Быть волшебницей…
Об этом мечтали многие девушки, несмотря на незаконное препятствование их родителей. В конце концов, можно было пожелать все, что захочется, и кроме этого быть уверенной, что тебя будут считать героем. В обмен на это многие, рассматривая стерильную пустоту своих нынешних жизней, с радостью заплатили бы цену.
Что для нее было важнее, волшебницы не были связаны никакими ограничениями на путешествия, ограничивающими лишь обычных людей, хотя от точки зрения зависело, было это благом или проклятием.
По специальной воинской обязанности, принятой почти двадцать лет назад, все новенькие должны были отдать человеческой армии тридцать лет службы, а минимальный возраст участия в бою резко опустили до тринадцати лет.
На службе их будут пересылать по всему местному региону космоса, по планетам и станциям, где не увидеть ни одного гражданского. Помимо этого, в отпуске или после — гипотетической — почетной отставки, они получали те же бонусы, что и все военные ветераны, включающие неограниченные путешествия куда захочется на Земле и ее колониях, и право поселиться где угодно.
Не считая вынужденного присоединения к военным, Земля довольно неплохо относилась к своим спасителям. Они начинали не рядовыми, но младшими лейтенантами, что влияло на их обучение, оплату и льготы, и вполне могли получить повышение при хороших результатах. Они получали специальные жилые помещения, специальных наставников и лучшую чертову психотерапевтическую помощь и наблюдение из возможных.
Вас не отрывали от семьи, как и более человечных солдат. Ваши родители могли прилетать достаточно часто, хоть раз в две недели, в зависимости от местоположения, или никогда, в зависимости от того, что врачи посчитают лучшим для вашего психического состояния.
А во время отпуска ваше окружение будет считать вас героем. СМИ будут писать хвалебные истории жизни, а дети обожать вас. Человечество испытывало вину за свои требования и делало для вас все возможное.
Лишь ваша семья и семьи других волшебниц осмелятся встретить вас с печалью во взгляде.
Строго говоря, это было все, что Рёко должна была знать. Однако невозможно было обеспечить Закон об ограничении информации, и с самым беглым поиском в Интернете легко было получить множество других, запретных фактов и чисел.
И Рёко копалась гораздо глубже чем при беглом поиске.
К примеру, никто не должен был знать о процессе извлечения души или об ужасной связи между эмоциональным состоянием и порчей самоцвета. Никто не должен был знать, сколько погибало в первом бою или до своего первого отпуска. Никто не должен был замечать часто чрезвычайно долгих первых отпусков, призраков во взглядах некоторых впервые вернувшихся или того, как они поглощали кубы горя, как будто бы от этого зависела их жизнь — что, конечно, и было.
Рёко сглотнула.
Тем не менее, несмотря ни на что, она им завидовала.
Ей даже не нужны были уговоры или умопомрачительные силы, хотя они, конечно, подслащивали пилюлю. Такая жизнь казалась гораздо более похожей на жизнь, которой бы она могла наслаждаться, чем та стерильная скучная жизнь, которой она жила. Быть может, там она сможет почувствовать, что делает в жизни что-то, а не сидит без толку.
Но это была мечта, которой она отказывалась увлекаться, даже если потратила время, чтобы изучить о системе все возможное, даже если порой об этом фантазировала.
Выбор инкубатора был чрезвычайно редок, и ничего нельзя было сделать, чтобы привлечь их. Не помогут никакие личные пожелания или общественные мольбы. Нужен «потенциал», и инкубаторы были весьма сдержанны в плане того, что именно приводило к нему. Они выбирали одаренных и обычных, сирот и из счастливых семей и — в колониях — богатых и бедных. Если нет потенциала, они никогда не придут.
Но если у вас есть потенциал, тогда однажды, даже если вы не придумали желания, даже если вы не хотите заключать контракт, появится инкубатор, зачастую с волшебницей-вербовщицей, помогающей убедить вас.
