Горячая точка

Его горячий член упирается в мой живот, трётся об него. Из раскрытого рта вырывается:

- Ведьм... Рома... Ромочка.... Ведьмак... Ведьмачище...

Он склоняет моё имя и прозвище на все лады, повторяя их как заклинание, как молитву. Я жадно целую его шею. Обнимаю за плечи, насаживая на свой член — Влад стонет то ли от боли, то ли от наслаждения.

Мы кончаем одновременно. Его сперма растекается по моим животу и груди. Выйдя, я внимательно смотрю на простыни: нет ли крови.

Влад вытягивается на постели, проводит ладонью по моему телу:

— Ты весь во мне...

Размазываю сперму по коже, втирая в себя его запах:

— Уже нет.

- Курить охота... угостишь?

Я послушно встаю и топаю в прихожую, поднимая по пути разбросанные вещи. Погружаюсь носом в майку Влада, пропитанную запахом его тела — потом и чем-то ещё. Любит он за собой ухаживать.

Складываю вещи на стул, приглушаю динамики. "Playing The Angel", поставленный на бесконечный проигрыш, становится из агрессивного почти романтичным. Окидываю взглядом творческий беспорядок на столе. Сейчас он воспринимается, как нечто само собой разумеющееся. Возвращаюсь, прикуриваю для него сигарету. Он берёт её из моих рук дрожащими пальцами.

Не понимаю, отчего ему нравятся мои сигареты. Он курит совершенно другие, гламурно-богемные, длинные и пахнущие ментолом. Мой табак, должно быть, для него натуральный горлодёр.

Но он курит мою сигарету так, будто ничего ценнее на свете нет.

Курит и смотрит на меня.

- У Берроуза идею украл? — наконец спрашивает он.

- У него, — честно признаюсь я. Ещё недавно я думал, что Берроуз — это марсианские приключения со стрельбой, а не "Джанки" и "Нагой обед".

- А ты начитанный, — его взгляд скользит по моим плечам и груди. — Я думал, ты кроме Сапковского, ничего не открываешь.

- Почему? Есть ещё Устав и инструкция к автомату Калашникова.

Влад смеётся.

Мне нравится слушать его смех. Появляется желание жить... да и просто желание. Смеясь, он запрокидывает голову. Волосы соскальзывают на спину, открывая свежий, наливающийся цветом, синяк.

Давненько я не ставил никому засосов.

Я гоню мысли, что упорно лезут мне в голову. О голубых, пидорасах и содомском грехе. Церковники говорят, что это прямая дорожка в ад — но я и так не ангел. Хули тушить пожар на мостике, когда тонет весь корабль? На порочного соблазнителя Влад тоже не похож. По крайней мере, он искренен. Я чувствую это своим звериным, "ведьмачьим" чутьём.

Признавай факт, Рома. Ты — голубой.

Но что-то внутри меня сопротивляется этому.

Какой, бля, голубой? Я что, с детства мечтал трахать мальчиков? Или обжимался с друзьями в тёмных углах? Не было такого. И вообще, до недавних пор все мои мысли были о девках.

- О чём думаешь? — спрашивает Влад. — Прикидываешь, за чем услать меня на этот раз?

Меня захлёстывает волна стыда. Но, вместо того, чтобы сказать правду, — прости, Влад, я сбежал, потому что испугался самого себя, — я начинаю хамить.

- Зачем? Я могу свалить отсюда, когда захочу. Ты меня не остановишь.

- Да ну?

- Грёбаный фитнесс тебе не поможет, — я поднимаюсь и иду за своими вещами. — Или что у тебя там? Кружок по самообороне?

Влад вскакивает стремительно, но воздух движется быстрее. Я утекаю в сторону, перехватываю его руку, швыряю на стену:

- Не зли меня.

Он только жмурится в ответ. Должно быть, ударился затылком, но сейчас мне все равно. Я хватаю его за шею и поворачиваю спиной. Наматываю на кулак чёрные локоны, заставляю нагнуться. Влад сопротивляется. Шипит:

- Если я позволяю тебе себя трахать, это не значит, что позволю насиловать! Я не твоя блядь!

