Золушки из трактира на площади

Матушка подлила ему пива и невольно встретилась глазами с Турмалином, сидящим в углу за спиной гостя. Тот улыбнулся, одобрительно кивнув. На сердце Бруни стало тепло — одобрение старика придавало ей уверенности.

Когда в трактире стало слишком шумно, Кай поцеловал ее руку и поспешил уйти, оставив более чем щедрую плату. Он улыбался, прощаясь, и вообще выглядел сытым и довольным, что не могло не радовать хозяйку заведения.

Баюкая ощущение тепла его губ на своих пальцах, она вернулась за стойку и первым делом спросила у Ровенны, где парнишка?

— Наелся, как хряк, и дрыхнет в чулане, — сообщила та в перерывах между беготней с подносами. — Наверх я его не пустила, хозяйка...

Она не договорила, но Бруни и так поняла — старшая Гретель боялась, что оборотень что-нибудь украдет.

В дверях показался Томазо Пелеван — глава Гильдии каменщиков. Невысокий, кряжистый и рыжий, как лесной пожар. Матушка заспешила навстречу — проводить дорогого гостя за отдельный столик.

— Здравствуй, дочка, — приветливо кивнул тот, — организуй легкий ужин, чтобы мозги ясными остались. Сейчас ко мне человечек подойдет — переговорю с ним по душам.

Бруни заторопилась на кухню.

Томазо знал родителей и даже, поговаривали, сватался к ее матери. Сейчас мастер был прочно и счастливо женат на дочери одного из купцов, продающих товары для верховой езды, и по субботам приводил к Матушке весь рыжий выводок — поесть земляничного пирога с мороженым и горячих вафель со взбитыми сливками. В память о долгой дружбе Бруни всегда подавала ему морс в стаканах с серебряными подстаканниками, привезенными отцом из Росалавля.

Подстаканников в буфете, стоящем в задней комнате за стойкой, не оказалось. С нехорошим предчувствием Бруни направилась в чулан и не обнаружила мальчишку на скамье, куда Ровенна уложила его спать. Кража расстроила её донельзя, но куда больше горечи вызвал побег оборотня. Ведь она твердо решила дать ему кров и пищу, ну а там... как получится. Идея с факультетом оборотней при Военной академии казалась крайне привлекательной.

Даже не успела узнать, как его зовут...

Бруни вернулась за стойку и вдруг почувствовала, что тяжесть прожитых лет и одиночества опустилась на плечи.

— Что-то случилось? — испугался, увидев ее Пип. — На тебе лица нет!

— Устала просто, — бледно улыбнулась Матушка. — Суматошный какой-то день...

— А ну-ка, бегом наверх и спать! — рявкнул повар. — Мерзавчики я уже отправил с Ванилькой, а за посетителями мы с девочками присмотрим.

— Но... — попыталась возразить Бруни.

— Спать, я сказал! — рявкнул повар, лихо махнув топориком для разделки мяса.

В такие минуты спорить с ним было опасно.

Матушка поднялась к себе, наскоро ополоснулась и легла в кровать, раньше принадлежавшую родителям. Старый матрас прогнулся, устраивая ее уютно в своих ладонях. Под шерстяным одеялом было тепло и удобно. Кто там говорил о холоде вдовьей постели?

Бруни вспомнила испуганный взгляд маленького оборотня... и расплакалась.

Рассвет только тронул бледными пальцами ставни, а Матушку уже тряс кто-то за плечо, жарко шепча:

— Хозяйка, проснитесь! Да просыпайтесь же!

Бруни с трудом разлепила глаза. Так вчера устала, что сама не помнила, как заснула.

— Ровенна? Что случилось?

— За вами приехали!

— Кто?

Остатки сна окончательно развеялись.

— Кто приехал, что ты несешь?

— Тот господин, что был здесь вчера. Он просил разбудить вас и передать, что ждет внизу, чтобы сопровождать на прогулке. Видели бы вы его экипаж!

— Пресвятые тапочки! — только и выдохнула Брунгильда и, вскочив с кровати, заметалась по комнате. — Ровен, что мне надеть, как причесаться?

