Дыхание в басовом ключе

— Не мамкай! Давай, давай, поднимайся!

— Нет!

Наверное, стоит предупредить, что сонный Даник страшен. А так как просыпается он всегда с трудом, вне зависимости от того, когда лег, то можно сказать и по-другому — Даня страшен по утрам. Каждый раз одно и тоже — заспанная рожица скорчивается в угрюмую гримаску, крохотные кулачки упрямо сжимаются, и это маленькое чудовище начинает говняться. Долго и со вкусом. Так с какой радости сегодняшний день должен был стать исключением? А ни с какой! Он и не стал.

Едва разлепив свои голубые глазенки, сын включил положение "не хочу". Не хочу вставать, не хочу умываться, не хочу чистить зубы, не хочу банановый йогурт. Клубничный есть? Да? Тогда не хочу. Шоколадный есть? Нет? Тогда хочу. Не хочу булочку, не хочу хлопья, не хочу одеваться, не хочу обуваться, не хочу в садик, не хочу...

— Данила, по жопе хочешь? — сегодня я тоже не отличалась особым терпением.

— Не ха-а-а-ч-у-у!

Кое-как впихнув его брыкающуюся и ноющую тушку в спортивный костюм, я буквально вывалилась на лестничную клетку. Пока мы ждали лифт, (который, о чудо, работал) Даня наконец понял, что отвертеться не удалось, и, угомонившись, взял меня за руку. Из подъезда мы выходили уже спокойные и оживленно щебечущие о зайчиках в живом уголке детсада. Вездесущим и всезнающим бабулькам на лавочке вместо ожидаемого ежеутреннего концерта пришлось довольствоваться моей мордой кирпичом: "А? Что? Крики? Детские? Нет, не слышали... Может, Вам послышалось? Хотите, лора хорошего посоветую? Ну, до свиданья, Полина Аркадьевна, до свиданья".

На этом, правда, мои пять минут везения закончились. Потому что Даня вдруг изъявил немедленное желание съесть тот клубничный йогурт. Пришлось заезжать в супермаркет, потом отмывать от розовой гадости ребенка, меня и машину, потом десять раз целоваться на прощание, потом еще раз, и еще раз... Надо ли говорить, что на работу я таки опоздала?

Оделив своим вниманием все питерские пробки и два раза чудом избежав аварии, без пятнадцати девять я, наконец-то, добралась до места моих ежедневных пыток. Первый урок начинается в девять, а мой так вообще в пол-одиннадцатого, так что, по-хорошему, я не только не опоздала, а у меня даже оставалось время на утренний кофе. Но! Это же по-хорошему, к моему случаю неприменимому.

Наша директриса в прошлой жизни была, наверное, командиром воинской части, поскольку просто не могла себе представить начало дня без боевого построения ака летучка. И ладно бы, было о чем говорить, а так каждый раз одно и то же: Иванову плохие оценки не ставить — его папа дал денег на ремонт актового зала, Петрова не вызывать — его мама в ГОРОНО, Сидорову с уроков не выгонять, ибо... Фамилии и причины менялись, генеральная линия оставалась прежней: мы — элитный лицей, наши дети должны быть самыми лучшими, а поэтому (о, логика, мне тебя искренне жаль) давайте вместо того, чтобы учить, дадим им всем медальку золотую блестящую, по одной штучке каждому, и пусть катятся дальше покупать дипломы, красные ли, синие, в крапинку — это уже не наше дело.

Зачем нужно было обсуждать это каждый день, никто, кроме, очевидно, самой директрисы, не понимал, тем более, что для этого требовалось приходить чуть ли не на час раньше. Но прогулы карались лишением премии, а потому посещаемость мероприятия была почти стопроцентной. "Почти" — это за исключением наших физика и тренера мальчиковой сборной по бейсболу (да, у нас есть и такая, очень неплохая, кстати). Первый представляет из себя настолько несобранного растяпу, неспособного не то, что прийти вовремя, а хотя бы запомнить кабинет, в котором идет его урок, что даже наша мегера оставила попытки привести его в чувства. А второй — до неприличия богатый мужик, парней тренирует в свое удовольствие и на всякие премии, как, впрочем, и на саму зарплату, ему откровенно начхать. К сожалению, я себе такого позволить не могу, хотя и очень хочется, и я приготовилась умолять, оправдываться и унижаться до последнего. В том, что мое отсутствие не прошло незамеченным, я как-то и не сомневалась.

