— Стой злыдень!.. — Завопил где-то позади Могута.
Но Ипатий уже юркнул за дверь спальни. Он бросил меч на пол, аккуратно положил рядом "Марка Аврелия" и свой гениальный свиток, с натугой задвинул дверь спальни, и затворил на ней тяжелый засов. В только что покинутой им комнате уже что-то гремело и рушилось. Варанги ломились в темноте как стадо носорогов.
— Факелы! — Завопил кто-то за дверью. — Тащи факелы!..
Уже и во дверь спальни что-то ударило. С той стороны жарко заматерились. Дверь не дрогнула ни на пядь. У империи была давняя богатая история, в том числе и попыток дворцовых переворотов. И дверь в спальный покой была сделана как раз с учетом этого опыта. Она могла выдержать и удары африканского боевого слона. Ипатий знал, что большинство его предшественников погибших во дворце, смогли бы отсидеться за дверьми покоев, если бы их не предали постельничьи слуги, которые передавали заговорщикам ключи. Судя по тому, что варанги ломились будто лоси сквозь чащобу, — ключей у них не было.
В дверь снова замолотили.
— Стучите-стучите... — пробормотал Ипатий, больше для того чтобы ободрить себя. Голос был каким-то непривычно тонким. Он затравленно огляделся по нарядной спальне, любимой кровати с паланкином и пушистыми кисточками... Дверь крепка. Но вдруг?.. Деваться в спальне было некуда. Ипатий проклял себя, что в свое время перебрался из огромной неуютной спальной комнаты в эту. Та, — неуютная, была оборудована подземным ходом... Здесь же можно было схорониться разве что под кровать. Ипатий живо представил, как ворвавшиеся варанги извлекают его из-под кровати, и... сотни лет во всех хрониках будут писать об этом позоре. Он бросил взгляд на лежавшую у входа книгу Аврелия, и исполнился решимости. Нет уж, лучше принять судьбу с достоинством, как и положено стоику.
Ой, окно!
Сводчатое окно выходило во внутренний двор дворца. Слишком высоко, для прыжков на вымощенную каменными плитами землю. Но можно попробовать привязать занавес! Ипатий подбежал и растворил сводчатое окно. Отворил, и замер. Внизу во двор, бренча железом, затекали солдаты. В ночной тьме это выглядело как освященная факелами живая железная река из блестящих панцирей, разноцветных плащей, узорчатых щитов, и леса копий. Солдаты уже заполнили весь двор. Здесь были представители почти всех гвардейских отрядов. И протекторы доместики6, и эскувиторы, и евнухи-кувикулярии, и кандидаты7, и солдаты палатинской схолы8, и иные прочие из пестрой и многочисленной ромейской гвардии. Впереди — как живое ядро — шли их командиры. На острие командной группы двигался "магистр милитиум"9, так же носивший титул "Коноставл"10 — по имени Гермоген. Старый служака с лицом, иссеченным шрамами, поднявшийся из низов, и всю жизнь проведший на войне, он шел положив руку на рукоять меча, неумолимый, будто камень катящийся с горы. Один из спутников, шедших за магистром, углядел торчавшего в окне императора, и затряс Гермогена за рукав. Все остановились и задрали головы. То же сделал и сам Гермоген, машинально придерживая рукой шлем.
На мгновение все замерло. Ипатий почувствовал, что дело идет по острию бритвы. Верны ему воины внизу, или нет?
— Господин! — Закричал снизу Гермоген. — Что за смута?
Ипатий облегченно выдохнул, и почти обессилено облокотился на створ окна. Господин... Значит воины внизу еще признают его повелителем.
— Варанги! Перепились и бузят! — Сложив руки рупором закричал вниз Ипатий.
— Матерь Божья, Пресвятая Богородица!.. — Несмотря на неоспоримую храбрость, от таких новостей Гермоген невольно отступил на шаг назад. Ветераны за его спиной растеряно зашептались. Варангов побаивались.
— Ломятся ко мне в спальню! — Добавил Ипатий.