Толкаю его на стену — он едва успевает выставить руки. Громко стонет, когда я вхожу в него, наваливаясь грудью. Своим телом я подталкиваю, прижимаю его к стене. Член Влада упирается в неё, он вырывается, и я держу его запястья. Мышцы начинают перекатываться под кожей, как змеи. Это заводит меня ещё больше.

- Сука! — рычу я. — Грязный пидор!

- Сам пидор! — огрызается он. — Дуб армейский!

Я не отвечаю и не останавливаюсь. Мне хочется порвать его на части, чтобы не видеть, не слышать, не чувствовать...

- Мудила, — ругается Влад. Он кончает прямо на стену.

Я чуть запаздываю. Выхожу из него, продолжая держать запястья железной хваткой.

- Теперь я знаю, как развлекаются спецназовцы, — говорит он, тяжело дыша. — Трахают пленных вахабитов.

Я снова швыряю его на стену — Влад вздрагивает.

- Они не вахабиты, — говорю я почти спокойно, — когда ты наконец запомнишь?

- А мне без разницы, — ухмыляется Влад. Я отпускаю его руки. Он разворачивается — и неожиданно бьёт меня в лицо. Автоматически поднимаю руки, потом контратакую. От моих ударов Влад летит на пол. Фиксирую его, размахиваюсь для финального удара.

И останавливаюсь, услышав характерное постукивание ладонью по полу. "Прошу пощады". Вот уж действительно — кружок по самообороне.

- Придурок, — шепчу я, поднимаясь.

Влад на полу, весь в крови. Ловит взглядом каждое моё движение. Видя, что я не шевелюсь, пытается встать. Неудачно. Это в кино после драки герой свеж, как огурчик. Я подхватываю его на руки и несу в ванную — смывать кровь, проверять, цели ли кости, осматривать ссадины и ушибы.

Лицо Влада начинает опухать. Я протираю его холодной водой, ощупываю челюсть — не сломана ли?

- Животное ты, Ромка, — говорит он наконец. — Настоящее животное. Дикарь.

Я стискиваю зубы. Если сейчас потеряю над собой контроль, точно его убью.

- Ты ведь умеешь быть нежным, я знаю.

- Заткнись. Скажи лучше, где в доме аптечка.

- Аптечка?

- Ну не "скорую" же мне тебе вызывать.

- На кухне есть коробка с лекарствами.

Топаю на кухню. Порывшись в ящиках и шкафах, нахожу яркий короб из-под печенья с нарисованным сверху крестом. Внутри — до чёрта таблеток в блистерах, ампулы, шприцы, бинты, спреи, жгут... Не аптечка, а склад походного госпиталя. Выбрав нужное, возвращаюсь обратно.

Влад сидит, прислонившись к стенке, и поливает себя водой. Стиснув зубы, даёт обработать ушибы и ссадины.

Да, сильно я его. Интересно, теперь он оставит меня в покое?

- И не надейся, Ведьмак, — говорит он, будто слыша мои мысли.

Как ни странно, меня это радует. Я обнимаю его, прижимаю к себе. Шепчу:

- Я никуда не уйду. Сегодня — никуда.

- А завтра?

- Завтра будет завтра.

Нахожу чистую простынь, заворачиваю в неё Влада и тащу этот кокон в спальню. Накрываю одеялом, — чтобы не простыл, — ложусь рядом. Солнце уходит, комната погружается в темноту. Я лежу и слушаю его дыхание.

- Не о такой ночи с тобой я мечтал, — говорит Влад с усмешкой в голосе. — Не думал, что ты такой...

- Какой?

Если ещё раз скажет, что я животное — повернусь и уйду.

- Необузданный, — заканчивает он. — Но лучше так, чем гламур-тужур.

Я не верю своим ушам. Лучше?!

- Лучше, чем быть с Алей? — уточняю я.

- Дурак ты, Ромка, — вздыхает он. — Дуб армейский... Мне с ней не бывало и вполовину так хорошо, как с тобой.

- Но почему?

- Да потому, что я люблю тебя, Ведьмак, — слышу я.

Мозг впадает в ступор. Горло перехватывает спазм. Я не могу говорить, и не знаю, что ответить. Всё, на что я способен — провести пальцами по его опухшему лицу, по разбитым губам.

К чему слова? Впереди целая ночь.

Ночь, память о которой можно будет вышибить только пулей.

