Зовите меня Бруно

К нему пытались обращаться по имени-отчеству. Он возражал: зовите меня Бруно! Но отчество ему всё-таки дали. Так он стал Бруно Максимович. Как будто роднее и ближе. Как будто надел русские валенки. Один раз этот элегантный человек, действительно надел валенки: грянули такие морозы, что не в чем было выйти на работу. О-очень они ему не шли!

Не сложились только отношения с директором Гидротехнической лаборатории. Это удивительно, но это так. В 1955-м их отношения переросли в открытый конфликт. Директор публично унизил Бруно. Поступил с ним как с крепостным. Случилось это так. В Москве проходила конференция с участием западных физиков, и для них устроили экскурсию в Дубну. Были среди них и люди из Харуэлла. А вот, кстати, у нас работает ваш бывший коллега Бруно Понтекорво, со сдержанным торжеством сказал директор и вызвал Понтекорво к себе. И когда тот пришёл, никто не подал ему руки. Ему, которого везде любили. Бруно был унижен? Он был взбешён! Последствия для директора были такие: через год, когда образовался международный институт, он получил строгий выговор по партийной линии и вскоре понижен в должности, став, как и Бруно, начальником сектора в своей же Лаборатории. Имя этому человеку Михаил Григорьевич Мещеряков. Научный руководитель строительства первого дубненского ускорителя, основатель институтской Дубны. Так не поладили эти два человека, так много сделавшие для нашего города. Правда, сам Михаил Григорьевич считал, что его понизили не за это, а за строптивость, проявленную в иных, более высоких сферах... но это уже другая история.

Акцент: 'До меня дошли шлюхи...' — однажды его подвёл. Вынырнув из воды на берегу Чёрного моря, кажется, в Форосе, дело нешуточное, он увидел направленный на него автомат пограничника. На вопрос, кто он такой, этот человек с нерусским лицом и в гидрокостюме 'Калипсо' ответил, что он 'зведский академик Понтекорво'. Сутки он провёл на баланде. Он потом этим воспоминанием дорожил.

18 лет Бруно прожил в Пизе, 6 — в Риме, 4 года в Париже, 2 года провёл в штате Оклахома, 6 лет — в Канаде, года полтора — в Англии. Он переезжал из одной страны в другую, свободно пересекая границы. Теперь он мог путешествовать только по одной стране. Зато какой! Одних часовых поясов 9 штук (было до Медведева)! А сколько климатических зон! Он ходил в походы, и ему покровительствовал святой Раньери, покровитель Пизы и всех путешествующих. Группа физиков из Дубны и Москвы совершала турпоход по приграничным районам Приморского края (на что имелось специальное разрешение). Узнав, что в числе туристов известный академик Понтекорво, начальник погранзаставы попросил академика прочитать для пограничников лекцию по физике. Что Бруно Максимович и сделал — и получил удостоверение 'Почётный пограничник СССР'. На инспекторов ГАИ этот документ производил сильное впечатление. Они вытягивались в струнку и брали под козырёк: езжай дальше, дорогой товарищ!

В 1952 году он получил советское гражданство, 1955-м его 'рассекретили'. В Москве состоялась пресс-конференция для советских и иностранных журналистов. А на Западе был аннулирован его банковский счёт (который держали, пока Бруно официально считался пропавшим без вести) в кругленькую сумму 28 тысяч долларов, которая ему полагалась как одному из авторов патента на открытие эффекта замедления нейтронов. Что дало ему повод в очередной раз сделать для себя вывод, что разбогатеть ему, по-видимому, не удастся.

ТЕОРЕТИК ПОНЕВОЛЕ

После образования международного института Понтекорво вернулся к проблемам нейтрино. К этому времени два американских физика детектировали реакторные нейтрино. Всё, что мог тут сделать Бруно, это наблюдать за публикациями за рубежом: к реакторам его не допускали. Это было своего рода наказанием за то, что он отказался принимать участие в создании термоядерной бомбы. Даже Курчатов, который с интересом следил за работами Понтекорво, не мог снять этот запрет.

