Двадцать первое мая. Памятное число... Утром комиссия из медицинских светил объявила его не годным к продолжению несения службы. Доктора долго мямлили про здоровье, о выполненном сполна долге и ничего не хотели понимать и слушать. Все их понимание уложилось в короткие строки медицинского заключения. Если опустить латинские термины эскулапов и оставить самую суть — непригоден! Возможно, он бы это пережил. Перескрипел зубами, залил водкой, заболтал разговорами. Справился как-нибудь. Но этого оказалось недостаточно. Хлебать так полной мерой!

При выходе из госпиталя его встретил тесть. То, что он пришел само по себе насторожило. Костас никого не предупреждал, что неделю находился в получасе езды от дома. Откуда узнал? От кого?

— Что стряслось? — выдавил из себя Костас. Плохое не мысли, учила бабка. Плохое само придет, думай о хорошем. Сейчас он не думал ни о чем. Не мог. О хорошем, во всяком случае, точно.

Тесть открыто посмотрел на него. Он был старым и мудрым и не хотел врать.

— Уехала она, — и, сообразил, произнеся два слова, не сказал главного.

Гадать о ком речь нет необходимости. Задавать ненужные в общем-то вопросы тоже. Костас и не стал задавать.

— Тебя долго не было... почти год. Андрюшка заболел. Сильно. Заграницу его увезла, — попытался объясниться тесть. — С этим... уехала...

— Да, понял я, понял, — перебил его Костас.

Тесть сбился, но попытался продолжить.

— Два месяца уже...

Два месяца... Два месяца назад он был далеко. За родными рубежами, под чужими звездами. А что делал? Чем занимался подполковник, а ныне полковник Константин Иванович Борзовский? Как поется в песне — стоял горою за державу! Ну и с кого теперь спрос чинить? С него, с нее, с державы?

В голове всплыли слова Шварца. Блаженны нищие. Блаженны. Им терять нечего. И некого. Правду сказал... Мир и все в нем эту правду поняли, и открестился от него, как от чумного. Извини дружище, мы тебя не знаем! Так проще. Так легче.

— Пойдем к нам, — пригласил его тесть. — Посидим. Все же... — на остаток фразы не хватило духу. Не чужие люди... Но теперь и не свои.

Хороший мужик. Пока жили под одной крышей двумя семьями, всегда к торжественному моменту встречин в доме напарено-нажарено в три этажа с горкой. Водка, только ,,Столичная", охлаждена до запотелой слезы. Специально под водку соленые грузди со сметаной. Было время... Когда разъехались, Костасу выделили квартиру, тесть и не подумал отменять праздника. Первым делом зазывал к себе. И никаких оправданий и увиливаний не принимал.

— Мне в управление, — отказался Костас.

— Позже приходи, — повторил тесть приглашение. — Все же... — и опять не договорил.

Костас не попрощавшись, пошел в сторону площади. Тесть его не окликнул, только виновато ссутулился, чего никогда за ним не замечалось. Прямым ходить надо, поучал он Костаса и это единственное поучение, какое позволял.

Небо повисло над крышами домов, роняя мелкий дождь. Даже не дождь, так мелкая нудность. И была в этой нудности некая невидимая успокоенность, прилипчивая, как осенняя слякоть. Он мог, однажды не вернется. Дурная пуля могла, наконец, отыскать его. Снайпер мог выцелит именно его из десятка, из сотни, из тысячи других. Он мог кануть в безызвестность. Все могло произойти. Судьба смилостивилась или бабка вымолвила у Святых Угодников, был дан ему последний шанс. По-всему выходило последний. Но видно дорого с него за тот шанс решили взять. За дорогое отдашь двукратно. Троекратно! Все! Обычно в таких случаях делают скорбные сочувствующие мины и советуют начать сначала, с чистого листа. Легко и просто. Как в семейном альбоме с фотографиями. Перевернуть страницу — раз! и вставляй новые снимки под целлофан. Всего-то!