Служанка перехватила ее и, чуть не насильно усадив в кресло перед зеркалом, полезла в шкаф.

— Раз едете гулять — одеться надо удобно и так, чтобы можно было раздеться! — безапелляционно заявила она.

Бруни почувствовала, как щеки заполыхали в огне. Сама того не желая служанка озвучила ее тайные мысли.

— К полудню будет жарко, и коли тепло оденетесь — запаритесь, — продолжала бурчать старшая Гретель, доставая белую нательную рубашку, платье из плотного сукна на шнуровке и шаль, — а коли легко оденетесь — схватите лихорадку на вроде господина Турмалина, и начнете кашлять!

Через несколько минут с помощью Ровенны Матушка была умыта, одета и причесана. Сбежав вниз, она обнаружила Пипа в кухне несмотря на ранее время. Дверь в чулан оказалась открытой, а на лавке... крепко спал давешний парнишка, трогательно подложив ладошки под щеку. Не веря своим глазам, Бруни заглянула в сервант и увидела подстаканники на месте. Изумление и радость заставили сердце раздуться воздушным шариком. Счастливая, с горящими румянцем щеками и блеском в глазах она выскочила в зал, едва не натолкнувшись на вчерашнего посетителя. Тот медленно прохаживался, поглядывая в окна, но заметив Матушку застыл, разглядывая ее так, словно видел впервые.

— Доброе утро, Кай! — просто сказала она, и он также просто ответил:

— Доброе утро, Бруни!

Повисла пауза. Оба не могли отвести друг от друга взгляда. Матушка хотела поведать ему о подстаканниках, он мечтал сказать ей о том, как она прекрасна, но оба молчали, позабыв слова. До тех пор, пока тишину не нарушило многозначительное покашливание. У выхода из трактира выстроились Пип и сестры Гретель. Повар держал в одной руке любимый топорик для мяса, а в другой — скалку.

— Добрый господин, — обратился он к гостю, — каким бы знатным вы не были, вам стоит знать, что если с нашей Брунгильдой что-нибудь случится, вы перестанете быть добрым господином!

Сестрички Гретель выглядели испуганными, но сурово свели брови, изображая кровожадность. Зрелище было чудовищным.

Кай издал странный сдавленный звук и ответил повару со всей любезностью, на которую был способен:

— Я обещаю заботиться о ней и защищать, если потребуется, друг мой. И не причиню вреда ни словом, ни действием. Слово дворянина!

— Смотрите, — Пип погрозил скалкой, — вы обещали!

И ушел на кухню. Его широкая, как у бобра, спина выражала крайнее расстройство.

Кай подал Матушке руку и вывел на улицу под перекрестными взглядами сестер.

Увидев экипаж, Бруни ахнула. Красное дерево и чёрная кожа, малиновый бархат сидений и изящная ступенька для подъёма были великолепны. Но четвёрка вороных: сильных, изящных, тонконогих, оказалась выше всяких похвал! Матушка не удержалась и бросилась к лошадям, по-девчоночьи перепрыгивая через лужи, огладила шелковые морды, потрепала острые уши и тщательно, волосок к волоску, причёсанные гривы. Пожалела, что нет с собой солёных корочек, которые для лошадок стали бы лакомством.

Гость терпеливо наблюдал за её восторгом, и в его глазах плясали смешинки, будто солнечные искры.

Когда она, наконец, вспомнила о нём, смутилась и юркнула в карету, едва коснувшись пальцами его ладони.

Экипаж тронулся, за окнами потянулись дома и лавки, чугунные столбы фонарей — будто гвардейцы на карауле.

Кай устроился напротив. Задумчиво смотрел в окно, иногда крутил массивный перстень на среднем пальце правой руки. Матушка, хоть и интересно ей было выглядывать из окна кареты, искоса наблюдала за ним, отмечая великолепную осанку, красивый профиль и блеск каштановых кудрей провожатого, в беспорядке падающих на плечи. И вдруг поймала себя на том, что хочет запустить в них пальцы, ощутить их мягкость и густоту... Вновь, как и утром, бросило в жар, опалило румянцем кончики ушей и щеки. Она сделала вид, что загляделась на проходящего мимо лоточника, несущего на плече доску с горячими батонами, да так пристально, что парнишка споткнулся и чуть не упал.