— Мы идем к вам на помощь, повелитель! — Преодолев минутную слабость, решительно вскричал отважный Гермоген.
— Нет! Ни в коем случае! — Закричал Ипатий. — Этак вы поубиваете друг-друга, на радость врагам державы! — Он секунду подумал. — Слушайте, что нужно делать! Немедленно возьмите под контроль дворцовые винные погреба. Обороняйте их до последнего человека! Ни один варанг не должен добраться до новых кувшинов с вином! Когда они протрезвеют, то сами усмиряться!
— А как же вы господин? — Вопросил Гермоген.
Ипатий бросил взгляд назад. В дверь долбили с пьяным усердием, но она стояла монолитом.
— Запоры крепки! — Прокричал Ипатий. — Ежели варанги не получат винного подкрепления, то скоро их одолеет тяжкое похмелье! — Он еще подумал. — Но на всякий случай, поставьте внизу людей, пусть растянут ткань. Ежели что, — выпрыгну к вам из окна!
— Пусть повелитель прыгнет на мой плащ! — Пылко выкрикнул внизу "комес доместиков", срывая дорогую ткань с бронированных плечей.
— Нет, — пусть прыгает на мой! — Закричал другой командир, возясь с застежкой плаща на плече.
— Болваны!!! — Рявкнул Ипатий, но тут же прикрутил гнев; ругаться на верных людей в такой момент не следовало. — Я ж еще не прыгаю. Мне что, — ноги поломать, чтоб только оказать вам честь? Пошлите гонцов к вигилам11, — пусть притащат и растянут большое пожарное полотно! И пусть войска окружат весь дворец! И пусть городской префект12 удвоит патрули в столице, дабы никто не воспользовался смутой. Ты же, верный мой Гермоген, — не медли! Защити вино от окаянных варваров!13
— Слушаюсь повелитель! — Стукнул кулаком в окованную грудь бравый Гермоген. — Я буду защищать вино, — как Гораций мост! — Седой вояка повернулся к воинам — За мной, мои храбрецы!
Гермоген и его храбрецы, бренча бранным железом, побежали выполнять смертельно опасный приказ. Впрочем, предусмотрительно оставив отряд "кандидатов" во дворе, на случай, если повелителю все же придется прыгать. Ипатий чуть повеселел.
...И все же, императору пришлось провести еще несколько тревожных часов, сидя у окна, слушая глухие стуки в дверь, и сиплый гул голосов диких славянинов. Лишь к утру удары их стали ослабевать, становится все реже, и наконец, затихли. После того, отважные гвардейцы Гермогена, ощетинившись мечами и копьями, тихонько подкрались, и повязали вповалку уснувших варангов. Теперь те сидели в самом глубоком подземелье дворца, страдали от похмелья, и стыда. Туда же в темницу Ипатий приказал засунуть и примкнувшего к варангом гвардейского сотника Федора. Славяне, — с них чего взять, они ж как большие дети... Но с ромея, посмевшего посягнуть на священную и богоданную особу своего правителя — особый спрос.
* * *
Глава четвертая.
Римская империя, Новый Рим, территория императорского дворца, — день, спустя сутки после мятежа варангов ...
О, сколь много должен уметь правитель державы! Он должен знать дела мира: сколь собрано налогов, почему их собрано так мало, и карманы каких чиновников стали слишком глубоки. Должен уметь быть незаменимым посредником между партиями и сословиями. Чтобы одни не перегрызли других, и чтобы все не задружились против него. Он должен слыть справедливым, но грозным. Должен знать дела войны: как вести войско в походе, и как построить его в бою. Он должен уметь хитрыми делами оборотить соседние народы друзьями себе, и врагами друг-другу. Он должен никому не доверять, но знать на кого опереться; будто путник идущий по кочкам гиблого болота, где один неверный шаг — гибель. Вот сколь много должен уметь делать правитель державы.
