Мы качали и качали кровь, физиологический раствор, последний, из резерва, на черный день, который — таки настал, сберегаемый альбумин, в одну из вен методично капался дофамин, подстегивая слабеющее сердце, и мало-помалу начинал надеяться на чудо. Давление нехотя поднялось до 70, потом до 80 мл. ртутного столба, зрачки начали сужаться. Подошел Сергей, мотнул головой и скрестил в предплечьях руки. Ребенок, значит, погиб.... Не успев даже одного раза самостоятельно вдохнуть на этом свете, мальчик? Да, Сергей сказал "мальчик", да, я же сам помню, что мальчик — умер, наверное, ещё в животе, может даже сразу после удара.... Некогда думать, надо заниматься матерью.

— Сергей, возьми того с чеметухой, — попросил я, а то у нас тут запарка.

— Да вижу, — бросил он, направляясь к выходу из операционной.

Сергей, между прочим, после этой ночи на дежурство выходит, и то, что он сейчас будет делать с больным — кровь и слизь из трахеи аспирировать, параметры контролировать, на мой взгляд, мог бы сделать и любой другой врач, не обязательно реаниматолог, во всех наших манипуляциях нет ничего сверхъестественного. Но мне порой кажется...(помните, что я про медсестер говорил?), так вот, мне порой кажется, что я знаю, кто у них был преподавателем. Вот и сегодняшний дежурный лекарь из тех же. Сидит где-нибудь в ординаторской, либо для отвода глаз у какой-нибудь бабульки живот мнет, больной кровью будет захлебываться — пофиг. "А я и не знаю, как этим электроотсосом пользоваться, " — все равно, как индульгенцию тебе предъявляет. В вену попасть, электрокардиограмму снять — за сестрой бежит, а туда же, не преминет посетовать, что молодежь сейчас работать не хочет, и делать ничего не умеет. Я так понимаю, если сестра не умеет, ей надо сказать: "Смотри, растяпа" — и продемонстрировать, как надо делать то или то, а не возмущаться неграмотностью. На это имеешь право, если сам умеешь в ту же вену ширять, а если нет — извините.

Операцию мы тогда, в общем-то, завершили быстро. Девчонку — в реанимацию, на аппарат ИВЛ, потом парня взяли на операцию, ему, правда, уже Сергей наркоз давал. Девчонка, на удивление быстро вышла из шока, сейчас вон лежит, уже кашу ест, а у парня — ушиб мозга тяжелой степени. Гематому ему удалили, а что толку, если все полушарие — всмятку, даже если бы сразу его на стол взяли — эффект тот же, да и куда возьмешь, если стол у нас все равно один?

... Все это я прокручивал снова в голове, когда зашла Николаевна, наша старшая, с кучей нагроможденных друг на друга картонных коробок. Поставив их на подоконник, она блеснула на меня стеклами очков.

— Принимайте товар, Дмитрий Олегович.

— Что за товар?

— Американская гуманитарная помощь, — торжественно провозгласила она.

— Ну и что в этот раз? Опять "то, не знаю что"? Самоклеющиеся повязки, самонадевающиеся памперсы?

— Ну, на счет памперсов не знаю, но есть кое что и полезное. Пластырь, например, "бабочки", катетеров Фолея много.

"Бабочки" — это действительно хорошо, будет чем детей колоть, и катетеры к месту, а то мы все старые запасы добили. Помню, на выставке медтехники я спросил у немца, рекламировавшего, как раз эти катетеры Фолея — "Сколько раз ваши изделия могут выдержать стерилизацию?" Тот посмотрел на меня, как на придурка, и наставительно, по словам произнес: "Ин Дойчланд — айн пациент — айн катетер". Ну, ну. А "драй яре цвай катетер" на все отделение не хотел?

— А что еще буржуи отжалели?

— Ну, есть много чего, большая машина приехала. Много, конечно, и бесполезного, но нам сказали все равно выписать, чтобы помощь использовалась, а то приедет проверка, так будут ругать, что помощь без дела весит.