В управление Костас не пошел. Успеет получить и новые звездочки и уйти на пенсию. Он отправился к Саньке Василевскому. Помянуть ребят, кого Святой Петр призвал в Небесное воинство. Ребят, от которых останутся лишь записи в архивах да плохие фото на могильных памятниках. Приезжая в отпуск, Костас всегда навещал Саньку. Считались ли они друзьями? Теперь уже в далеком далеко были однополчанами.

Встретила Костаса жена Василевского.

— Не надо бы к нему, — вполголоса, почти с мольбой, попросила она. — Закодировался он. Не пьет.

Костасу понятно, обманывает, но настаивать не стал. Уходя, расслышал, как из комнаты, Санька, Александр Матвеевич Василевский, Герой России, спрашивает: Кто приходил? Уже никто.

Выйдя на улицу, сунул в урну обернутый в хрустящую бумагу коньяк. Постоял, разглядывая окна близстоящих пятиэтажек. Идти собственно некуда и не к кому. Во всем городе только тесть, к которому он не пойдет и Санька, у которого уже побывал. А где же остальные? Три года назад, когда справляли новоселье, было тесно за общим столом. Так, где же они? Остались в горах, сгинули в песках, нашли последнее пристанище в чужой земле.

Воздух вокруг словно напитался пороховой гарью, раскаленным железом и солоноватым привкусом пролитого пота и крови. Костас тряхнул головой. Нет, этого ничего. Нет, и уже не будет...

...Но была кафешка. Он забрел туда от нечего делать. Идти домой? Успеет. И что там дома? Мебель и стены. Вывеску над кафешкой Костас не прочитал. Толкнул широкую стеклянную дверь и вошел. Над ухом зазвенел китайский колокольчик, отгоняя злых духов.

В зале тепло, пахло домашней стряпней, настоящим кофе и главное не людно. В колонках весело суесловил ведущий FM-радио. Девушка с ноутбуком удобно устроилась у окна и уверенно набирала на клавиатуре текст. Только стук стоял, шустро печатала. Ей все время мешала спадающая прядка. Она её заправляла за ухо, но прядка через некоторое время спадала опять. Дальше, по ряду, сидела пожилая пара и плечистый внук, наверное, боксер. Ближе, мужик втихую пробавлялся вискарем, подливая себе в кофейную чашку.

Костас сел за столик в углу. Подождал заказ, насыпал в поданный кофе сахар, чего никогда не делал. Он ясно осознал, пить не будет. Не нужен ему кофе. И сидит он тут лишь потому, что некуда девать время, которого оказалось столь много. Костас сыпанул еще ложку и помешал, постукивая ложечкой. Наверное, стоило уехать. Повидать бабку. Зря она с ним мучилась столько лет? Память не вернула к прошлому и не согрела. Мир речки, рыбалки и школьных каникул остался на дне воспоминаний.

Напротив кафе остановилась машина. Фары от крыла до крыла, на капоте торчком золотой знак. Сияет! глаз режет. На полировке ни соринки, ни грязинки. Такие обычно демонстрируют на выставках, собирая толпы зевак, знатоков и журналистов. Устроители знают, что показывать. Лялечка, а не машина.

Из нее вышли два пацана. Сколько им? Лет по девятнадцать, не больше. Миленькие такие, чистенькие, умненькие. Заскочили в зал. Им понадобился столик занятый девушкой. Прочие не подходили. Машину плохо видно.

Может, обратись они нормально, девушка и уступила бы им место, свободных столов полно. Но умненькие и чистенькие, начали с грубости. Конечно, такая машина предполагает чувствовать себя хозяином жизни. И не только своей, но и чужой.

— Слушай мымра, сдерни отсюда, — предложил девушке водитель полированной красавицы.

— И побыстрее, — поддержал его приятель. — Вид портишь.

Девушка оказалась не из робких.

— Мне и тут хорошо, — твердо ответила она и на всякий случай оглянулась, ища поддержки.

Ей страшно, но держится молодцом. Если своих страхов пугаться, так скоро и собственной тени будешь дорогу уступать и ломать перед нею шапку.

— Ты чё, кобыла, оглохла? — наседал водила.