Хотя — если меня спросят — я буду всё отрицать.

3.

Всему в этой жизни рано или поздно приходит конец. Сомнениям, терзаниям, ожиданию, счастью. Такова она, жизнь — то сука, то баба, дающая за так. Иногда она умудряется показать обе эти рожи одновременно. И вот тогда наступает полный "плезир".

Я держу в руках долгожданный пакет. Пёстрый, картонный, с эмблемой службы доставки и кучей наклеек-пометок. Держу с опаской и радостью. Как гранату, подвешенную на растяжке.

Вижу имя отправителя — и понимаю, что может там находиться. Иначе Жан-Кристоф не стал бы тратиться на бандероль, отписался бы электронной почтой.

Конверт я вскрываю в ближайшем кафе. Внутри, как и ожидалось — документы, кредитка на моё новое имя и короткая записка.

"Здорово, приятель!

Как видишь, я человек слова и хороший агент. Мне удалось найти тебе достойного работодателя. Возможно, ему пригодятся таланты друга, о котором ты упоминал. Приезжай как можно скорее, об остальном позабочусь я.

До встречи в Марселе. Жан-Кристоф".

Я рассовываю документы по карманам, кредитку убираю в бумажник. Недолго подумав, сжигаю записку в дешёвой пепельнице. Конверт бы тоже хорошо сжечь... Хорошо, но нереально. И я сдираю яркие наклейки с мелованного картона.

Как будто кого-то может заинтересовать выброшенный мной пакет!

Сажусь в маршрутку, автоматически включаю плеер с любимыми "Депешами". Режим случайного выбора. Вслушиваюсь в тягучую, плотно ритмованную мелодию "It's No Good".

В десятку. Мне действительно дерьмово.

Ну не рассчитывал я на успех! Всё было случайностью — встреча с Жаном-Кристофом, демонстрация моих "талантов", мимоходом сделанное предложение...

"Ты чертовски хорош, русский, — сказал он тогда. — Не надоело продавать жизнь за гроши?"

"Ты можешь предложить больше?", — усмехнулся я.

"Я — нет. Но я знаю людей, которые оценят тебя по достоинству".

"Кто они? Мафия?".

"Фу, какая глупость, — замахал он руками. — Частные армии содержат не только криминальные боссы. Всё вполне легально, поверь. Просто в Европе всё меньше парней, готовых рисковать шкурой, пусть даже за хорошие деньги. Так как, замолвить словечко?"

"А почему бы и нет?", — подумал я тогда и согласился. Француз записал моё имя, адрес, номер мобильника. И посоветовал запастись терпением: скоро такие дела не делаются. Я только кивнул, понимая, что это — выстрел в пустоту.

И вот на тебе.

Пустота, оказывается, может отвечать.

Я смотрю на плывущие мимо дома и понимаю: в этой стране меня почти ничего не держит. У меня нет ни друзей, ни семьи... Если не считать семьёй мать и Влада.

Реакция матери мне, по большому счёту, безразлична. Она так долго твердила, что хочет умереть там, где родилась — ещё не зная о моём знакомстве с французом и его предложении — что я считаю ответ известным заранее. Переезжать куда-то под старость лет, пусть даже в Европу — да никогда в жизни!

Остаётся Влад.

Какую-то часть меня эти отношения не устраивают — и я безумно радуюсь скорому отъезду. Не видеть, не слышать, не чувствовать. Отгородиться расстоянием, комплексами, предрассудками... да чем угодно, лишь бы не запускать пальцы в эти волосы, не пить это дыхание, не ласкать эту кожу.

Но это — только часть меня, к тому же не самая большая.

Для остального меня уехать — значит умереть. Уснуть. Отключиться. Превратиться в холодного, расчётливого сукиного сына.

"Возможно, ему пригодятся таланты друга...", — вспоминаю я записку Жана-Кристофа. Ещё бы не пригодились. Двадцать первый век на дворе, Филип Дик и Брюс Стерлинг отдыхают.

И ещё — мне надоело спать, Влад.

Я требую водителя остановить "Газель". Тот недовольно ворчит, но прижимает маршрутку к обочине. Выскакиваю и иду пешком. По дороге к дому Влада захожу в магазин и покупаю французское вино.

В конце концов, сегодня праздник.