— Интересно, как мы можем использовать то, что мы не можем использовать в принципе? Вон, еще с прошлого раза целый ящик остался.

— Спишем, первый раз, что ли, — вздохнула старшая.

"Прошлый раз" — это от немцев. Те, наряду с вполне нормальными кроватями, мы их, кстати, перекрасили, и теперь у нас все кровати в отделении функциональные, любота, прислали здоровенный ящик шлангов и патрубков к аппаратам ИВЛ. С нашими "рошками", правда, эти шланги никоем образом не соединялись, но это уже дело десятое. Все равно нас заставили их выписать, после чего мы с ребятами ломали головы над тем, куда их приспособить, потом плюнули, да и списали потихоньку, проведя на них, якобы, энное количество наркозов, благо что все эти шланги были одноразовыми.

Буржуев понять можно, они ведь, когда помощь шлют, надеются, что мы здесь оснащены современной аппаратурой. То, что она у нас 30-ти летней давности, им и в голову не приходит. Да и потом, даже если бы эти шланги и подошли — ну поработали бы мы на подарке месяц, два, а потом? Новых поступлений никто не гарантирует — все равно потом возвращаться к своему старенькому, родненькому, тысячу раз кипяченому и промытому.

— Вот список, чего там есть, — протянула Николаевна мне листок.

Так, действительно — катетеры, иглы — "бабочки", пробирки, переходники (нужно), кислородные маски (тоже нужно), системы для питания через желудочный свищ (на кой ляд? отдали бы лучше их в онкологический диспансер, там они действительно пригодились бы), алюминиевые емкости (сопрут и на цветные металлы сдадут).

Ну вот, конечно — "шланги к аппарату ИВЛ" — 50 шт., "резиновые мешки" — 50 шт., "поглотители углекислоты" — 100 шт. Ну куда мы эти поглотители денем? Хотя..., можно конечно, попытаться приспособить их к нашим аппаратам, тогда резко снизился бы расход анестезиологических газов — кислорода и закиси азота. Нам, правда, с этого ни рубля, ни фантика, зато Родине большую пользу принесем. Еще что? Мочеприемники, парафин (он то зачем?) дребедень, одним словом.

Я с омерзением глянул в угол, где уже начинала громоздиться гора картонок из-под растворов. Опять зал захламится так, что ни каталку протолкнуть, ни самому пройти.

— Хватит, хватит, Николаевна, остальное распихайте по другим комнатам, а то опять санитарки будут заставлять шоковых больных до стола своими ногами добираться.

Ещё раз пощупав пульс у парня я вышел из зала. Посмотрев остальных больных, я снова уселся за стол. Быстро расписав лечение на день, я откинулся на скрипучем стуле, изучая график дежурств врачей по больнице. Итак, что день грядущий нам готовит, вернее, кого? 10-ое — Старшенко В.К. не самый худший вариант, можно даже сказать, один из лучших. По крайне мере, будет вызывать на серьезные случаи, там, где действительно нужны мы, опять же, умеет принимать решения, помочь сможет, если что.

Повеселев, я оформил выписной эпикриз на угрюмого мужика, хватанувшего вчера самогону, в который наверняка бабулька-изготовительница щедрой рукой сыпанула димедрола. А иначе с чего он от "двух стаканов" полдня дрых ни на что не реагируя? Вообще-то мы должны из нашего отделения переводить больных куда-то еще, выписывать из реанимации — не есть зер гут, это говорит о чрезмерной продолжительности лечения в нашем отделении.

Но ради праздника — надо сделать доброе дело. Во-первых, мужик перестанет маяться с похмелюги, во-вторых, из терапии не прибегут ко мне с жалобой, что "наш" сел на белого коня, а в-третьих — именно, что праздник. Свой, родной День медика, труженика в белом халате, героя с воспаленными от бессонных ночей глазами, с Гиппократом башке и таблеткой в руке, короче, День Лепилы. Он, вообще-то не сегодня, и даже не завтра — послезавтра, в воскресенье, я его еще один раз отпраздную, но это уже будет другая смена сестер и санитарок; коллег, опять же, не будет, разве что какого-нибудь страдальца дома выловят и дернут к больному. Так что в воскресенье — узким кругом, а сегодня вся больница разбредется по отделениям, кто кому люб. Мы вот, традиционно гуляем с оперблоком, а физиопроцедурный кабинет — с рентгенологами, поскольку они напротив друг друга.