Второй попытался сбросить ноутбук со стола. Девушка подхватить Asus. Пока спасала дорогостоящую технику, водила опрокинул её кофе. Брызги попали на лицо.

— Поди, ебло умой...

...С Ириной Костас познакомился в сходной ситуации. Три гаврика окружили студентку-аккуратистку. Нет, они не приставали и не ругались, веселились парни. Ирина не на шутку испугалась. Она несла чертежи дипломной работы и если вдруг с ними что произойдет, придется переделывать. Костас как раз шел мимо. Настроение хоть пой, отпуск только начался. Он видел, ребята дурачатся, но отчаяние на лице девушки толкнуло его на рыцарский подвиг. Костас разогнал хулиганов, раздав три четыре шлепка.

— Будете знать, как обижать девочек, — крикнул он им в след. Парни весело гоготали и махали руками. Не догонишь, не поймаешь! Однако девушке не до веселья. Она еще больше испугалась, когда проходивший мимо военный устроил драку. Именно так она и восприняла события.

— Вас как зовут, — воспользовался замешательством студентки Костас.

— Ирина, — ответила та, оглядывая свободную улицу.

— Разрешите Ирина, вас проводить? — спросился он. Студентка была симпатичная. Немодная водолазка хорошо облегала плечи, грудь и живот. Спортсменка наверное!

Ирина не разрешила. Сама доберется, ей не далеко.

— Я все равно провожу, — настоял Костас и нарочно припугнул. — Вдруг подкараулят.

Ирина только вздохнула. Он шел позади нее почетным конвоем. Может встреча так бы и закончилась ничем, но у подъездных дверей они столкнулись с её отцом. Девушка отчаянно покраснела, увидев родителя. То, что седоголовый мужчина отец Ирины догадаться не трудно. Похожи.

— Я пришла. Спасибо, — скороговоркой произнесла она и юркнула в подъезд. Только каблучки зацокали по бетонным ступенькам.

— До свидания, — произнес Костас уже пустому месту и прислушался к звуку шагов.

Двадцать три... Тишина... Захлопнулась металлическая дверь.

— Ты так долго стоять будешь, — ухмыльнулся довольный отец Ирины. — Квартиру-то знаешь?

— Третий этаж, металлическая дверь с английским замком, — подытожил Костас свою ,,прослушку".

— Фильмов насмотрелся? — недоверчиво прищурил глаз будущий тесть.

— Книжек начитался, — подмигнул ему Костас.

— Тогда пошли, чайку попьем, — последовало неожиданное предложение.

— Не заругают? — спросил Костас.

— А заругают, так что? — отмахнулся тот. — А то может по... Или служба?

— За это точно заругают.

Это было давно. В лучшей половине жизни. В той её половине, где всегда светило и грело солнце.

"И пироги с капустой" — припомнилось Костасу.

...Перед сеансом в кино они заглядывали в столовую, неподалеку от Ирининого дома. Ходили до тех пор, пока однажды их там не застали её подружки. Девушки тихонько хихикали, рассматривая поглощающую пирожки и чай парочку. Ирина пытку выдержала, а вот в столовку больше заходить не соглашалась...

Память вернула Костаса к событиям в кафешке. Получилось как в присказке. Где тонко там и рвется. Он не смог бы с уверенностью сказать, какие из предшествующих событий истончили нить его терпения: приговор медиков, уход Ирины, осознания несостоятельности помочь сыну или город, оказавшийся пустым, не смотря на свою суету и многолюдность. Или прошлое обожгло-растревожило память темнотой умерших звезд.

Он не стал ждать, пока девушка попросит о помощи. Боксер занят десертом и выслушиванием нотаций деда и бабки. Мужик от вискаря раскраснелся, словно собрался крякнуть от апоплексического удара, и абстрагировался от реальности. Костас поднялся из-за столика.

Водиле досталось первому. Крепко и просто. Так что хрустнули челюсть и шейные кости. Со вторым обошелся не мягче. Дружок водилы получил гулкий удар в грудь, собирая стулья, отлетел прочь и упал спиной на пол. Попытался крикнуть. Изо рта хлынула кровь. Переломанные ребра порвали легкие.