Все, что можно было понять, это что у всех выбранных в момент их желания было глубокое, мощное и личное стремление, которое они считали по-настоящему стоящим их души — но многие разделяющие такую тоску оставались невыбранными, даже если их желания, казалось, идеально соответствовали целям инкубаторов. Никто этого не понимал.
Никто не мог ни развивать этого, ни за это бороться. Не вы вызывали инкубаторов. Инкубаторы приходили за вами.
Так что она не мечтала.
Мами упала на землю после спуска, что лучше всего можно было описать как «контролируемое падение». Она неоднократно использовала многочисленные трубы и строения на своем пути, чередуя захваты лентами и раскачивания, чтобы управлять своей скоростью и траекторией, неуклонно продвигаясь вниз и вперед.
Она была в одном из внутренних колец города, неподалеку от центров производства и исследований, что отвечали за плановую экономику, и неподалеку от звездного порта, через который она прибыла. Во время спуска она миновала «Потребительские товары Сидзуки», «Нанотехнологии Гефеста», «Биологию Хроноса» и, наконец, широко известные исследовательские центры «Зевс» и «Прометей», уникальные для Митакихары.
У всех новых зданий была очевидная общая тема для наименований и, если смотреть снизу, все они устремлялись в небо.
Два исследовательских центра стояли лицом друг к другу, нависая над узкой мостовой между ними, странно лишенной конструкций. В самом низу этой пропасти, прямо посередине, была ее цель.
Уцепившись за часть надстройки здания «Прометея», она начала окончательный спуск, достигнув земли на костетрясущей скорости, что было разумным только благодаря ее улучшенному телу.
Она убрала ленту, а затем и весь остальной свой костюм, и повернулась к тому, что искала: заднему входу старомодной церкви в католическом стиле, аномалии посреди возвышающихся городских суперстроений. Недавно реконструированная и модернизированная, она выглядела гораздо новее большинства зданий такого типа. С этим явно помогли восстановительная архитектура и стекло.
Мами приземлилась в саду в задней части, среди аккуратно ухоженных цветов и винограда. Далеко позади нее оставался почти постоянный шепот поверхностного трафика.
Она вздохнула, вспоминая времена, когда сердце Митакихары было далеко отсюда, а эта церковь была в тихом пригороде.
Ну, все меняется.
«Неужели все это и правда было необходимо? — почти с волнением спросил вцепившийся в ее плечо Кьюбей. — Ты едва не потеряла меня на третьем раскачивании».
— Тебе не помешает легкая тренировка, — на этот раз сказала она вслух. — И не то чтобы тебя можно было убить.
«Тела не дешевы», — сказал Кьюбей.
— Ты знаешь, почему это было необходимо, — сказала Мами. — Так что хватит жаловаться. И я была бы признательна за конфиденциальность.
«Ладно, ладно, — подумал инкубатор, спрыгнув с ее плеча на мощеную землю. — Понял. Увидимся», — добавил Кьюбей, рысью помчавшись прочь.
— Пока, — вежливо сказала Мами, прежде чем сосредоточить внимание на лежащей перед ней задачей.
Она оставила каналы общественного транспорта, потому что хотела избежать сети наблюдения.
Конечно, в воздухе за пределами труб были наблюдающие стражи, но они старательно игнорировали волшебниц, постоянно рыскавших в пространстве между труб, охотясь за добычей. Они знали, что нет никакой необходимости спасать их от падения или чего-то вроде этого.
Что важнее, перемещение этих девушек даже не записывалось, аккуратно вымарываясь из ежедневных записей. Было признано нецелесообразным для общественности иметь возможность выяснить детали о демонической активности рядом с их жильем, опасаясь паники или, с той же вероятностью, попыток наблюдения.
Таким образом, путешествие по воздуху считалось более уединенным, чем при использовании предоставленного правительством личного транспорта или во время прогулки по пешеходным скайвэям.
