— Ты, дурныку, пока моей бабе на очи не кажись. Пускай чуть пообвыкнет. Заночуешь... в хлеву,... или вон там, под копной. — Прихлопнув надоедливо жужжащего над ухом комара и немного помолчав, добавил: — Подожди чуток, хлебца вынесу и одежонку какую... а дальше поглядим... Даст Бог утро — даст и жито...

Что такое жито — я толком не представлял, наверное, что-то хорошее.

Овсий норов своей половины, похоже, знал неплохо. Услышав крики из-за закрытой двери: "Сам ты старый дурак!.. Убогих нам еще не хватало... Сами едва — едва..." — я поспешил ретироваться за невысокий, сплетенный из соломы или камыша заборчик.

Вскоре появился и дед. Во рту у него едко дымила глиняная трубка, а в седых усах играла все та же хитроватая улыбка.

— Не так страшен черт, как его малюют! — беззлобно фыркнул он. Похоже, крики жены его особо не впечатлили.

— Спрятался за забор? Да не бойся! Пошумит маленько, да и утихомирится. Моя Палажка добрая... Сама станет подкармливать,... а потом и вовсе привыкнет. На вот, бери, что Бог послал!

В моей руке оказался далеко не первой чистоты сухарь.

— ...еще пару яблок и шкурынку держи, под бок себе бросишь. Рассветет — приходи, работа найдется. Еще полсела сбежится поглазеть...

Оставшись в одиночестве, на мгновение опешил. Что делать дальше?

Но быстро сообразил, что кондиционера с морским ароматом, как и живых обоев с бегущими волнами на сегодня не предвидится — разве что хлев или "копыця". Контрастного душа с воздушным вибромассажем тоже ожидать не приходится, как и апельсинового сока. А потому, зажав в руке заплесневелый сухарь и пару зеленоватых яблок, накинув на плечо овчинную "шкурынку", побрел обратно к реке.

Вот бы сюда на несколько деньков Козлобородого... Проверить, так сказать, теорию на практике... Да и малышку Жаклин для общего развития не мешало бы...

Но в "гостях" у предков оказался именно я. И создавать альтернативную реальность предстояло тоже мне. Тут хотя бы для начала самому копыта не откинуть, немного пообтереться. А уже потом,... потом можно о чем-то другом подумать... Нужно разобраться в себе. Еще толком не знаю, что могу, а что нет...

Споткнувшись в полумраке о невидимую кочку, грохнулся наземь и разодрал до крови локоть. Утер пальцем... Попробовал на вкус — соленая...

Ругаясь, проклиная, на чем свет стоит профессуру, заславшую к черту на рога, Хроникон и далеких предков в придачу, уже более осторожно стал подниматься на холм.

Как мне показалось, вышедшая из-за тучки рогатая Луна ехидно хихикала мне вслед...

Ну, ничего! Еще посмотрим — кто кого! Вот возьму и полечу. Мне втолковывали, что теоретически здесь смогу все, во что поверит мозг.

Неловко подпрыгнув, замахал руками словно крыльями. Да, видать, выросли они коротковаты. А может, мозг просто не верил в подобное святотатство.

Подпрыгнув еще пару раз, окончательно убедился в бесперспективности своей затеи.

Горько рассмеялся: "Дурнык", он и есть "дурнык". Глянул бы кто со стороны... Тоже мне — орел нашелся..."

Но сдаваться на милость судьбы, которую здесь как будто должен писать я, не собирался.

Так уж сразу и летать! Нужно начать с чего-нибудь маленького, простенького, а уже потом ставить высокие цели.

Вот хотя бы ночное зрение.

Люди видят в темноте по-разному — одни лучше, другие хуже. Все зависит от функционального состояния клеток световосприятия. Где-то читал, что бойцы спецотрядов с помощью нанотехнологов обрели помимо ночного и тепловое зрение. Вот бы и мне... Пусть не столь круто, но что-то в таком роде.

