— Эй, мать, ты чё, с ума спрыгнула? Да прям к нам под бампер?
— Ребятки, с Новым Годом вас, парнишечки, сын у меня свалился вона там, пьяный, донесть никак, а бросить — замёрзнет! Подмогните, а? Христом-богом...
— Пшла в жопу, дура, блиннах. Не вишь, торопимся. И так кругаля дали, чтоб Фёдрыч на посту не достебался...
— Да ладно, ты чё, в натуре... Шалавы подождут чуток, а тут доброе дело, Новый Год всё ж таки.
— Ну тя и развезло, и всего с пары-то стаканов. Совсем слаб стал...
— Ща как вмажу прям в лобешник так и узнаешь, как слаб... Эт ж Юлька. Помнишь, в школе? Нутко, мать, где там твой хлопчик?
— Да вот тут, рядышком совсем, двадцать шажков, моих, то есть, а ваших десять... Вы вона какие здоровенные оба.
— Ух ты... Голый.
— Так ограбили же. И куртку, пуховичок, тёмно-синий, фирменный, новый почти, на молниях, и свитерочек, и джинсу, и ботиночки даже... Ненадёванные совсем ещё. Как в армию отправляла... Полностью обнесли, нехристи окаянные. А я иду — смотрю, вот он, Витенька мой, лежит себе — весь голенький, совсем-совсем! На снегуууу...
— Хва голосить, дура... Да, народец вовсе заскотинился да запаршивел. За сотню удавится, за рупь удавит. А зарежет так и вовсе бесплатно. Ух ты, тяжёлый-то какой. Скок, давай, помогай...
— Так эт он в армии... В спецчастях... Накачался.
— Ух ты... Я сам в десантуре служил. Три года как дембельнулся. А этот... ох и раскачанный... Блин, вроде мелкий, а будто гирь наглотался... Эй, Пупок, подмогни, что ль... Давай-давай, раз год лошади, впрягайся...
— А чё я? А, ладно. На хрена козе баян, она и так весёлыя. Ррааз! Есть. Вместо синей лошади я, как лошадь, и этот — весь синий уже. Как тот синий иней блин на провода. Эй, мать, он как, не наблюёт нам тута?
— Да нет, что ты, милок, сроду не блевал.
— Сроду не пьют. Тем более не ужираются. Так. Куды те?
— К городу давайте пока.
— Главное чтоб нам к тёлкам не припоздниться.
— Не, не опоздаем. Как выезжали, звонил — ждут. Скучно, говорят, без парней.
— Хм... Чо, правд' наманые тёлки?
— Тёлки первый сорт. Супер.
— Ты хоть по трезвяку их снимал-то?
— Обижаешь. Съём — только по трезвянке. Ну, почти.
— Ага. То-то в прошлый раз, тож были супер, тебя послушать ежли, а там такие шмакодявки, я столько не выпью, чтоб встал, ей богу. Да и ты прифигел, помнится, как увидел, так к дверям, к дверям, и бочком-бочком эдак... Наружу — и бежать... А ведь мы уже прилично датые были!
— Ну, бывает. Не, в этот раз правда нормальные, чтоб мне оттопыриться на месте вот прям вот тут блин.
— А чё 'ни без мужиков, на Новый-то Год, блин?
— Так они ж с общаги, там одни девки, ваще. И потом, может сорвалось что... Вот как у нас.
— Ну да... Люба не любит, Наде не надо, от Светы не светит, а Даша... Даша вообще сволочь.
— Да ладно ты, Дашка нормальная дырка. Ну, выпила, нюхнула, вот с неё и попёрло.
— Ага. Даша — недаша. А нам теперь аж до Волхова мотать. Попёрло, вишь ты, её. Э, мать, да ты совсем сомлела, смотрю. Натко, хлебни.
— Да вы чё, ребята, мне коль ещё добавить, так и вовсе вырублюсь.
— Не, мать, эт балтийский коктейль! Вещщь. Наоборот, мозги прочищает.
— Тогда ладно. Нутко... Ухххххх...ххоррошшш, падла. Продирает.
— Ну как?
— А и правда. Бодрит. Веселит. И в сон не тянет.
— Я ж говорил! Придумано матросом Железняком в 17-м году. Фирма!
— Эй, помело-то подбери!
— Да ну, тёть Юль сроду не закладывала. Никогда и никого.