В 1959 году Бруно предложил детектировать нейтрино на ускорителях, и стал основоположником физики нейтрино высоких энергий. Он показал, как проверить гипотезу о двух видах нейтрино, электронного и мюонного. Он очень рассчитывал на ускоритель, который проектировался в Дубне, в Лаборатории ядерных проблем, где он работал, но этот ускоритель так и не был построен, а гипотезу о двух видах нейтрино экспериментально подтвердили физики в США.

Он мог высказывать гипотезы, предположения. Он так и делал. Его гипотезы проверяли другие. Он оказался в роли экспериментатора без экспериментальных установок, теоретиком поневоле. Он первым предложил и через 10 лет развил идею осцилляций нейтрино. Эта гипотеза нашла подтверждение только в XXI веке. По его методу, предложенному ещё в 1946 году, Раймонд Дэвис в середине 70-х годов 'поймал', наконец, солнечные нейтрино. Несколько лет он ждал их в заброшенной шахте на глубине полтора километра под землёй, а когда дождался, поток солнечных нейтрино оказался в три раза меньше, чем полагалось по теории. У Понтекорво было готовое объяснение: часть электронных нейтрино по пути к Земле превращается в мюонные, а на них хлор-аргоновая установка не реагирует. Сам он мог только следить за публикациями на Западе. Первые нейтринные обсерватории в СССР появились только в 80-х годах.

Л. Ледерман, М. Шварц и Дж. Штайнбергер, экспериментально подтвердившие существование двух типов нейтрино, в 1988 году получили Нобелевскую премию. Ф. Райнес, вместе с К. Коэном детектировавший реакторные антинейтрино, получил Нобелевскую премию в 1995-м, Р. Дэвис, за солнечные нейтрино, — в 2002-м. Нобелевская за осцилляции нейтрино ещё ждёт своих лауреатов.

Награды Понтекорво были скромнее. Но он умел довольствоваться малым. В 1963 году он стал лауреатом Ленинской премии. На кадрах кинохроники видно, как он растроган. В 1979-м родная Пиза удостоила его премии 'Золотой дельфин'. В 1980-м он получил венгерскую премию имени Этвеша за работы по нейтрино. Кто-то из журналистов спросил, будет нейтрино когда-нибудь приносить пользу. 'Почему будет? — возразил Бруно Максимович. — Некоторым оно уже приносит пользу!'.

КАК ВАЖНО БЫТЬ НЕСЕРЬЁЗНЫМ

И. Г. Покровская, секретарь Лаборатории ядерных проблем, назвала Бруно самым жизнерадостным человеком из опечаленных людей на свете. О его чувстве юмора можно говорить долго. Пришлось бы поднять добрую четверть дубненского фольклора. Заметную часть в этой четверти занимают розыгрыши. Вот самый научный его розыгрыш. Бруно Максимович объявляет о семинаре. Тема — открытие новой частицы. Собирается публика. Бруно рассказывает, демонстрирует слайды, комментирует их, отвечает на вопросы. И на последнем слайде — крупными буквами: 'С 1 апреля, дорогие товарищи!'. Никто не обратил внимания на дату семинара...

В нём было сильно игровое начало. Вспомним, как он уходил на велосипеде от немецких танков. Велосипедом, как и теннисной ракеткой, он владел в совершенстве. Он мог ездить, не держась за руль. Собственно, он так и делал, потому что руки у него были заняты — он держал в руках раскрытую книгу и на ходу читал. Он, кстати, мог ездить и задом наперёд. Это производило впечатление.

Он никогда не относился к себе чересчур серьёзно, не строил из себя великого человека (а был им), не возводил вокруг себя баррикады из каких-то особых манер. В молодости друзья находили в нём сходство со звездой экрана красавчиком Рамоном Новарро. А в зрелые годы, когда в советском прокате появились франко-итальянские комедии 'Разиня' и 'Большая прогулка', а за ними пародия 'Фантомас', которую восторженные подростки приняли за чистую монету, Бруно Максимович с удовольствием отмечал своё сходство с Луи де Фюнесом.