Но самое главное, что должен уметь правитель — делать бесстрастное лицо. Можно выпестовать людей, которые будут верны. Можно найти толковых сановников, которые помогут тебе в управлении царством. Можно натрудить умелых полководцев, которые обратят твоих врагов в прах. Но никто не сможет построить вместо тебя каменную физиономию, когда ты сидишь на троне, и принимаешь послов. Облик царя в этот момент должен быть спокоен. Взгляд — мудр и безмятежен. Перед послами, не человек. Перед послами — наместник и отражение Бога. Правитель Державы Ромеев, — величайшего царства в истории. Послы не могут его ничем удивить. Не могут ничем напугать. Послы правителя могут только заинтересовать. Могут испросить о милости. И тогда, он, — может быть — явит свою милость.
Хотя бы в виде легкой улыбки.
Говорят, в далекой островной стране, куда доплывали вездесущие ромейские мореходы, жил узкоглазый народец, который буквально помешан на бесстрастности. Воины малого народца ходили в смешных запашных пижамах, постоянно друг-другу кланялись, и делали пустые лица, — будто бы ничто в мире их не колышит. Но все это была фальшь, потому что истинным своим нравом народец сей напоминал бурных выходцев с хребтов Кавказа. Стоило одному островитянину задеть другого локтем, — и пижамные воины начинали дико пучить глаза, шипеть и мяукать, будто коты перед случкой. А потом обнажались кривые, дрянного металла сабли, и лилась из желтых тел горячая кровь...
Ясное дело, правитель Ипатий умел владеть собой куда лучше незадачливых островных варваров. Однако, сейчас даже ему, — последователю учений древних философов и стоиков, трудно было быть господином своим страстям. Потому что вчера, его — римского императора чуть не убили его собственные элитные телохранители. А сегодня Ипатию предстояло принимать послов.
...Два посольства из разных краев прибыли к ромеям. Было это уже несколько недель назад. Так уж было заведено в обычаях ромейской державы — послов мариновать. Чтоб значит знали, во-первых, как много дел у великого ромейского повелителя, и насколько незначительны их посольские делишки, перед лицом величия ромейской державы. Идея мариновать послов была замечательной, но теперь выходило, что принимать их Ипатию придется после страшной и бессонной ночи. Можно было и перенести прием. Но уже конечно ползли слухи о ночной смуте, — и перенос только подтвердил бы их. Именно поэтому Ипатий решил показаться иноземным послам, и быть бодрым и веселым, дабы те узрели, что ромейская держава крепка, устройство её вековечно, а слухам доверять никак не следует.
Теперь дело было за малым, — изобразить эти самые бодрость и веселие...
Ипатий вздохнул, и обвел окружающих суровым взглядом. Слуги суетились. Десяток человек вился вокруг повелителя как мухи вокруг... меда. Легкими невесомыми касаниями они поправляли Ипатию прическу, надетый на голову венец. Слуги расправляли долгополую рубаху, украшенный золотом и жемчугами богатый плащ. Вся это привычная, и обычно незаметная профессионально-ласковая суета, сегодня раздражала правителя. Так много слуг. А где они все были вчера, в минуту опасности? Разбежались по углам как тараканы, и поджидали чем окончится смута. Вот они люди. Вся их подлая суть.
Да нет, были и верные люди. Любимый секретарь Ефтропий, да два воина-евнуха, стоящих вчера у спальни на страже, не изменили своему долгу. Потому и лежали теперь битыми, на попечении императорского врача. Руки у варангов тяжелые. А эти, — холуи...
Ипатий раздраженно взмахнул руками, будто сбрасывая с плеч плащ, — и слуги тут же отпорхнули в стороны, как испуганные бабочки. Император двинулся вперед — к своему роскошному трону. Комнатка где сейчас находился повелитель и его прислуга, была крохотной, — всего в ней и было что четыре неукрашенных стены, да неимоверно богатый, отделанный золотом и самоцветами трон, — который здесь смотрелся чужеродно. К тому же сам трон стоял для непосвященного человека странно, — ибо сидящий на нем человек упирался лицом в стену. Не совсем глухую, впрочем, были в ней для тайного взора отверстия...