— Не закладывала, а баба известно дело, язык длинный, ум короток.
— Э, полегче, пацан! Кто здесь баба! Я не баба, я... я свой парень! Всегда!
— Ладно, свой парень. Эк тебя шибануло, с непривычки-то...
— Вот здесь, налево, прямо, прямо, теперь вот налево... дальше под фонарь... Видите, вон, горит... Один он, не перепутаешь... Дальше прямо. Ну, на канал. Старый. Правая сторона. Эт если от моста — то правая.
— Дом-то какой?
— Вона... Воон он... О... Прэъхали
Новоозёрск, ул. Пролетарский Канал, д. 25, у кв. 5, коридор, Шматкова Юлия Кондратьевна, человек, Гоша и Скок, быки.
01:27, 01 января 2014 года.
— Ой, ребятки, спасибочки вам агромадное! Что б мы делали-то без вас таа! Простите только, Христа ради, и угостить-то вас нечем совсем, надысь всё подчистую... Бражки разве — так не выстоялась ещё... Завтра только.
— Д'ладна... У меня дык тож папаша заснул, в точности вот так же, лет пару тому. Теперь жопу сам себе подтереть не может, культями-то. Стакан, однако, до рта доносит. Зажмёт тем, что от ладоней осталось, и вперёд. Циркач, мать твою. Эквилли-тля-брист. А он-то ж ведь, в натуре, одетый был весь тадыть, блин. Ну, в смысле когда.... А этот — совсем. В смысле — голый.
— Ой-ёй-ёй, вот горюшко-то...
— Ничё... Вот если б и стакан не мог, да ещё б налить некому, тогда да. А я тебя помню, в школе убиралась, когда учился. Гоняла, бывало, нас, то тряпкой, то веником. Но — за дело. Георгий я, Жорка, не помнишь, нет? Симагин? Впрочем, много нас там таких у тебя бегало блин... Ну да ладно, покедва. Девки в Волхове небось заждались уже.
— Покедва, ребятки. И спасибочки ещё раз. С Новым Годом! И — удачи вам!
— Ага. И ещё от Дед Мороза список девочек, которые плохо себя вели... Рвёмм!
Комната неизвестно где. Неизвестно кто. Когда — тож толком непонятно. Работает радиоточка.
"...слушаете Дорожное радио. Точное время 12 часов 00 минут. Сегодня у нас 1 января Нового, 2014 года. С поздравлениями всем и новостями на этот час Лариса Смирнова. Страна продолжает отмечать Новый Год. По данным, поступившим на данное время, в результате неправильного применения пиротехники погибло..."
Где это я... Не пойму. Лежу. Кровать. Мягко. Но скрипит от вздоха даже. Слова все сначала вроде как незнакомые, а понимание потом будто откуда из изнутри проявляется. Окно. На окне кустик в горшке. Вот и теперь, тут же как вспыхнуло в мозгу — алоэ. Рядом — кактус. И занавески. Тюлевые. И шторы. Прикрыты не полностью. За окном не то свет не то сумерки будто колышутся. Что-то бормочет. Не пойму. О, вспомнил. Радиоточка. Чуть слышно.
"...но настоящий аншлаг наблюдается в приёмных покоях больниц и госпиталей, куда Скорая помощь продолжает везти всех, кто не рассчитал свои силы вчера и сегодня, в первый по-настоящему праздничный день, так что советую вам не болеть, во всяком случае, в эти дни, поскольку..."
Язык... ага, русский. Понимаю. Но не понимаю, кто я. И что я. Голый. Под одеялом. Ватным. В пододеяльнике. Простыня. Матрац. Под головой — подушка это. Ничего не болит. Голова только тяжёлая. Тупая какая-то. И понять ничего не могу... почти. Слова, образы... Словно всплывают откуда-то из глубин сознания, но не постепенно, а будто сразу. Влёт.
"...ну и, конечно, как всегда на Новый Год, не обошлось без мрачных пророчеств. Да, вы не ошиблись, дорогие радиослушатели, речь идёт об очередном конце света, который, по мнению новообъявившего себя пророка, норвежца сомалийского происхождения по имени Абди Хасан Афуэйне, произойдёт довольно скоро, в полночь по Гринвичу с 15 на 16 апреля, но время подготовиться ещё есть. Господин Афуэйне пришёл к такому выводу на основе компьютерной обработки древненорвежского эпоса с использованием сур Корана в качестве ключа, из чего следует, что..."