Ветер принёс знакомые запахи — свежести и свободы, соли и водорослей. Запахи моря. Карета миновала проезжую часть набережной, съехала к причалам и остановилась у борта великолепной трехмачтовой шхуны. Бруни испуганно посмотрела на спутника.

Тот вышел, подал ей руку. Заметив её взгляд, улыбнулся и кивнул в сторону.

Она проследила за его жестом и увидела у дальнего причала маленькую яхту: белоснежную, скромную и изящную. Возможность вновь ощутить качку, солёные брызги на коже и ветер привели Матушку в такой восторг, что она только сморгнула слезы, навернувшиеся от радости, и благодарно сжала сильную руку провожатого. Не отпуская её пальцев, тот отвёл Бруни на яхту и усадил на лавку. Принял от слуги, идущего следом, корзину с припасами, ловко выбрал концы и отчалил, оттолкнувшись от пирса длинным шестом. А затем сбросил плащ, скинул камзол и сапоги, и занялся парусом. Совсем скоро яхта взяла курс на запад — в открытое море.

Матушку охватило странное оцепенение. Качка усыпляла, запах водорослей и ласковые прикосновения солнца, только оторвавшегося от горизонта, вызвали в памяти те мгновения, когда рядом был отец. Ей грезилась его белозубая улыбка и колечки ароматного дыма из длинной трубки, с которой он не расставался, хрипловатый голос, отдающий приказы, и выражение глаз, устремлённых в самое сердце моря...

Кажется, она задремала, потому что очнулась лишь от прикосновения тёплых пальцев. Подняла веки и увидела Кая, низко склонившегося над ней.

— Бедная, — тихо сказал он, продолжая гладить её по щеке, — совсем не высыпаешься с этой работой, да?

Бруни вскинула лицо ему навстречу. Потянулась, будто росток к солнечному лучу, жадно разглядывая оказавшиеся так близко чётко очерченные красивые губы, волевой подбородок, легкую щетину на щеках... Несмело накрыла его руку своей...

Кай наклонился ниже. Прошептал, едва касаясь губ губами:

— Только, если ты сама хочешь...

Ком в горле не дал ответить.

Сильные ладони обхватили затылок и потянули вверх.

Он поцеловал её, сдерживая жадность, боясь напугать. Опустился на колени, чтобы обнять и притянуть к себе, целовал, не давая отвернуться, да она этого и не желала! Лишь, задохнувшись от переполнявших эмоций, чуть отстранилась. Он тут же отодвинулся, глядя на неё серьёзно и... печально. И этот взгляд ударил Бруни в самое сердце, заставил, взяв Кая за отвороты камзола, вновь потянуть к себе, на себя.

Так бережно и нежно её не касался никто, включая мужа. Казалось, в распоряжении Кая была целая вечность, которую он собирался посвятить изучению тайн женского тела. Он наслаждался Бруни, как изысканным музыкальным инструментом, заставляя звучать ранее молчавшие струны её желаний, но, в конце концов, и сам не выдержал, сплетясь с ней в страстных, жарких и сильных объятиях...

Солнце давало уже достаточно тепла, позволяя лежать на палубе обнажёнными, однако Кай нащупал упавшую шаль и завернул в неё Бруни. Крепко прижимая её к себе, он ни о чём не думал, баюкая мгновения счастья и покоя. А она, тяжело дыша от переполнявших эмоций, спрятала лицо у него на груди, не желая, чтобы он видел, как она плачет. И сама бы затруднилась сказать, отчего слёзы — от не сочетания странной пустоты в душе и истомы, разлившейся по телу, или от желания продлить минуты близости и осознания невозможности этого?

Волна плеснула в борт, тронув тела прохладными брызгами. Кай встрепенулся, заглянул ей в лицо. Нежно вытер ладонью мокрые щёки.

— Хочешь пить?

Она кивнула. Села, потянув колени к груди и кутаясь в шаль. Собственные оголённые плечи, щиколотки и ступни неожиданно показались слишком откровенными.