Я всегда ночью видел лучше других... — незаметно начал обработку недоверчивого мозга... — а здесь и вовсе вижу ночью, как днем... Ну, почти как днем. И нет в этом ничего удивительного. Так было всегда — просто не обращал внимания... Не пользовался, так сказать. Ведь телепатия и необычная для человека сила уже проявились. А это куда удивительней, чем какое-то ночное зрение. Так, мелочевка!

"Ну, вот и только-то!" — победоносно ухмыльнулся, оглядывая мир прозревшими глазами.

Но с прочими "чудесами" пришлось погодить. На мои эксперименты обидевшийся мозг ответил головной болью.

Тем временем вышел к ночной реке. Сразу пахнуло свежестью и прохладой.

Для начала "полюбовался" в зеркальной глади своим отражением. Но и его хватило для неутешительных выводов: бугай с бритой головой в коротких штанах и рубахе, перемазанной дорожной пылью и кровью из разбитого локтя больше чем на деревенского "дурныка" никак не тянул.

"...А может, оно и к лучшему..." — успокоил себя. — Успею еще, и покрасоваться..." Скинув холстину, неспеша, зашел в парную ночную воду. Плеснул в лицо, на плечи, грудь... Малюсенькие рыбки, собравшись стайкой у ног, игриво щипали за волоски.

Нырнул. Немного проплыл. Лег на спину, закрыв глаза, расслабился. Вода смывала дурное настроение и усталость, словно грязь.

"У меня обязательно все получится! Прочь сомнения и малодушие!"

Размочив в реке сухарь, "поужинал" на берегу. Место ничем не хуже чем хлев или "копыця".

Отойдя немного в сторону, туда, где трава выросла повыше, постелил под спину "шкурынку" и блаженно растянулся во весь двухметровый рост...

Немного посчитав звезды, сладко зевнул...

* * *

Первым проснулся ветерок. Пошумел камышом, стряхивая с созревших головок пух, усеяв им, словно первым снегом, гладь реки. Полюбовавшись, шалунишка остался недоволен — зарябил воды, закачал травы, уронил вниз мириады прозрачных слезинок-росинок. Развеял дымку, змеей вившуюся над рекой. Ощутив в себе силы, метнулся вверх к небесам, где с рассвета щебетали птицы. Погнал откуда-то с запада тучки, быстро заслонившие по-утреннему чистое, еще не раскаленное Солнце.

Я проснулся весь мокрый от выпавшей росы. Поежился от холода, удивленно оглянулся по сторонам. Ну да! В гостях у предков...

Сегодня — смотрины. Плеснул пару пригоршней еще по-ночному теплой воды в лицо. Утерся рукавом.

Глянул на плененное тучами небо. Над самым горизонтом, куда они еще не успели добраться, светила одинокая утренняя Венера, как бы напоминая, что ночь была тихой и звездной. Здесь на ней еще не удосужились построить станцию оповещения солнечных радиоактивных бурь, заплатив за это многими человеческими жизнями, по непонятным причинам до сих пор так и не работающую.

Смахнув бесполезные воспоминания иной реальности, словно запрыгнувшего на руку сине-зеленого кузнечика, зашагал в село.

При дневном свете оно показалось еще меньше и беспорядочней. Домишки беспорядочно рассыпаны, словно грибы на полянке.

Удивился и порадовался остроте зрения. Даже отсюда мог разглядеть копошившихся в двориках людей.

Видать, вчерашние эксперименты с ночным зрением дали побочный результат. Что ж! Тоже не лишнее.

Подойдя к крайней хате, перемахнул через тын.

— Ох, ты, Боже ж мой! Чертяка поганый! Откуда ж ты только взялся?! Напугал бабу! Клятый басурман! — Ахнула худенькая, низенькая, сгорбленная старушка в длинной, холщевой рубахе ниже колен, с цветастым рваным платком на голове, из-под которого торчали пучки седых волос.

Она растеряно, с укоризной зыркала маленькими, непонятного цвета глазенками, поблескивавшими из-под длинных белесых бровей, то на разбитый, валявшийся под ногами горшок, то на мою, действительно неординарную, персону.

— А... дурныку,.. пришел...

На пороге появился дед Овсий со своей неизменной, дымящейся во рту глиняной люлькой.