И у нее были причины сохранить свои перемещения в тайне.
Шагая вперед, она залезла в карман юбки и вытащила старомодный металлический ключ. Это было ненужное усложнение — электронные контроллеры здания наблюдали и вполне могли легко открыть дверь — но реконструктор была удивительно настойчива в таких деталях, как наличие старомодных ключей и замков.
Мами скользнула в коридор, осторожно закрыв за собой деревянную дверь.
Она выделила мгновение вдохнуть запах древесины. В нынешнее время редко где можно было найти дерево, кроме как в лесу в виде деревьев.
Затем она прошла по коридору, эхом доносился далекий голос проповедницы.
Отошла в сторону девушка, пропуская ее, ее глаза распахнулись от узнавания. Еще одна, со странно пассивными глазами, выглядывала из-за угла.
Мами об этом не беспокоилась. Всем здесь можно было доверять.
Она открыла дверь в маленькую комнатку глубоко внутри церкви, спальню на одного человека. Здесь было слишком тесно, почти навевало клаустрофобию, но именно так предпочитала живущая здесь. Девушка вполне могла получить гораздо большую комнату, с большим числом удобств, но решила не делать так по причинам, что она оставила при себе.
Упомянутая девушка, выглядящая едва подростком, сидела на маленькой кровати, казалось, в раздумьях. Она грызла яблоко, слегка подпрыгивал длинный хвост. На столе тихо остывал чайник.
Мами ненадолго задумалась о том, как для нее сейчас молодо выглядела Кёко. Все было по-другому, когда они обе были молоды, но сейчас Мами выглядела заметно старше. Конечно, это было всего лишь выбором — Мами позволила себе повзрослеть до разумных примерно девятнадцати, тогда как Кёко решила навсегда остаться четырнадцатилетней.
И это было среди того, о чем Мами никогда не спрашивала.
Мами открыла рот, чтобы прервать задумчивость девушки, но Кёко удивила ее, заговорив первой.
— Добрый день, маршал, — поприветствовала девушка, не бросив на нее ни взгляда.
Мами нахмурилась.
— Не дразни меня, Сакура-сан, — сказала она.
Девушка лукаво улыбнулась, откинув голову назад.
— Закрой дверь.
Мами так и сделала, и когда развернулась, увидела Кёко уже сидящей на кровати лицом к ней.
— Ну, не стесняйся, — сказала Кёко, похлопав по месту на кровати рядом с собой.
Мами села. Не то чтобы сесть можно было куда-то еще, помимо неудобного на вид деревянного стула.
— Так как дела? — спросила она.
— Неплохо, — сказала Кёко, воодушевленно грызя яблоко. — Крупные главенствующие религии снова подняли шум, но это ни к чему не привело. Эти ублюдки и пальцем не могут меня тронуть и знают это.
Мами нахмурилась после выбранного ею выражения.
— Да-да, знаю, — неискренне сказала Кёко. — Поработаю над этим.
Четыре сотни лет «работы над этим» так ни к чему и не привели.
Она протянула Мами яблоко, что та вежливо приняла. Мами праздно задумалась, было ли это выращенное яблоко или синтезированное.
— А как у тебя? — спросила Кёко.
— Все как всегда, — сказала Мами, наливая себе чашку чая. — Встречи, выступления, публичные мероприятия, редкие кампании — ты даже не представляешь, как сложно было выкроить время и прибыть сюда.
Кёко фыркнула.
— Ну, не то чтобы я была менее занята.
Мами улыбнулась и откусила яблоко. Она не вполне одобряла новое направление в жизни Кёко, но не собиралась ничего говорить, не о том, к чему у девушки была столь несомненная страсть.
И если она и правда приносила в жизнь людей мир, то почему нет? Это тоже было среди идеалов, к которым они обе стремились.
— Есть новости о Хомуре? — спросила Кёко, разглядывая огрызок своего яблока.
Мами покачала головой.
— Конечно нет, — сказала она, отпивая чай.