Кай принес два бокала — с водой и вином. Матушка выбрала воду... но передумала в последний момент. Ароматный напиток теплом прошёлся по горлу, вскружил голову, отодвинув стыд на задний план. Держа Кая за руку, она тихо призналась:

— Мне было хорошо с тобой...

Его ответный взгляд наполнял теплом и надеждой. Не отвечая, Кай встал, чтобы закрепить штурвал и спустить парус, и вернулся обратно. Легко пересадил Бруни себе на колени, со смешком заметив:

— Какая же ты матушка? Девчонка, как есть!

И вдруг шепнул, тесно прижав её к себе:

— А мне с тобой как!..

И вновь его поцелуи рисовали затейливую вязь на её коже, его руки заставляли её изгибаться навстречу движениям, а хриплый голос сводил с ума. Под застывшим в зените солнцем, на синей атласной простыне моря, они были одни в целом мире. Мире, в котором продолжали кипеть страсти, рождаться и умирать люди, начинаться и заканчиваться войны.

Лишь горизонт порозовел, Матушка спустилась в кухню, чтобы растопить печь к приходу Пиппо. Но, к ее удивлению, там уже было тепло, а в печной пасти весело прыгал юный огонек.

— Весь, ты тут? — позвала она, улыбаясь.

Мальчишку, как оказалось, звали Веславом, но для удобства имя сократили.

— Да, — смешным важным басом ответил оборотень.

Он не только затопил печь, но и натаскал воды из колодца в большую кухонную кадку.

Бруни ласково взлохматила его густые чёрные вихры. Стричься Весь отказался напрочь.

Напевая, она принялась разогревать морс, выкладывать на противень приготовленные с вечера блинчики с мясом и сыром — ремесленники, шедшие на работу рано, забегали в трактир перекусить или купить еды с собой. Закончив с утренними приготовлениями, собрала на деревянный поднос простой, но сытный завтрак — краюху хлеба, плошку с топленым маслом, вареные яйца и кувшин с подогретым молоком. Кай, коли оставался ночевать у нее, просыпался рано. Вспомнив тепло его тела бок о бок с собой, Матушка улыбнулась. С той памятной прогулки на яхте прошло несколько недель, но страсть и нежность, захватившие обоих в плен, не отступали под гнетом рутины. И еще — удивительное дело — Каю и Бруни хорошо молчалось друг с другом, коли иссякали слова.

Поднимаясь по задней лестнице в свою комнату, Матушка услышала бухтение Пиппо. Повар, бывший не в настроении с утра, особенно в такие пасмурные дни, как сегодня, ворчал по любому поводу и даже пытался давать Весю подзатыльники. Впрочем, юркий мальчишка легко их избегал.

После возвращения с морской прогулки, Бруни не завела с ним разговор о краже подстаканников, заметив только:

— Пиппо нужен поваренок на кухне. Если обещаешь мыть руки — можешь оставаться!

Веслав тогда сверкнул на нее зеленым глазом и молча кивнул. А через мгновение уже крутился под ногами Пипа в лихой бандане, скрывающей кудри. Если повар и пребывал в шоке от новоявленного помощника, то промолчал, видя отношение к нему Брунгильды. А затем вынужден был признать, что от мальчишки есть польза — обостренное обоняние оборотня выявляло некачественные продукты на раз, и, самое главное, позволяло сыпать приправы в тесто в идеальной ароматической пропорции.

Кай торопливо одевался, когда Бруни внесла поднос в комнату.

— Не успеваю позавтракать, родная, — насладившись вкусом ее губ, сообщил он. — Сегодня надо пораньше!

— Хоть молока выпей! — Матушка сунула ему в руки кувшин.

И поймала себя на том, что они разговаривают, как любящие супруги. Поймала — и затаилась, баюкая неожиданный страх в душе. Ведь она до сих пор не знала настоящего имени возлюбленного. Не подозревала, откуда он приходит к ней и куда уходит. Куда... и к кому? Была ли она для него любовницей — одной из многих, или единственной подругой? Сердце шептало 'да'. Да, единственная, да, любимая... Но кто же в здравом уме доверяет такому непутевому органу?