Ипатий подошел, подоткнул рубаху, и уселся на трон. Поерзал ягодицами, устраиваясь на мягкой подушке поудобнее. Раздражение не отпускало.
— Скипетр! — он протянул правую руку, и подбежавший слуга, раболепно согнув спину, вложил ему в раскрытую ладонь увесистый жезл. Ипатий с трудом подавил желание отоварить жезлом слугу по хребтине.
— Державу! — Во вторую руку ему вложили золотой шар, символ всей земли, которой Богом доверено править ромейскому властителю. Дать бы тяжеленой державой служке в лоб!..
Ипатий снова вздохнул, укрощая гнев. Господин гневу своему — господин всему.
— Ну что? — Спросил он у слуги, который прильнул к смотровому отверстию в стене.
— Врата растворяются, господин, — отозвался слуга. — Послы входят в зал.
— Ну-с, снизойдем... — буркнул Ипатий, и решительно топнул пяткой по секретной педальке у подножия трона.
Тихо затарахтело и защелкало, — пришел в движение сложнейший механизм, сотворенный древними чудотворцами. Завращались сокрытые зубчатые колеса соединенные друг с другом по рецептам античных магов-механиков. Трон под Ипатием дрогнул, и поехал вниз.
Ипатий опустился сквозь пол комнатки, и... оказался на небесах. Вокруг плыли нарисованные облака, сияло голубое небо. Каждый раз проезжая на своем троне здесь, Ипатий не уставал поражаться искусству украшавших большую тронную залу мастеров. Даже вблизи все выглядело великолепно. Для собравшихся же внизу придворных, и иноземных послов, император действительно будто-бы спускался с неба. Посланец Бога, снизошедший до смертных просителей.
Что-то в механизме трона закряхтело, и Ипатий почувствовал, как его слегка потряхивает. Надо будет сказать главному механику дворца, пусть проверит конструкцию. А то, не приведи боже, застрянешь на пол пути. Уже проходили. Кричи тогда на послов с верхотуры, а как уйдут, жди пока притащат длинную приставную лестницу...
Бог, однако, миловал, и трон продолжал съезжать вниз по стене огромной залы, по искусно сокрытым рельсам. Послы тем временем, подойдя на отмеренное расстояние, по знаку распорядителя остановились, и задрав головы наблюдали за появлением ромейского императора.
Было послов трое. В центре стоял главный, тучный и щекастый мужик, — посол, который на латинский манер звался легатом — за ним торчали два его молодых, но тоже упитанных служки. Глаза служек разбегались по великолепию тронного зала, скача по сделанным из золота прекрасным деревьям, сидящим на их ветвях золотым соловьям, рыкающим золотым львам, и распушивших украшенный драгоценными камнями хвост, золотым павлинам. Тихонько лилась в фонтанах вода, золотые птицы щебетали, звучала прекрасная музыка. Каждый, кто попадал на прием к ромейскому василевсу, — попадал в рай. Щекастый главный мужик, впрочем, видел это не в первый раз, поэтому хоть как-то сдерживал свое восхищение. Служки же его, позабыв про этикет, раззявили рты.
На то и рассчитывалось.
Для того и строилось.
Трон наконец опустился на грешную землю. Бывшие в зале многочисленные придворные, шурша великолепной одеждой, опустились на колено. Послы тоже преклонились. Главный сразу. Очарованные раззявы-служки с опозданием. В лицо Ипатию заблестели посольские тонзуры — выбритые на макушках круглые лысины. Монахи с запада. Плюнуть бы послам на лысины, топнуть педальку, да снова уехать на троне вверх...
Зазвучал зычный поставленный голос распорядителя, задававший пришельцам формальные вопросы. Глуховатый голос посла озвучивал положенные ответы без запинки. Все знали свои роли.
Наконец все формальности были окончены, и папский посланник получил возможность подняться. Он поднял свое толстопятое тело, оправил дорогую сутану, и преисполнившись достоинства загудел.