Настрочив выписной эпикриз на мужика, я выпроводил его из отделения, попутно строго внушая ему, что алкоголь — страшный яд, присовокупляя к тому ужасные истории об отравившихся насмерть суррогатами и допившихся до зеленых чертей бывших наших пациентов. Случаи эти, по большей части, действительно имели место быть, однако повеселевший мужик явно слушал меня вполуха, суетливо-радостно потирая ладоши и лихорадочно поблескивая глазами. Хотя, возможно, он слушал меня очень внимательно, а торопился просто, чтобы успеть написать нам благодарность в местную газету "Лесногорский вестник", к празднику, так сказать.

-2—

Есть уха по-монастырски, каша по-крестьянкси, чай по-купечески, а вот едали ли вы картошку по-хирургически? Если у вас нет случайного увлечения, что-нибудь скромно обрабатывать на досуге в автоклаве, то вряд ли. Потому что только в автоклаве можно добиться такого неповторимого вкуса, натушив ее, родимую, с небольшими кусочками свининки, в меру посыпав специями и солью. И хотя автоклав — в сущности, очень большая скороварка, ни в какой скороварке вы такого эффекта не получите, колпаком своим ручаюсь, как нельзя изжарить настоящий шашлык в электрошашлычнице, или как нельзя ту же кашу по-крестьянски правильно приготовить не в русской печи, а в какой-нибудь азиатской микроволновке. Картошку такую мы делаем редко, но для истинных ценителей достаточно одной фразы — "будет картошка "в автоклаве"", чтобы восторженно протянуть "о-о-о" и к назначенному времени явиться, вожделенно облизываясь.

Ну, а что? Человек всегда стремился любое место работы превратить в некое подобие кухни, чтобы, значит, работу делать и одновременно для своей утробы усладу готовить. Приятное с полезным совмещать. Первыми были, наверное, кочевники, придумавшие ложить куски мяса под седло своего коня. Скачешь себе, под предводительством какого-нибудь Аттилы или Чингисхана, а мясо от давления и температуры превращается в этакие отбивные вполне годные к употреблению и не требующие дальнейшей обработки. Можно использовать в виде сухих завтраков, а также как закуску к пиву, пардон, кумысу. На вид, может, и не аппетитно, зато питательно, монголы на этом сухпае до Адриатики дошли.

Приятель мой, отходивший по морям до развала "великого и могучего" с десяток лет, с восторгом до сих пор рассказывает об изумительном блюде — "морской петух, запеченный с маслом в пергаментной бумаге на пароходной трубе". "Вы, говорит, земные жители, никогда такой рыбки не отведаете, то, что в магазине покупаете, замороженное, с настоящей рыбой и в одной очереди не стояло!" Мы вот, картошку в автоклаве тушим, говорят, очень неплохие бутерброды получаются в сухожаровом шкафу, и, если люди когда-нибудь действительно рванут к звездам, я уверен, что наши люди обязательно найдут способ жарить яичницу в атомном реакторе или суп сварить на огне ракетных дюз.