— Чтоб вас обоих черти задрали! Ироды окаянные! Лучший горшок разбила! Трясця б вас взяла! Забирай своего дурныка да и прочь с очей!

Но дед особого внимания на ее ругань не обращал. Который раз пристально буравил меня единственным глазом.

Телепатически "пудря им мозги", я извлек на свет фирменную дурновато-счастливую улыбку.

— Ты смотри! Еще и лыбится! Вот погань! Глаза б мои вас не видели!

— Хватит, Палажко! Пошумела да и будет! — нахмурился Овсий.

Старуха, уловив перемену в настроении деда, прикусила язык. Видать, мужа все же побаивалась и тонко чувствовала грань, переходить которую не стоило.

— Лучше принеси чего поесть! С голода пока еще не пухнем. Не гневи Бога, баба! Ох, не гневи! А ты, дурныку, садись вон там, на лаву.

Чуть в стороне от низкой деревянной двери, ведущей в глинобитную хибарку, в которой мне пришлось бы ходить не иначе как полусогнувшись, был вкопан деревянный стол с двумя лавами по бокам.

Но прежде чем сесть на одну из них я не удержался и подошел к заменявшей окно неправильной формы дырке, затянутой мутноватой плевой. Недоверчиво потрогал ее пальцем.

— Стекло старшины от поляков везут... А мы, сиромахы — бычий пузырь. Какой ты чудной! Неужто впрямь не видел?

Спохватившись, изгнав, прочь ненужное любопытство, но все же отковырнув от стены пузырящийся кусочек глины и растерев в руках, я сел на лаву.

Овсий расположился напротив. Постучав уже не дымившейся люлькой по столу, сдул остатки пепла на землю.

И все-таки он до конца мне не верил.

— Отведу-ка я тебя, дурныку, к нашему отаману. Пусть он еще глянет. От греха подальше.

Тем временем на столе появился чуть подсохший черный хлеб, глиняная миска с кусками розоватой вареной рыбы, два здоровенных, перезрелых огурца, ломтики почему-то белого сырого буряка и, скорее всего, свиное сало, толщиной в добрые три пальца, со следами огня на шкурке.

Овсий перекрестился. Губы зашептали слова молитвы.

— А ты, неприкаянная душа, крещенный?

Крещенный ли я? Как-то даже не задумывался. Да и у постоянно занятой матушки спросить было недосуг. О Боге в трудные минуты вспоминал, но молитв не знал. Потребности, так сказать, не было. Вот такие у меня сложились с религией отношения. Пришлось пустить в ход универсальный ответ "дурныка" — непонимающе счастливую улыбку. Дед безнадежно махнул рукой.

— Ешь, хватит слюни пускать...

Я посмотрел на прислонившуюся к стене хозяйку, ожидая, когда и она присядет рядом. Но Палажка лишь неодобрительно поглядывала в нашу сторону.

— Ешь, говорю. Нечего по сторонам зыркать. А ты вместо того чтоб стовбычить, принеси лучше кыслячку.

Из столовых приборов, кроме тупого тяжелого ножа с надломленной ручкой, ничего не наблюдалось. Сейчас мне предстояло серьезное испытание — культура и манера еды могли выдать с головой. В подготовительной программе об этом не сказано ни слова. Что и говорить — непростительное упущение "коллег". Пришлось ожидать наглядного примера да набираться ума-разума.

Дед взял кусок рыбы и стал потихоньку разбирать: вытягивая и складывая кости в кучку на столе. Причем, использовал для этого сохранившиеся пальцы правой руки.

Поймав мой заинтересованный взгляд, понял по-своему:

— И не турок, и не татарин — свои, дурныку,.. рэестрови козаки... И так бывает. Свои, да не свои... Несчастная наша Украина — когда брат на брата... старшина за себя,.. а бедный люд за всех... А ты бери... Палажко, а чего Сирка не видать... Обычно, от стола не отгонишь...

— Как увидел твоего дурныка, так из будки и нос не показывает... — фыркнула старуха, со стуком поставив на стол, запотевший глиняный кувшинчик с "кысляком".