Тут, пожалуй, надо сделать небольшое лирическое отступление и рассказать, где же и кем я, собственно, работаю. Как вы уже наверняка поняли, я несу свет во тьму, знания в массы, будущее в настоящее — короче, я учительница. Точнее, я несла бы свет и так далее по списку, если бы была учительницей, скажем, русской литературы или японского языка, или хотя бы биологии. Но нет, я преподаю музыку! В одном из самых элитных питерских лицеев, доступ в который открывается только по предъявлению папиками кошельков не менее пяти сантиметров в толщину, платиновых банковских карт или хотя бы доказательств достаточно близких отношений со власть имущими в этом мире. Учебная программа тщательно планируется таким образом, чтоб и вашим, и нашим. То есть, чтоб и все как у всех, и, не дай Боженька, не мешать бриллиантовым деткам заниматься их бриллиантовыми делами. Я как раз из оперы "как у всех". Кто-то когда-то решил, что элитному учебному заведению по статусу положен олимпийский бассейн, навороченный компьютер на каждую парту, кейтеринг вместо повара, спортивная сборная и преподаватель музыки. Именно музыки, заметьте, а не пения. С какого перепугу и кому именно это надо, оставалось тайной и для меня, и для моего работодателя, но на всякий случай меня таки взяли. Галочка стоит, а вот дальше, так сказать, ваши проблемы.

Ни Бах, ни Моцарт, ни Бетховен моих, с позволения сказать, учеников не интересовали ни вот столечко, и посещаемость в отведенном под это дело кабинете была чуть ли не нулевая. Те же, кто по тем или иным причинам заглядывали на урок, предпочитали заниматься всем, чем угодно, только не семью дочерьми Полигимнии (прим. — Полигимния, муза музыки). Девочки оживлялись только при упоминании имени Дебюсси, ставшего очень модным в последнее время благодаря Эдварду Каллену (прим. — герой "Сумеречной Саги" С. Майер), ошибочно принимая его за супер-пупер крутую современную поп-звезду и делая жутко смешные попытки притоптывать каблучками при звуках той самой знаменитой Clair de Lune. Парни же за все время моей работы заинтересовались лишь один-единственный раз, это когда у меня юбка зацепилась за гвоздь и с треском разорвалась до самой талии.

Жаловаться кому бы то ни было на столь явное игнорирование расписания не имело смысла. Еще в самом начале я предприняла парочку таких попыток, но мне вначале мягко, а потом в более доходчивой форме объяснили мое место в школьной иерархии. Получалось, что ниже была только уборщица баба Глаша, и то сезонно, потому как единолично владела ключами от подсобки, куда можно было сбежать зимой покурить, вместо того чтоб мерзнуть на крыльце.

Короче, меня всего лишь терпели, не шибко жаловали и были готовы в любой момент поменять на олимпийский бассейн. Я отвечала полной взаимностью, поскольку работа, не приносящая хоть какого-нибудь морального удовлетворения, никогда не имела высокого рейтинга в списке моих планов на будущее, но... Им была нужна галочка напротив графы "училка музыки", а мне — стабильная зарплата. Так что мыши плакали, кололись, но продолжали жевать кактус.

Я как раз наяривала круги на парковке, выискивая, куда бы приткнуть свою престарелую Ниву, когда требовательно зазвонил телефон. Мне всегда казалось, что телефоны звонят именно требовательно. Как будто мы им что-то должны. Никогда не могла заставить себя проигнорировать вызов, даже если хотела. Казалось, что если я это сделаю, то телефон каким-то образом отомстит. Знаю, глупо, но ничего не могу с собой поделать. Он звонит, я отвечаю. Всегда. Наверняка это мегера, не может дождаться, пока сама приду, так не терпится начать разнос. Вот склочная баба! Я с раздражением схватила не затыкавшуюся Нокию, но, взглянув на высветившееся имя, расслабилась и улыбнулась:

— Да? — томно шепчу в трубку, продолжая коршуном кружить между рядами машин. — Знойная страстная брюнетка на проводе.