— Место остается за вами, — сказал он перепуганной девушке.

Костас забрал со стола сигареты, вышел на улицу, постоял и свернул за угол. Что это? Начало новой жизни? Оно самое. Почему-то стало легче. С души слетел тяжкий груз. А разум? Разум понимал. Сейчас Костас Борзовский переступил ту грань, за которую переступать не дозволено. Никому не позволено. Закон, он бдит. Он, знаете ли, Закон!

Брел, сворачивая в проходные дворы. Миновал перекресток. Один. Второй. Пересек скверик, где пьянчужки приветливо пригласили его разделить бутылку мутного портвейна. Он отказался. И только пройдя шагов десять, пожалел. Зря.

Улочку запрудили машины под стать той, что катала пацанов. Из расположенного в подвале бара лилась песня. Лепс допел о рюмке водки на столе. Потом пауза. Добрый знак. Музыки, да еще на всю ивановскую, Костас не любил. Он спустился по ступеням к входу.

Его встретил едкий запах курицы с чесноком и пригоревшей картошки. В подвальчике гуляли день рождение.

— У нас закрыто, — негостеприимно предупредила его девушка-бармен. Красные щечки и легкий запашок спиртного выдавали её участие в празднике.

— Водки налей, — потребовал Костас. Ему нет дела до тех, кто тут отдыхает. Ему нужно выпить. Влить в организм сотку и все, можно идти дальше, поджидая пока товарищи из уголовки удосужатся его найти. Сам не пойдет, не приучен сдаваться.

— Э, слушай! Вали отсюда! — голос тягуч от выпитого.

Костас повернулся. К нему подходили двое. Лысый под бритву парень, с золотой цепью на шее, из-под золота проглядывает вторая, наколотая, и смуглый в кожаной жилетке.

— Давай комиссар, проваливай, — нагло пер на него бритоголовый. — Тут только свои. Мусарня пятью кварталами дальше.

Шутка парню понравилась и он расплылся в улыбке. Золотые фиксы прямо как орденские планки, все высшей пробы.

Смуглый не шел, крался. Носатый, черные вьющиеся волосы, глубоко посаженные глаза. Кавказец.

Костас глянул на красочный плакат над столом. Хеппи бездей! Глухо пальнуло шампанское. Сидящие оживились, разливая в бокалы и накладывая еду по тарелкам. Действительно, свои. Парни как под копирку в золоте и бритоголовые, девки расфуфыренные, черненькие и блондинки. Свои, одним словом.

К установленному пилону выпрыгнула стриптизерша. Кружева и тряпочки взметнулись, открывая ягодицы. Ловко зацепившись за шест, она вытянула ногу вверх, демонстрируя гибкость. Но гибкость что? Гибкость так! Отсутствие нижнего белья это да!

Стриптизерша, повиснув на пилоне, высокохудожественно развела ноги. Очень эротично! Эпилировано и умащено.

— Хе-хе-хе! Пожрать дай! — крикнули ей.

За столом веселье через край, что шампанское из бутылки.

— Поглазел и вали! — осклабился бритоголовый.

— Да, двинь ты ему, Бурый! — крикнули из-за стола.

Двинул Костас. В солнечное сплетение. Бурый согнулся. Костас толкнул парня и тот шлепнулся на задницу. Барменша тихо пискнула.

Кавказец, сунул руку под кожаную жилетку. Без лишних раздумий. Они друг друга поняли. Кавказец потянул руку обратно. Костас успел первым. Перехватил, взял на болевой и выкрутил из пальцев пистолет. Beretta RX4 Stopm. Ткнул рукояткой в подбородок. Противник клацнул зубами.

— Живым не уйдешь, — поморщился кавказец. Костас усилил давление и тот привстал на цыпочки. Сустав вот-вот хрустнет. Оно и лучше, меньше резких движений.

За столами оживление. Кто посмелей или потрезвей, отодвигали стулья, собираясь на помощь приятелям.