СЫНОВЬЯ

Сыновья выросли. Джиль по примеру отца окончил физический факультет МГУ, стал физиком, Тито окончил Институт океанографии в Ленинграде, но потом взяла верх любовь к животным, и он стал конезаводчиком. Антонио окончил Институт нефти и газа, пошёл по инженерной линии, как дядя Паоло: он электронщик. Тито в конце 90-х уехал в Канаду, а Джиль и Антонио живут в Дубне — братья Понтекорво на улице Понтекорво.

МАРИАННА И РОДАМ

В своих 'Воспоминаниях и размышлениях о Бруно Понтекорво', из которых можно почерпнуть много интересного и неожиданного, С. С. Герштейн мимоходом отмечает, как Бруно относился к Марианне: с трогательным вниманием и заботой. Я бы сказал, он относился к ней как Маленький Принц к Лису: он её приручил и был за неё в ответе всю жизнь. К чему это? Это к вопросу о 'второй жене Понтекорво', о которой можно прочитать в Интернете. Не было второй жены. Марианна первая и единственная.

Женщины — были. Одна из них жила в Москве, в доме напротив, по другую сторону Тверской (в то время — улицы Горького). Это была действительно интересная женщина. И не только тем, что происходила из старинного княжеского рода. В конце концов, как говорят англичане, все ирландцы королевских кровей, а посмотрите, сколько среди них выдающихся людей: Оскар Уайльд, Конан Дойл, Бернард Шоу! И не тем, что была женой известного советского поэта и старшей сестрой автора известного эпического романа. Она была интересна сама по себе. Своеобразный памятник ей, совсем юной, можно видеть на ВДНХ, в скульптурном комплексе фонтана 'Дружба народов': с неё, 18-летней тогда, лепили Грузию. Отсюда любовь Бруно к Грузии. Он даже начинал несколько раз учить грузинский язык. Она ввела его в круг московской художественной интеллигенции. Он был в курсе всех культурных новинок Москвы. Ему ничего не стоило сорваться и поехать в Москву на какой-нибудь спектакль, концерт, открытие выставки — а на следующее утро он уже снова был в Лаборатории.

Родам занимала большое место в его жизни. Но Марианна значила для него больше. В начале 80-х недуг, впервые давший о себе знать после первой поездки в Италию, стал прогрессировать. И Бруно заволновался. Он волновался о Марианне, что будет с ней, если с ним что-то случится. Он опасался, что её могут выселить из коттеджа, предложив ей другое жильё. Ему говорили: ну что Вы, Бруно Максимович! Что Вы! Как можно! Но он видел дальше. Он обратился к сотруднице своего отдела, которая собиралась ехать в командировку в Париж, с просьбой взять в префектуре, адрес которой он уже забыл, но помнил, что она находится напротив гостиницы 'Великие люди', копию свидетельства о его браке с Марианной. Копию дали без проволочек.

БРАТЬЯ И СЁСТРЫ

А что стало с другими членами 'видного пизанского семейства'? Гвидо, вскоре после Бруно, женился на швейцарке Леоноре Фреймут, он называл её Лени, она была на голову выше его и на четыре года старше, и он говорил, что это главная вершина в его жизни, которую он покорил. После вступления Италии в войну ему пришлось провести полгода на острове Мэн в лагере для интернированных, где было, как он вспоминал, не так плохо, но немного тесно. Лени, из опасения, что её как жену интернированного тоже могут привлечь, перебралась в Глазго, и он, выйдя из лагеря, последовал за ней и благодаря открытиям в микробиологии вписал своё имя золотыми буквами в историю университета Глазго. После исчезновения Бруно он оказался в фокусе внимания журналистов и общественности; журналистам он ответил библейской фразой: 'Я не сторож брату своему' — а дочь перевёл в другую школу. Потом был Лондон. Выйдя на пенсию, Гвидо пересёк Ла-Манш и осел в Швейцарии, на родине жены. Там у него в гостях в 1989 году был Бруно; сохранилась фотография: они сидят на открытой веранде, вдыхая запах хвои, пьют вино из тонких стаканов: 'Beh, per un incontro!' — и говорят обо всём, о чём в таких случаях могут говорить братья.