Картошечка еще доспевала в автоклаве, а на столе уже выстроились тарелки с твердыми кругляшами копченой колбасы и нежно-розовыми ломтями ветчины. В двух глубоких тарелках влажно поблескивали выуженные из трехлитровых банок огурцы и помидоры. Правильные огурцы, не более 8-10 см длиной, пупырчатые, такие во рту раскалываются, как орех, и до неприличия аппетитно хрустят на зубах, и помидоры тоже правильные, не из перезревших, кожа на которых слезает, как с магаданского шахтера на черноморском пляже, на тарелке они расплываются, а при попытке укусить — брызжут во все стороны семечками и соком. Помидорчики, что лежали на нашем столе были чуть-чуть недозревшими, тверденькими, и листочек вон к одному прилип черносмородинный, значит засол оптимальный. Это, должно быть, Владимировна постаралась. В двух маленьких салатницах небольшими кучками возвышался семислойный салат, с орехами, свеклой и чесноком. Я его, в общем-то, не очень уважаю, а вот Серега от него без ума, очень замечательно, говорит, влияет на различные возможности организма. Серега у нас, как самый домовитый хозяин, притащил свежие помидоры, редиску и салат, выращенные в своем чудо-парнике. Он у него стеклянный, с паровым отоплением, работал Сергей над ним чуть ли не всю позапрошлую осень, зато ест витамины теперь без малого круглый год. Веточки укропа, с капельками росы на иссиня-зеленых иголочках, тоже, наверняка, оттуда.

Поскольку я с некоторых пор одинок, как лермонтовский парус, мне простителен более скромный вклад в пищевое разнообразие. Я выставил на стол банку маринованных боровичков, прошлым августом собранных в окрестных лесах, достал вакуумную упаковку консервированной селедки, несколько яблок и апельсинов. Над столом уже плыл аромат, живо заставляющий вспомнить институт и кафедру физиологии с Павловскими собачками. А время то обеденное, 2 часа. Ну и приготовления, слава Богу, последние. Марина Владимировна сосредоточенно нарезала хлеб и, улыбаясь, прислушивалась к пикировке Гоши и Сергея.

— Хиру-у-рги. Художник — от слова "худо", а хирург — от слова...

— Ладно, вы тоже, специалисты, научи обезьяну вашу трубку пихать, тот же анестезиолог будет.

— Ха, а вы? Соединят пищевод с прямой кишкой, и пишут потом с умным видом: "прогноз заболевания крайне неблагоприятный."

— А вы только и умеете плюсики в ваших листах ставить. Пукнул больной — вы плюсик, еще пукнул — еще плюсик, интенсивное наблюдение, блин.

— Между прочем, — включился я, поддерживая Серегу, — раньше врачи делились на три категории — "физики" — это нынешние терапевты, и все те, кто от них отпочковался, вроде бы "фармакологи", точно не помню, это те, из кого получились аптекари, и, совершенно точно помню — "хирурги", которые были низшей категорией, особо нигде не обучались, и вербовались они из людей, привычных к виду крови — цирюльников, и, как ни печально, Гошенька, палачей.

— А вы..., — задохнулся от возмущения Гоша.

— Мы, — торжественно провозгласил я, — единственные из врачей, сохранившие крупицы знаний по медицине.

— Всё, всё, победили они вас, Игорь Петрович, засмеялась рыжеволосая Инна.

Стол был уже накрыт, мои грибы нашли себе достойное место между адыгейским сыром и шпротами, селёдка покрылась колечками лука, и мы начали рассаживаться на стулья и винтовых табуретках, экспроприированных из перевязочных, вокруг узкого стола. Пришли Катька, наша санитарка, заведующий хирургией, седоволосый усатый дядька, прилетела с приема, запыхавшись, гинеколог. Николаевна на наши посиделки не ходит, а сестрица моя при деле — за больными бдит. После того как явилась последняя медсестра из оперблока, полная, но чрезвычайно подвижная Виктория Степановна, мы закрыли дверь на защелку.

— Ну, ребята, — торжественно провозгласил заведующий, — за нас! Периодически мы все оказываемся в дерьме, избежать этого невозможно, так выпьем же за то, что бы ситуация эта наступала, хотя бы, как можно реже.

Мы едва успели ополовинить пластиковые стаканчики с "Гусарской", как в дверь постучали.

— Кого там ещё не лёгкая? — вопросительно поднял бровь Семеныч.

Поскольку ближе всех сидела Инка, она крутнулась на стуле, слегка приоткрыла дверь, и, изогнувшись, как кошка, проскочила в образовавшуюся узкую щель. Через пару секунд она вернулась таким же образом.

— Дмитрий Олегович, вас там Николаевна.