Только погода совсем не праздничная. Солнце то и дело прячется за наползающие тучи, холодный ветер забирается под ветровку, поднимая волосы на теле. Окна закрыты, на улицу не пробивается ни единого звука.

На лестничной площадке — тишина.

- Чего растрезвонился? — выглядывает соседка. Массивная тётка в дверной проём шириной, с бигудями в волосах и мордой ящиком. — Нет его. Ушёл.

Мне хочется разбить бутылку об эту рожу.

- Куда?

- А я знаю? Ушёл и всё...

"А ты кто? Секретарша грёбаная?", — хочется крикнуть мне.

- ... на работу вроде.

Мне удаётся держать себя в руках. Чёрт возьми, я же не в командировке!

- Штопор есть?

Тётка освобождает проход. И снова загораживает его через минуту:

- Водку надо пить, а не штопоры спрашивать!

Я уже собираюсь повернуться и уйти, но вдруг вспоминаю, что в последнюю нашу встречу Влад отдал мне ключи. "Вдруг ты захочешь стать моим домработником, чистюля", — сказал он. Вспоминаю его наглую ухмылку, морщусь — иногда он бывает просто невыносим — сую руку в карман куртки. Ключи, ледяные на ощупь, обжигают меня. Спускаюсь, не желая усиливать подозрения соседки.

Я пью вино прямо из горлышка, сидя на скамейке в соседнем дворе, недалеко от дома Влада. Пью за Жана-Кристофа, за себя, за Влада...

Дейв Гэхан поёт что-то про высокую любовь, но я не воспринимаю слов. Я слушаю музыку и грежу наяву. Зелёными паскудными глазами. Которые раздевают меня.

Кровь приливает к низу живота. Джинсы, конечно, не трещат, но заметно топорщатся. Влад погасил бы этот пожар одним долгим поцелуем.

Я хочу, чтобы он оказался рядом.

Я хочу забыть о нём навсегда.

Я разрываюсь пополам.

Несогласие с самим собой — вот что такое настоящий ад.

Я грешник, и ад следует за мной.

Влад, ну где тебя носит? Ты мне сейчас так нужен! Хочу забыться тобой.

Забыться — чтобы возненавидеть потом с удвоенной силой. Не тебя — себя. За слабоволие, за то, что поддался желанию.

Если ты ходишь рядом, Влад — не приближайся ко мне. Сделать из бутылки "розу" — дело одной секунды. И я не уверен, что в последний момент смогу удержать руку. Зато уверен, что не переживу тебя надолго.

Что там сейчас в плеере?

Правильно, "Strangelove".

"You take my pane, I've give it to you, again and again..."

Я даю тебе только боль, Влад. Снова и снова. И пусть ты говоришь, что без меня тебе ещё хуже... Я тебе не верю.

Пустая бутылка летит в кусты.

Решено.

Я уезжаю.

Один.

* * *

Шефиня буравит меня тяжёлым взглядом. Такой себе, бурильный завод. Да, столько бурят нам точно не одолеть.

— Что это значит, Владимир? — шипит она и тыкает в меня наманикюренным пальчиком. — Что вы себе позволяете?

Я позволяю себе смертный грех по нынешним временам — нарушение корпоративной этики.

— Алевтина Петровна, а чем вас не устраивает мой килт? Может, клетка не того размера? Или вы предпочитаете цвета другого клана?

Алевтина, женщина лет пятидесяти в самом разгаре климакса, обмахивается газетой "Правда".

У нас дьявол носит "Правду".

— Килт в нашем банке неуместен, — холодно говорит она. — Вы это прекрасно знаете, Владимир. В Горца будете играть в другом месте.

Уголок её идеально накрашенной губы нервно дёргается.

— Алевтина Петровна, как там с моим заявлением по собственному? Вы его подписали?

Конечно, у неё нет никакого желания увольнять ведущего программиста, на плечах которого лежит половина технической деятельности банка. Но я не обязан тащить этот горб, получая за свою работу копейки, и при этом ещё соблюдая долбанную корпоративную этику. Я всегда найду себе работу, это уж и к бабке не ходи. В крайнем случае, опять подработаю стриптизёром. Так что дорогая и любимая Алевтина Петровна давайте уже распрощаемся, наконец.