Джилло, который вместе с Бруно в июне 1940 года уходил от немецких танков на велосипеде, остался на юге Франции. Во время войны зарабатывал на жизнь теннисом (а родители говорили, что это не профессия!) и журналистикой, пробовал себя в фотографии, участвовал, между прочим, в Сопротивлении, а после войны ушёл в кино, за ленту 'Битва за Алжир' получил 'Золотого льва' венецианского кинофестиваля. Как и Бруно, он пережил увлечение коммунизмом: вступил в коммунистическую партию Италии в 1941 году и вышел из неё в 1956-м, в знак протеста против подавления контрреволюционного мятежа в Венгрии, что, впрочем, мало что изменило: Имре Надь был казнён, а правопорядок в Венгрии восстановлен. У Джилло было несколько жён и один сын — Марко, он тоже в кино, кинооператор и режиссёр, его можно видеть в Интернете: весёлый, улыбающийся, солнечный итальянец, какими мы и привыкли видеть этих людей.

О Паоло известно только, что он после войны занимался радарами.

Анна в Лондоне вышла замуж за однофамильца Исаака Ньютона и стала Анна Ньютон. Она преподавала в школе английский язык и литературу, готовя выставку к 100-летию Понтекорво, наткнулся в Интернете на тёплые отзывы о ней её бывших учеников.

Джулиана и Лаура — матери семейств.

Самый младший, Джованни, перебрался в Америку и стал Джон, завёл дело, пошёл в гору — сказалась, наконец, предпринимательская жилка семейства Понтекорво.

Кого-то здесь не хватает... Ах да, Бруно! По советским меркам Бруно Максимович жил неплохо. У него всё было, а на остальное он не претендовал. Коттедж в Дубне, пятикомнатная квартира в Москве на улице Горького. Постоянные поездки из Москвы в Дубну и обратно. С 1958 года — член-корреспондент Академии наук, с 1964-го — академик. Ордена, медали, почётные звания. Но... Ему не хватало Италии.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Он снова приехал в Италию в 1978 году, на юбилей Эдоардо Амальди. В Италию, в которой не был 28 лет. Из 'Автобиографии': '...К моему стыду, я впервые, в возрасте 65 лет, был поражён прелестью маленьких итальянских городов, которые, как и тройку великих (Венецию, Флоренцию, Рим), я вновь посетил: Пизу, Лукку, Сиену, Сан-Джиминьяно, Урбино, Губбио, Ассизи, Монтепульчано, Орвието, Сованну...'.

Из его визита сделали сенсацию. Газеты писали, что в Советском Союзе он сменил фамилию, и теперь он не Бруно Понтекорво, а Бруно Максимович. Джилло вспоминал: 'Я встретил Бруно в аэропорту. Казалось, он хочет обнять всех... Полиция и журналисты досаждали... Наконец, мы остались вдвоём и поехали на встречу родственников, в один уютный ресторанчик около Рима. Все братья очень хорошо встретили его, ведь из всех братьев он был самым любимым...'.

Они спрашивали, почему он уехал, а он не мог объяснить; они плохо понимали его, хотя были счастливы его видеть без всяких объяснений. Лучше всех понимал Джилло: 'Бруно верил, что коммунизм может создать нового человека — лучшего, чем были ранее, и лучшего, чем есть сейчас... У него была страстная вера в Советский Союз, может быть, наивная и детская. Я помню, была передача, в которой звучали колокола Кремля; Бруно всегда подходил к приёмнику, специально чтобы послушать кремлёвские куранты. Это были звуки его мечты...'.

Из 'Автобиографии': 'У меня нет слов, чтобы описать чувства, которые я испытал, когда вновь оказался в Институте физики Ферми и Амальди, Разетти и Сегре, Майораны и Вика...'. Он снова увидел Амальди, встретил Сегре, который тоже приехал на юбилей их общего друга. Они сфотографировались у фонтана с золотыми рыбками, в котором когда-то ставили контрольный опыт по замедлению нейтронов и который был, по сути дела, как писала Лаура Ферми, первым в мире ядерным реактором в миниатюре.