Бред полный. Ладонью лоб. Влажный, но не горячий. Норма? Рыжие уши над поручнем кресла приподнялись. Что за чёрт. Шевельнулись. Морда. Любопытная. Кот? Кот... Котяра. Котище! Подошёл. Понюхал. Настороженно — кончик хвоста подрагивает. Что-то в нём такое... Не могу понять. Забыл. Что забыл?
"...продолжается заседание конклава, над Сикстинской капеллой всё ещё чёрный дым, прям как тогда в Сочи, что означает, напомню, что новый Папа вместо погибшего при том пожаре ещё не..."
Папа какой-то... Чей? А мама? Из памяти слова — разные. Подходящие... Блин, как бы его вырубить... Бубнит и бубнит... Как сверлом в темечко. Ага, вот. О! И это вспомнил! Снова будто высветилось... Штекер называется. Выдернуть. Там провод. Странно как. Так, садимся. Встаём. Фу, аж повело. Голова как не моя.
"...с управлением на крутом повороте. Водитель и один из пассажиров Лэндкрузера погибли на месте, третий, Симагин Георгий Павлович 1991 года рождения, постоянно проживающий в Новоозёрске, доставлен в больницу города Волхова с подозрением на перелом позвоночника. Его состояние оценивается как крайне..."
Оп... вот так. Заткнулся, тварь. До чего ж муторно-то, чёрт. Всё... Спать...
Комната неизвестно где. Неизвестно кто. Через шесть часов 26 минут.
— Витенька, сыночек, милый, натко поешь!
Голос. Женский. Чуть дребезжащий. Открываю глаза — тётка какая-то. Худенькая, личико морщинистое, кариесных зубов явный некомплект. Старушка? Нет. Движения не старческие, и манера держаться. Лицо какое-то... Словно воспалённое и припухшее слегка. Под глазами мешки. А глаза — будто светятся!
— Поешь, родной, проголодался, чай?
На принесённом столике у кровати целый натюрморт. Пяток тарелок всех размеров, стакан высокий, с какой-то жидкостью, оранжевой, железки какие-то рядом. Женщина мечется по крошечной комнатушке, будто сразу несколько её, всё бормочет, бормочет — как в лихорадке.
— Я дык уж сходила к людЯм, прибралась чуток, пара сотен лишней не бывает, а они и угостили, и стаканчик, и закусить, да и с собой дали. Заради Нового-то Года. Тут вона, смотри, и салатики, и семужка, и судачок, икорки даже... чуток. Как про тебя-то узнали, так и понадавали всего-всего. У них дык всё равно оставалось. Собанька, и та нос воротит. Зажралась. С дочкой ихней вместе учился, помнишь, Люся Боброва? Папа у ней в потребнадзоре...
Чёрт, а и правда — жрать охота! И пить. Это — вилка. А это — ложка. Нож должен быть ещё, кажется... Ага, вот. И нож. Неудобно, однако, и, такое чувство, непривычно. Рукам, пальцам. Но как — знаю откуда-то. Однако вкусно. Быстренько смёл всё, запил, и снова потянуло-закрутило в сон.
— Ой, глазоньки-то слипаются. Ну спи, родной. Спи, Витенька. Сыночек. А я пока напротив слётаю. Там подмогну.
Прежде чем провалиться — Витенька, значит? Виктор, то есть. Победитель. А это, выходит, мать моя? Мама... Мамочка... Никаких ассоциаций. Пусто всё. Будто выгорело.
Новоозёрск. Квартира Шматковых. Витёк? Человек? Шматкова Юлия Кондратьевна, человек. Старшина Тельцов Александр Фёдорович, ментяра.
22:34 01 января 2014 года.
Проснулся от настоятельного желания отлить. Где? Поднялся потихоньку, чтоб пружины особо не вопили, тапочки у кровати. На стуле трусы, тельняшечка. С голубыми полосками. Всё малО. Ничо, сойдёт пока — не голым же. Потопал к двери. Коридор. Дальше по коридору — свет. Кухня? Кухня. Оттуда голоса. И запах — резкий, неприятный. Какой-то будто гарью удушливой тянет. Действительно, дым клубится. У мамы во рту типа трубочки что-то, с огоньком на конце, от неё и смердит. От той, что у мужика напротив, похожая, но жёлтая у губ — тоже.