— Просто уточнила, — сказала Кёко.
— Ты каждый раз уточняешь, — без упрека сказала Мами.
Кёко вздохнула, глядя в потолок.
— Порой я скучаю по прежним дням, — сказала Кёко. — Только мы четверо, одни во всем мире, сражаемся с демонами. И никаких осложнений с МСЁ, с правительством, с военными и с пришельцами.
Мами тоже подняла взгляд, позволив себе погрузиться в воспоминания.
— Понимаю, — сказала она. — Как бы ни было больно быть настолько одинокими, кажется, мы и правда были чем-то особенным.
По правде говоря, она испытывала ностальгию, казалось, сильнее, чем когда-либо Кёко, но это было среди того, о чем она никогда не говорила.
— Интересно, где она, — задумчиво сказала Кёко. — Хотелось бы знать, почему она ушла.
— Ищет свою Богиню, — сказала Мами. — Уж ты-то должна это знать.
Кёко раздраженно взглянула на нее.
— Конечно, я это знаю, — горько сказала она. — Но стоило ли ради этого оставлять нас? Где она, Мами? Что она делает?
— Если она не хочет быть найденной, то никто ее не найдет, все просто, — сказала Мами, пожав плечами и отпив чай.
Кёко промолчала, играясь с кольцом самоцвета души на своей руке, пока Мами наблюдала за ней, пытаясь понять, о чем думала девушка.
Скорее всего, она знала.
О том дне двадцать лет назад, что изменил жизнь Кёко.
Ни одна из них никогда не обращала внимания на сумасшедшие пустословия Хомуры о Богине Надежды, ожидающей их в конце Закона Циклов, или на ее мрачные бормотания о состоянии мира.
Как она говорила…
«Давайте! — Хомура часто во время разговора перебрасывала свои длинные волосы. — Хватит ныть! Я потрясена, что она пожертвовала собой ради таких медленных волшебниц, как вы двое! Нельзя не отставать?»
О, да, легко жаловаться на медлительность других, когда у тебя есть волшебные крылья и ты можешь летать.
Но после того, что сделала в тот день Хомура, Кёко поверила. Мами видела это в ее глазах.
Несмотря на все произошедшее в ее жизни, Кёко никогда по-настоящему не отказывалась от религии своей семьи. Она всегда хотела верить, всегда хотела видеть надежду в конце туннеля, но события ее жизни уничтожили ее способность к этому.
До того дня.
В тот день Мами увидела, как крошечный огонек в ее глазах вновь разгорелся в невиданное ею веками жаркое пламя.
Не то чтобы Мами могла с этим согласиться. Конечно, то, что сделала Хомура, внушало трепет, но это было лишь выражением силы ее души, как и у всех них. Не нужно было вовлекать Богиню, чтобы это объяснить.
Но Кёко…
Она с полным энтузиазмом кинулась навстречу своей новой страсти, выйдя на уровень харизмы, которого Мами никогда в ней не видела. Она использовала новое для них внимание общественности насколько это было возможно, непрерывно обсуждая с другими волшебницами то, что она видела, и во что теперь верила.
Как и ее отец до нее, вместо того чтобы быть связанной догмами, она переосмыслила и освежила то, что сообщалось в ее религии и, в ошеломившем всех развитии, в самом деле привлекла последователей, сперва ручеек, а затем и поток.
Конечно, у Культа Надежды была ограниченная аудитория, но по сути это была единственная существующая религия, способная привлечь членов, достаточно удивительное достижение, чтобы получить двусмысленное признание от такой организации, как сама Англиканская Церковь. Кёко и ее последовательницы, говорили они, были заблудшими овцами — полными еретических идей, но с небольшим направлением вполне способные к искуплению. Если посмотреть, эта тщательно продуманная формулировка позволяла Церкви включать ее последовательниц в свое весьма уменьшившееся число, даже если сам Культ был с этим не согласен.