— Хмм, — закашлялся мужской голос. — И чем же знойная и страстная занимается?

— Ждет, милый. Терпеливо ждет, — прыщавый юнец запарковал, наконец, свою колымагу и освободил дорогу.

— А что мой вулкан страстей делает, пока ждет?

— Ищет, поросеночек, ищет, — да что ж такое-то, а? Откуда столько машин?

— Ну и как? Наша маленькая сексуальная училка готова к сегодняшнему?

— Аха, жду не дождусь, милый. Уж истомилась вся.

— И что, рыбонька моя, ты надела?

— Мммм... Свою самую сексуальную юбочку, козленок.

— Ооо! Это которая бежевая и такая узенькая, что видно твои...

— О, да! — наконец-то приткнула показавшуюся вдруг огромной Ниву на чудом найденный пятачок возле самого крыльца.

— Дура, что ли?! — от дикого вопля зазвенело в ухе и тело предприняло несанкционированную попытку покинуть машину через крышу.

— Ух ты, а громче можешь? А то я вторым ухом еще немного слышу. Вот оглохну из-за тебя, и как я тогда играть сегодня буду?

— Каком кверху! Если ты в этой юбке сядешь за барабаны, поверь мне, никого уже не будет интересовать, как ты играешь. Ты о чем думала вообще, если не секрет?

О чем думала, о чем думала? О том, что воды нет, завтрака нет, чистой вменяемой одежды нет, зато есть два оболтуса — одному четыре года, другому скоро тридцать четыре. И это еще большой вопрос, кто из них взрослее.

— Ром, я не специально.

— Юбка на тебя напала и с ножом у горла потребовала ее надеть? Ладно, проехали. Привезти тебе что-то из Ленкиного?

Ага, щас! Еще мне не хватало одевать вещи твоей жены! Откуда я знаю, может, ее стервозность заразная? Может, это через одежду передается? Нет уж, фигушки.

— Не надо, я что-нибудь придумаю, — ну да, например, повешусь...

— Ладно, тогда в два я за тобой заеду?

— Ага.

— Ну давай. Знойная и страстная, блин, а-ха!

Мда, насчет юбки я и правда не подумала. Мозги были с утра другим заняты, и вот результат — совсем из головы вылетело, куда я сегодня собралась. А меж тем, стоило бы помнить. Впрочем, наверное, я просто не особо верила в реальность происходящего и подсознательно ожидала, что Ромка с минуты на минуту позвонит и скажет: "Ага! Развели тебя, лохушка!" Иначе как-то слишком сюрреалистично это все получалось.

Романыч позвонил вчера часов в десять вечера, что указывало на исключительную исключительность ситуации. Обычно на звонки ко мне в такие часы его благоверная накладывала вето, а тут даже особо и не выступала, хотя я и слышала ее бубнеж на заднем плане. Боженов сразу взял быка за рога:

— Витек, хочешь штуку баксов за один вечер заработать?

— Ахмгмх, — ясен пень, я подавилась от неожиданности и картинок, которые мгновенно нарисовала моя больная и извращенная фантазия. Уделив каждой из них должное внимание, я аккуратно уточнила: — Боженов, как называется столица Боливии?

— Не понял? Это ты кому?

— Тебе, тебе. Так как?

— Вообще — почему я должен это знать? А в частности — все еще не понял. Ты там что, кроссворд гадаешь? Я тебе простой вопрос задал — штука баксов за один вечер, две буквы, так как?

— Я бы сказала, что это зависит. Учитывая, что ты и твой подбородок лично знакомы с кулаками моего брата, я думаю, что проституцию можно исключить, да? Ну, разве что ты внезапно двинул с катушек, но небольшой тест с Боливией выявил твою вменяемость.

— Ты больная? Какая проституция? — заржал Ромка.

— Наркокурьер тоже отпадает, в виду моего исключительного топографического кретинизма?

— И не наркокурьер.

— Кого-то надо грохнуть?

— Ну... Можно и так сказать, грохнуть.

Я на секунду обалдела. Я-то в шутку... Нет, не может быть, чтобы Ромка это всерьез.

— Романыч, это ты о чем сейчас, а?