— ...ну как же ты думаешь, чтоб я, мать, да сына своего не признала! Так не бывает!
— Хренает. Всё, однако, бывает. И у девушки муж умирает, и у вдовушки живёт...
— О, Витенька!
— Здрасте. Мне б в туалет...
— Ой! Как же тебе, миленькому, досталось то! На лестнице туалет у нас, нешто забыл?
Рукой показала. Там, значит, лестница. Замок... легко. Оп... Лампочка в паутине вся, светится едва-едва. Напротив дверь и чуть слева. Точь-в-точь как из которой вышел, с номером. Приоткрыта, оттуда девка вдруг высунулась, мелкая, вроде как мышкой, бусинки глаз будто красным блеснули. Значит, та, что справа, без номера которая. Так и есть. Лампочка ещё тусклее. Грязно. Воняет. Бумага с текстом рваная клоками примерно прямоугольными на гвозде. И на полу — тоже. Мокром досчатом. Вагонка... Ага. Устройство... не понять. Ладно, разберусь.
Кухня Юли. Шматкова Юлия Кондратьевна, человек. Старшина Тельцов Александр Фёдорович, ментяра.
22:36, 01 января 2014 года.
— Хм. А Витёк-то твой вроде как помельче был.
— Ну ты скажешь тоже — твой... Наш!
— Наш — хренаш! Ты с бодягой-то с этой завязывай, а? Вроде решили уже всё давным-давно, а ты всё о том же. Сроки не совпадают.
— Сроки-то как раз и совпадают...
— Хероки... Блин, ну опять снова-сначала. У тебя тогда чуть не с полгорода совпадали, небось.
— Ну, эт да. Мужики за мной табунами бегали. Молодая была, красивая да лихая.
— Лихая — хреная. Ну, молодая, это точно. Ссыкуха в лоск дурная с мозгами отмороженными, взъерошенной мандой думающая, если на то пошло. Однако насколько помню, Витёк куда как похлипче был.
— Дык ты ж его не видел просто давно. А он подрос, возмужал — в последний-то год, перед армией проклятущей этой. Гантели, вона, купил. Этот... экспандер. В девятом классе ещё. Потом спецвойска эти самые. Он писал — тренируют, стрельба, рукопашный этот самый бой. Рэмбо смотрел? Вот и заматерел. Как зашёл, ну, прям под Новый Год, я аж ахнула. И сразу засобирался — пойду, мол, друганов проведаю. И вот те на — проведал... На тебя, и правда, ужас как похож стал, просто копия, только что волосом чёрен. Но это в бабку. Она вроде как из лопарок была, мурмАнских, у них отроду волос чёрен да глаз с косинкою малёха.
— С херинкою... В дверь, однако, боком только теперь пролазит. Реально заматерел, блин. Хотя насчёт роста — как был от горшка два вершка, так и остался.
— Да ну, подрос, не видишь, что ль?
— Хреноль. Ну, два с половиной теперь. В шкафчике, блин. Двустворчатом. Комодике. На ножках. Коротеньких. Кривеньких. Перекачанных.
— Так как насчёт паспорта-то, а?
— Хераспорта. Посмотрим. В принципе можно. Дела там... делают. Но будет стоить.
— Окстись. Откудва деньги-то. Как на похороны с поминками собирала, дык повыгребла да пораспродала всё что можно было да и нельзя тож. Только что Витенькино было всё оставила лишь. Материнское сердце, его ж не обманешь ведь. Чуяло.
— Херуяло. Ладно прибедняться-то. Небось на самогонке-то — сразу и поднялась. Хороша у тебя. Могёшь!
— Не очень-то приподнимешься на треклятой. Гонют небось едва ль не все, почитай. У кого дык терпенья хватит дождаться чтоб бражка выстоялась. А ещё и потом, вечером сядешь вот так, за пустой стол, одна-одинёшенька, так и сама опять же тяпнешь рюмочку-другую, и то хоть какая радость. Больше суеты, чем денег с этого. Народ-то, знаешь какой — всё б в долг, а лучше дык чтоб и вовсе на халяву.
— Халяву-хренаву... Ладно. Попробую. После праздников. О Витёк! С облегченьицем.
— Спасибо.
— Хренибо. Дай-ка погляжу на тебя. Хм. Вообще-то похож. Только что вырос чуть не вдвое. Вширь. И грудаха, вон. Правда, что ль, Витёк, а?