"Случайность или закономерность? — подумал я. — Нужно разобраться".

Взял кусочек на удивление белого "буряка". Откусил, разжевал. От горечи вмиг свело челюсти, а из глаз брызнули слезы. Травить, вроде, не должны! Но и есть подобный продукт совершенно невозможно.

Глянул на деда. Тот понимающе, но с нескрываемой ехидцей ухмыльнулся.

— Хрен редьки не слаще! Так-то, дурныку. Неужто прежде не ел?

Тот хрен или редьку, которая не слаще, все же дожевал и проглотил. Как ни удивительно, однако ничего страшного не произошло. Наоборот, послевкусие осталось приятным.

Однако после первого неудачного эксперимента решил быть еще осторожней. Взял из миски рыбу и стал не спеша, как это делал Овсий, вытягивать кости. Затем клал в рот небольшие кусочки.

Дед же "отпилил", по-другому это действо не назовешь, ломтик сала, и, отправив его в беззубый рот, блаженно замер.

От удивления у меня "отпала" челюсть. Похоже, для него сало было наибольшим деликатесом. Хотя после редьки чему удивляться?

— Сало не тупе, козаку сылы дае, — пробормотал он, то, пытаясь его жевать, то, высасывая, словно мякоть из зрелого персика.

Видя, как он блаженствует, не удержался и я. Тоже "отпилил" небольшой кусочек, положил в рот, прижал зубами. Солоноватая шкурка поддалась первой. Прислушался к ощущениям. Судя по выражению лица Овсия, должно быть что-то невероятное. Сало таяло во рту, но при этом отдавало свиным душком. Особого наслаждения, честно говоря, не испытал. Хотя было вполне съедобно.

Все дело в привычке. Не думаю, что Овсию были бы в радость свежевыжатый апельсиновый сок, лангусты или, скажем, шоколадное мороженое с цельной клубникой. А вот малышка Жаклин от него просто без ума. Вернусь домой, устрою ей ужин предков — если, конечно, смогу найти эту чертову редьку и сало. С удовольствием погляжу на ее очаровательное личико...

Завершали завтрак черным хлебом, запивая пришедшимся мне по вкусу с первого раза "кысляком".

Дед вновь перекрестился, достал из кармана затянутый бечевой мешочек, извлек оттуда горстку грубо меленого табака, набил люльку, ловко высек искру — задымил, задумался.

— Так, дурныку... Там за тыном — дрова. Перенеси под хлев... А после мы с тобой таки сходим к отаману. От греха подальше...

Дровами он назвал стволы плохо отесанных от веток деревьев, каждое весом так килограмм по восемьдесят.

Для меня здесь это не вес. Но все же пришлось показать как тяжело. Моя сила уже не в первый раз повергла деда в изумление.

— Боже ж ты мой! — крестился он. — Царица небесная! Вот чудо, так чудо! Я ж говорил совсем про другие, порубанные. Палажка! Палажка! Глянь! Сроду такого не видела! Силы-то сколько, Господи!

— Лучше б его Господь умом наделил... — прошептала не менее удивленная старуха.

За домом возле хлева бегали куры, время от времени старались перескочить через загородку. Из самого хлева пахнуло навозом, раздалось недовольное хрюканье и мычание.

Овсий, несомненно, прав — голод им не грозил.

Тем временем тучки, собиравшиеся на небе с самого утра, все-таки брызнули мелким дождиком.

— Пошли, дурныку, в хату. Переждем...

Как я ни был осторожен, но все же грохнулся головой о потолок. Да так крепко, что из глаз посыпались искры.

Нагнувшись и почесывая быстро появившуюся на затылке шишку, оглянулся. Даже среди бела дня здесь царили полумрак и уныние. Поразила убогость обстановки. Печь, рядом с ней заменяющий лежанку деревянный настил, пара полок с глиняной посудой, два больших с медной окантовкой, но рассохшихся и треснувших сундука. Незатейливо сколоченный стол и хромоногие, словно инвалиды войны, лавки. В углу — две блеклые иконки с коптящей под ними масляной горелкой (по-ихнему она называлась "лампадой").