— Золотце, ты созрела для того, чтоб перестать гадать, и спросила напрямик? Как-то ты рановато в этот раз. Оставалось еще несколько...

— Боженов! Итак?.. За что деньги?

— За барабаны! — Ромкин голос прямо звенел от восторга. — Классно, правда? Один вечер. Ты меняешь ударника. Штука баксов твоя. Стриптиз по желанию.

— Чего?!

— Шутка!

— Дошутишься! А что играть-то надо? Вряд ли кому-то подойдет мой, с позволения сказать, репертуар.

— Твой репертуар никого не колышет, поверь мне. Если ты им подойдешь, они сами научат, чему надо.

— Дай мне убедиться, что я все правильно поняла — кому-то нужен ударник на один-единственный вечер, знание программы не обязательно, подходящим платят штуку баксов, не интим?

— Да!

— Романыч, где подвох?

— Какой подвох?

— Это ты мне скажи, какой подвох. Ну давай, давай, колись, сволочь! Это что, какой-то народный ансамбль и меня заставят надеть кокошник?

— Ну, не совсем, но близко.

— На сколько близко, Боженов?

— Ну... Помнишь, мы с тобой ходили в клуб на выступление "Рельефа"?

— Тех московских рокеров? Помню, конечно, такое разве забудешь... Ты как-то очень далеко начал.

— Да не очень. Это они ищут ударника.

— Ахмгмх, — я подавилась во второй раз. — Ромочка, а я-то тут при чем? Ты же знаешь мое отношение ко всяким панкам...

— Во-первых, они не панки. Я, конечно, понимаю, что для тебя все неформалы — панки, но хотя бы при ребятах не говори этого — они не оценят. А, во-вторых,Витек, тебе что, не нужна штука баксов?

Аргумент был убийственный, и с моего согласия Романыч договорился на прослушивание сегодня в полтретьего. А я взяла и одела юбку. До колена. Такую узкую, что видно мои... Ой, дура!

Глава 4

Да что ж за день-то такой, а? Я еще и проснуться-то толком не успела, а марширующий в ногу ряд пакостей уже выстроился на полквартала. Топают за мной следом и скалятся, сволочи. Хоть бы кофе дали выпить, что ли. Как бы мне пережить этот день, не понеся еще больших потерь? И так для девяти утра как-то слишком бойко — минус Олежек в удобоваримом настроении, минус завтрак, минус не светящая мне халтурка (а что, у кого-то есть тень сомнения по поводу того, как скоро мне укажут на дверь при нынешней моей харизме?) — и вот, кажется, премия тоже собралась ехидно улыбнуться и помахать ручкой на прощание. И все это при том, что в плюс можно записать только начинающиеся хандру и пофигизм. Или это тоже в минус? Как сказал бы Ромка, дебет с кредитом не сходятся никак. Даже по принуждению.

Тяжело вздохнув, я вылезла из машины и, одернув задравшуюся по самую... э... самые бедра юбку, влилась в поток опаздывающих в школу подростков. В лицей, тьфу ты, конечно же, в лицей, какая же мы школа? Лицей — это звучит гордо! И непонятно. Я хихикнула про себя и вплыла в широкий вестибюль.

Здание, в котором сейчас располагается наше заведение, в прошлом принадлежало одной крупной голландской гильдии. Они торговали мехами и кожей практически со всей Европой, а здесь располагались ремесленные мастерские и склады; а на нижнем этаже — три огромные отделанные золотом и парчой лавки. Свое разрешение на торговлю купцы получили еще от Петра, и с тех самых пор, вплоть до пришествия приснопамятной советской власти, жили припеваючи, скупая пушнину от финских и наших промысловых и превращая ее в очаровательные шубки, муфточки и сапожки, в которых потом щеголяли первые красавицы Европы, Нового Света, да и Руси тоже. Сам императорский двор не чурался приодеться у голландцев. Судя по всему, дела у них шли более чем хорошо, чем и не преминули заинтересоваться экспроприаторы от народа, и, вдохновленные харизматичным картавеньким любителем потаскать бревна, решили, что "такая корова нужна самому". Купцов быстренько раскулачили — кого сослали, кого выгнали, а кого и вообще — того. Шубки с сапожками, что не успели раскрасть, пустили в народ, а в самом здании разместили местный комитет молодежи.