорошую фразу, двумя руками осторожно снял гирю с головы и молча вышел.
Больше он эту гирю никогда не подымал. И на мужиков обиделся: зачем покрасили?
— Была бы она, как у всех нормальных людей, черная — черта лысого бы кто заставил за нее ухватиться. А то — обманули человека и рады!
КАК ПАНТЮХИН ЦВЕТЫ ПОКУПАЛ
Надо было Пантюхину термех сдавать. Ну, сдавать — это еще ладно, и что термех — это как-то само по себе ничего, а вот кому сдавать... Ну вы его знаете. Не сдавали ему, нет?.. Ну, короче, содрать там не то, чтобы нельзя, а вообще дохлый номер.
А Пантюхин еще и консультацию перед экзаменом прогулял. Конечно, если бы он ее не прогулял, он все равно бы пролетал автоматом, но лучше бы он ее не прогулял. А о том, что Пантюхину еще и в семестре было обещано, что он на экзамене получит и за пропуск занятий, и за ответы у доски, можно и не рассказывать. В общем, глуши мотор, сливай вода.
А тут накануне экзамена в группе собрали деньги преподавателю цветы купить. Ну и чего-то идти покупать их никому не хотелось, и, в общем, досталось Пантюхину. И пошел он прямо после института на базар за цветами. А в то время, как раз между институтом и бежицким рынком, был винник на углу, и кто бы куда из БИТМа не шел, обязательно на дороге этот винник попадался. И если он попадался Пантюхину, тот никак не мог удержаться, чтобы не зайти взглянуть на ассортимент. Чтоб знать, чего брать, если вдруг там к празднику или еще какому случаю. У англичан это шопинг называется.
Ну вот, зашел Пантюхин в порядке шопинга посмотреть ассортимент и подумал, что за труды можно было бы и отстегнуть из общей суммы на бутылочку пивка, и это будет справедливо, так как все отказались. А он за это не просто возьмет сразу цветы на рынке, а поторгуется, и его букет будет лучше, чем если бы кто-нибудь другой пошел. Вот так он размышлял и незаметно для себя стал в очередь. А очередь была не такая уж маленькая, и Пантюхин, пока стоял, все разглядывал ассортимент, и чем дольше разглядывал, тем больше в этом ассортименте ему нравилось. В общем, когда очередь дошла, взял он пузырь вина и бутылку пива, — а иначе чего было бы столько из-за одного пива стоять, его и в девятнадцатой столовой, именуемой в народе Девятнариком, взять можно.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |