Драгонвик. Гл. 3

Миранда в смущении заерзала на месте. Непонятно откуда взявшееся ощущение тревоги нарастало, словно снежный ком, пока неожиданно Миранда не осознала, что это была не просто тревога, а слепой беспричинный страх. Страх чего? Она облизнула губы и оглянулась. Это была лишь уютная маленькая гостиная. Николас спокойно переворачивал страницы газеты, и их тихий шелест чередовался с ритмичным скрипом качалки его жены. Но оба эти звука, казалось, доносились до Миранды словно из холодного далека. Она сжимала и разжимала пальцы, борясь со страстным желанием бежать из этой комнаты сломя голову.

Но когда открылась дверь и в комнату медленно вошла маленькая девочка, ощущение страха и холода сразу же исчезло.

— А, вот и ты, крошка, — как-то вяло сказала Джоанна. — Какая ты шалунья, все время убегаешь.

Николас взял девочку за руку и подвел к Миранде.

— Это твоя кузина, Кэтрин.

Малышка, сунув палец в рот, рассеянно взглянула на Миранду, которая с улыбкой протянула ей руку. Когда-нибудь Кэтрин станет точной копией своей матери. Она уже сейчас была пухлым и вялым ребенком, с такими же редкими волосами цвета кудели и маленькими бесцветными глазками, напоминавшими гальку.

— Пожми руку своей кузине, — резко велел Николас, и Кэтрин медленно повиновалась.

— Мы ведь будем друзьями, правда, дорогая? — спросила Миранда. Она прижала ребенка к себе, но тут же почувствовала сопротивление плотного маленького тельца.

— Да, кузина Миранда, — без всякого выражения в голосе ответила Кэтрин. — А теперь я могу поискать котенка, мама? — спросила она, ковыряя пол носком башмачка и теребя край клетчатой юбочки.

— Ну, я полагаю... — начала было Джоанна, но девочка не стала дожидаться дальнейших слов матери. Она бросила на отца быстрый, вопросительный взгляд и, видя, что тот не намерен задерживать ее, выскочила из комнаты. Она убегала от вечно недовольной матери и от отца, который всегда пугал ее, назад к незатейливому уюту кухни, к милой Аннете.

Николас проследовал взглядом за дочерью, и Миранда поняла, что это диковатое, непривлекательное дитя стало для него большим разочарованием в жизни, но она не могла даже представить, сколь горьким должно было быть это разочарование для человека с подобным характером.

Джоанна вздохнула и снова склонилась над вышивкой монограммы, — монограммой Николаса, как теперь поняла Миранда. Впрочем, она так же заметила, что буквы этой монограммы были очень некрасивые и кривые.

— Не понимаю, — говорила Джоанна, — почему Кэтрин всегда тянет к слугам. Она не могла получить такое пристрастие от меня или от вас, Николас, за исключением, правда Гаансеванов. Ведь они были простолюдинами.

Миранда в изумлении подняла голову. Джоанна должна была понимать, что оскорбляет свою гостью, чье родство с Ван Ринами и определялось как раз через этих Гаансеванов, но бросив на хозяйку Драгонвика только один взгляд, Миранда успокоилась. У миссис Ван Рин просто-напросто не хватало реального ощущения того, как ее слова и поступки будут отражаться на других.

— Кто же может сомневаться, что ваши предки самого знатного и аристократического рода, любовь моя.

И вновь Миранда была покороблена чересчур явной приторностью в голосе Николаса.

Джоанна заулыбалась.

— Мой папа, — объяснила она Миранде, — всегда говорил, что отчаялся найти для своих дочерей подходящую партию, учитывая, по какому ужасному пути пошла наша страна. На реке Гудзон осталось так мало благородных семейств. Но он был доволен, когда я вышла замуж за Николаса. Он считал, что Ван Рин будет в самый раз, хотя, возможно, он и предпочел бы Ливингстона или Ван Ренесселира.

— Я глубоко благодарен ему за то, что он счел меня достойным вас, — ответил Николас. — Миранда, вы играете на фортепьяно? Мы могли бы заняться музыкой.

Она покачала головой.

— К сожалению, нет.

— Что ж, все равно пойдемте, вы будете переворачивать мне страницы.

Она взглянула на клавесин, но Николас покачал головой.

— Никто не играет на этом древнем инструменте. Он принадлежал моей прабабке Азильде де Ла Курбе.

— Хотела бы я, чтобы вы избавились от этого клавесина, Николас, — неожиданно заявила Джоанна, откладывая свою работу. — Он не гармонирует с остальной мебелью, и к тому же постоянно напоминает ту старую историю. Клянусь, слуги даже боятся стирать с него пыль.

— Слуги слишком суеверны, — спокойно ответил Николас. — Вы прекрасно знаете, что я никогда не "избавлюсь" от вещей, принадлежавших моим предкам. Они так же для меня священны, как и та кровь, которую я унаследовал... Ну же, Миранда, идемте в музыкальную комнату... Полагаю, вы не пойдете, любовь моя, ведь вы не любите музыку.

Джоанна склонила свою толстую шею и уставилась на вышивку.

— А разве уже не поздно? Миранда, должно быть, устала. Вы же сами сказали, что она устала.

— Я уже отдохнула, — быстро ответила девушка с некоторой обидой в голосе: ее отсылали словно ребенка, которому пора в постель и это в то время, когда Николас делает ей комплимент, желая насладиться ее обществом? Кроме того, под всем этим она ощущала какие-то подводные течения, но пока никак не могла разобраться, какие именно.

Без дальнейших слов Николас проводил ее в музыкальную комнату, почти пустую, без всякой мебели, со сводчатым потолком и окном-эркером, возле которого стояло фортепьяно.

Когда они вошли в комнату, из темного холла выскользнула чья-то тень и зажгла тонкие свечи. Миранда вскоре привыкла к почти бесшумному и невидимому присутствию слуг, хотя ей и потребовалось некоторое время, чтобы понять, что это было одним из представлений Николаса относительно комфорта. Механизм работы этой машины не должен был быть навязчивым — искусственное совершенство окружающей его обстановки должно было возникнуть играючи, словно от прикосновения волшебной палочки. По этой причине парк и даже лужайки, и фруктовый сад всегда были романтично пустынны. Все необходимые работы — вскапывание, прополка, окучивание и установка бордюров — осуществлялись целой армией садовников ночью, в свете фонарей и факелов.

Николас, усевшись на стул, стал играть, но вскоре выяснилось, что она не в состоянии справиться с обязанностью переворачивать страницы. Хотя Миранда и умела считывать партию сопрано в гимнах, она не могла уследить за сложными аккордами сонаты, которая в этот день соответствовала его настроению.

Пианистом Николас оказался превосходным. Он играл с чувством и изящным блеском. И хотя произведения, которые он исполнял, были очень сложны для ее непривычного слуха, ее поразила виртуозность его игры. Она следила за его гибкими пальцами и за профилем, четко вырисовывающимся на зеленой портьере позади фортепьяно. Его глаза были устремлены куда-то вдаль, в одну точку, и она поняла, что он совершенно забыл о ней, однако рядом с ним ей вновь стало хорошо.

Прозвучал последний аккорд, и, повернувшись к Миранде, Николас понимающе посмотрел на нее и улыбнулся.

— Это был Бетховен, Миранда. А вот это, полагаю, понравится и вам.

Он вытащил из резного ящика позади инструмента ноты.

— Это новая английская опера под названием "Девушка из Богемии". Сначала я наиграю вам мелодию, а затем вы сможете ее напеть. Конечно, можете, это легко.

И вот Миранда встала рядом с ним и запела: "Я мечтала, что буду жить в мраморном дворце". И когда ее первоначальное смущение прошло, ее захватило удивительное соответствие этих слов ее мыслям. Неужели Николас догадался о ее мечтах и потому выбрал эту музыку? Но песня была еще и о любви, и ее голос дрогнул, когда она подумала, что Любовь никогда не найдет ее в этом мраморном дворце — ей и мечтать об этом не стоит, к чему?

Песня закончилась, и Николас поднял голову. Их глаза на мгновение встретились, и на белоснежной коже Миранды выступил слабый румянец.

— У вас чудесный голос, — мягко сказал он. — Вы поете с чувством. А у вас остался кто-нибудь дома, кому вы обещали "любовь до гроба"?

Она покачала головой и отвернулась, сжавшись от непонятной тоски.

Николас удовлетворенно кивнул. Было бы жаль превратить Миранду из фермерской девчонки в леди лишь затем, чтобы отправить домой к какому-нибудь увальню, на которого она бездарно потратит все его труды. Я должен найти ей подходящего мужа, подумал он и, резко поднявшись, закрыл инструмент.

— Спокойной ночи, Миранда.

Что же я сделала не так, опечалилась она, если он так быстро меня прогоняет? Она что-то пробормотала, смущенная тем, что он неподвижно стоит у фортепиано, ожидая, когда она первая выйдет из комнаты.

— Выразите почтение миссис Ван Рин, а затем можете отдыхать, — сказал он, заметив ее растерянность. Джоанна по-прежнему сидела в Красной комнате, но ее вышивание исчезло. Она была занята портвейном и сахарным бисквитом, который поглощала с жадным чавканьем.

До чего же она много ест, с отвращением подумала девушка, но вслух очень вежливо пожелала миссис Ван Рин спокойной ночи. Джоанна ответила ей тем же, улыбаясь при этом своей странной неопределенной улыбкой, а затем перевела блеклые глаза на вошедшего супруга. Он, однако, повернувшись к обеим женщинам спиной, стал листать страницы нового номера "Грейамс магазин", который лежал на столике.

Он поклонился, когда Миранда покинула их, а затем вновь вернулся к журналу.

К своей досаде, Миранда не смогла сразу найти дорогу к собственной комнате. Войдя в холл, она повернула не в ту сторону и пропустила лестницу, ведущую через сводчатый проход наверх. Она долго бродила по лабиринту темных комнат, пока не столкнулась с молчаливым молодым лакеем, зажигавшим свечи.

— Прошу сюда, мисс, — бесстрастно произнес он и указал ей дорогу к дверям ее комнаты.

С изумлением она обнаружила, как много было сделано невидимыми слугами за время ее отсутствия. Постель была заправлена, покрывало аккуратно сложено, свечи, судя по тому, сколь сильно они прогорели, давно зажжены. Ее корзина куда-то исчезла, а бедные наряды разложены в комоде, где на фоне парчовой обивки выглядели совершенно потерянными и уродливыми. От медного таза с горячей водой поднимался пар, рядом лежали свежие, пахнущие лавандой полотенца, на столике рядом с кроватью стоял серебряный кувшин с водой для питья и огромное блюдо с сочными персиками.

Персики! В июне! Но ей предстояло еще многому удивляться. Восхитительное чувство комфорта охватило ее и ласкало так же нежно, как и огромная мягкая кровать. Простыни были сшиты из такого тонкого полотна, что казались шелковыми, и тоже благоухали, только не лавандой, а лепестками роз и вербеной.

Миранда, словно котенок, с наслаждением свернулась калачиком. В комнате было тепло и ей неожиданно захотелось кожей ощутить холодную шелковистость простыней. Ее ночная рубашка из хлопка казалось жаркой и грубой, Миранда импульсивно скинула ее, представляя, как ужаснулась бы такому поступку Тибби. Она сомкнула руки над головой, наслаждаясь уединению. Никто не будет просить, чтобы она подвинулась, никто не будет требовать, чтобы она скорее засыпала. Не нужно будет вставать в пять утра, что-то резать, тереть и мыть. Но в то же время она очень тосковала по матери и малышке. Они прекрасно справятся и без меня, думала она, и, в конце концов, я скоро вернусь... но не слишком скоро. Не раньше, чем наслажусь восхитительным ощущением всей этой роскоши, не раньше...

Она села, натянув простыню до самой шеи, потому что раздался настойчивый стук в дверь.

— Кто там? — спросила она.

Дверь открылась. В комнату вошла незнакомая старая женщина, очень костлявая, в бесформенном черном платье, и закрыла за собой дверь. Старуха подошла к кровати и уставилась на перепуганную девушку. Она была почти шести футов роста и держалась очень прямо. Ее жесткие черные волосы, не тронутые сединой, были скручены на затылке небрежным узлом, со смуглого лица, изрезанного морщинами, смотрели два маленьких проницательных глаза, черных словно ежевика.

— Что вам надо? — прошептала Миранда.

— Я старая Зелия, — грубым голосом с незнакомым акцентом ответила женщина, касаясь рукой своей плоской груди. — Хотела посмотреть, как ты выглядишь.

Миранда перевела дух. Кузен Николас упоминал на пароходе имя Зелия, предупреждая, что та может испугать ее сказками о призраках и ведьмах. Должно быть, это старая служанка, немного тронувшаяся умом, да, именно так, хотя немигающие черные глаза смотрели вполне осознанно. Она медленно перевела взгляд с встревоженного лица девушки на ее густые золотые волосы, спадающие на голые плечи и на одеяло. Зелия покачала головой.

— Pauv'e petile*, — она говорила с каким-то печальным сожалением. — Зачем ты вошла в этот дом? Плохо будет. Азильда опять будет смеяться.

* Бедная крошка (фр. язык).

— Вы говорите чепуху, — проговорила Миранда. — Пожалуйста, уйдите. Я хочу спать.

Сморщенные губы скривились в мрачной улыбке.

— Ты была сегодня в Красной комнате. Думаю, ты почувствовала. Да?

— Я не знаю о чем вы... — она остановилась. Те несколько мгновений ледяного страха были, конечно, плодом ее воображения, она больше не испытывала ничего подобного и теперь даже сомневалась, было ли все это на самом деле. — Конечно, нет, — сердито закончила она. — Уйдите.

Старуха кивнула.

— Да, ты почувствовала. Но ты не хочешь признаться в этом. Ты спешишь навстречу беде с распростертыми объятиями. Может быть, такова Божья воля?

Она воздела правую руку ладонью вверх, а затем сотворила крестное знамение.

— Почему вы стараетесь напугать меня? — воскликнула Миранда, стараясь рассмеяться.

— Не напугать, крошка, но предостеречь, — Зелия вытянула корявую руку и коснулась пряди золотых волос Миранды. Старуха осторожно, почти нежно подержала в сомкнутой руке блестящие вьющиеся волосы. Она закрыла глаза. — Ты должна верить... — ее голос поднялся до самой верхней ноты, став напевным... — вокруг тебя тьма и зло и кровавая вода. А еще любовь. Две любви, но ты не узнаешь их вовремя.

Она открыла глаза, и прядь волос выпала из ее руки.

— Ты думаешь, старая Зелия сумасшедшая, да? Ты лежишь здесь обнаженная и твои золотые волосы похожи на паутину, и ты не понимаешь, о чем я говорю. Да, ты еще дитя и твоя душа слепа, будто у крота в норе под лужайкой... красивой тихой лужайкой.

Черные глаза блестели с осуждающим сожалением. Странная женщина повернулась и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

— Она сумасшедшая, — прошептала Миранда. Она вылезла из постели и заперла дверь. Раньше ей не приходилось делать это, ведь в их доме на ферме не было замков. Затем она натянула ночную рубашку и заплела волосы в тугую косу. Она вновь вскарабкалась на высокую постель, но в этот раз, прихватив с собой подаренную отцом Библию, которую не удосужилась почитать раньше.

Она горячо помолилась, а затем из-за ощущения вины прочитала девяностый псалом со всей страстью, на которую только была способна.