Эрлик в тумане

— Вообще-то никто. Этим занимается компьютер, — сказал Джулиус. Ганзориг услышал в его голосе недовольство и подумал: "Возможно, кое-что они все-таки проглядели".

— Ясно, — сказал он. — Надеюсь, записи сохранились. Мне нужно, чтобы их просмотрели живые люди. Во всех режимах. Глазами. Соседи далеко не всегда — я бы сказал, почти никогда, — не влияют на характеристики среды так, чтобы их можно было засечь компьютерами именно как Соседей. Они маскируются под природные явления, либо вообще доступны только живым глазам.

— Если бы там кто-то летал, компьютер бы его засек, — возразил Джулиус. — Мы знаем, что Соседи влияют на магнитное поле, порождают сухие грозы...

— Здесь вы от них сухих гроз не дождетесь. И с движением все не так просто. Я не раз видел Соседей вместе с командой корабля, но ни один прибор на них не реагировал. У нас остались только фотографии и не слишком качественные видеозаписи.

— Отсюда возникает вопрос — не есть ли Соседи проявление свойства нашей психики порождать коллективные галлюцинации? — сказал Джулиус не без сарказма.

— Распространенная теория, — слегка улыбнувшись, кивнул Ганзориг. — Расскажите её тем, кому эта галлюцинация спалила зрительные нервы или перепутала связи в двигательной системе.

— Есть и другая теория, — вставил Фостер. — Что Соседи — действительно свойство нашей психики порождать подобные объекты во плоти.

— Будет очень интересно посмотреть записи, — сказал Ганзориг. — Компьютеры, я полагаю, галлюцинациями не страдают, и если Соседи здесь были, они их зафиксировали, но не распознали.

— Хорошо, — сказал Франц. — Правда, записей много, с разных точек, за два месяца... Это не быстро.

— Это быстро. На "Цзи То" шесть сотен человек экипажа. Я прошу задействовать всех свободных матросов и летчиков и распределить материал между ними. Мистер Фостер, где команда, которую я должен консультировать?

— Команда будет завтра, — ответил Фостер.

— Тогда к завтрашнему дню я должен иметь результаты наблюдений.

Ганзориг посмотрел на близнецов. Джулиус буравил адмирала недружелюбным взглядом, но больше не спорил. Франц просто кивнул.

— И еще один вопрос. Если "Эрлик" не может выйти из аномалии, чем ему поможет эта группа?

— У нас есть несколько точек зрения на то, что случилось с "Эрликом", но не он — основная причина, по которой командование посылает туда людей, — ответил Франц.

Ганзориг воззрился на Фостера.

— Не он? То есть как — не он?

Фостер был непроницаем.

— Если они смогут помочь команде — замечательно. Если они ее вернут — еще лучше. Но это второстепенная задача. Снаружи мы не можем изучить это явление, а оно представляет опасность. Беспилотники теряют сигнал...

— А люди? — перебил Ганзориг. — Люди не потеряют сигнал? Они там выживут? Откуда вы знаете, что внутри за среда?

— Мы полагаем, что среда там в общих чертах не отличается от нашей, — сказал Франц.

— Тогда почему "Эрлик" до сих пор внутри?

— Команда могла погибнуть. Или он застрял.

— Застрял? — удивился Ганзориг. — В чем там можно застрять?

Франц посмотрел на брата. Тот сказал:

— Мы вам завтра покажем, когда соберется группа.

Ганзориг не стал настаивать. Братья хотели произвести впечатление не на одного адмирала, а с такой темой и парой тайн в рукаве сделать это было несложно.

3.

Далеко на севере Шотландии, под холмом, в тридцати метрах от поверхности, на куче земли лежал чешуйчатый гепард и подслушивал чужие разговоры. Будь он в своем человеческом облике фермера и рыбака Кана, нора казалась бы ему непроницаемо черной, но сейчас глазами волшебного зверя он видел серебристое свечение, пронизывающее воздух и все подземные коридоры. Свечение сгущалось у стен и конденсировалось, стекая плотными каплями и собираясь по углам. Однако призрачный свет ни о чем не рассказывал. Чтобы слушать, гепард прислонился головой и ухом к земляной стене.

Как в океане общались киты, так под землей общались существа, которых колдуны называли ископаемыми вампирами — не совсем справедливо, поскольку они были не кровососами, а ночными хищниками, большую часть времени проводившими в толще земли. Сами себя они называли пхугами, что могло навести на мысль об их происхождении, вот только появились они прежде всех человеческих народов и прежде всех млекопитающих, став свидетелями эволюции древних обезьян и долго не считая их ничем иным, кроме своей добычи. Гепард улавливал отдаленные разговоры, смысл которых от него ускользал. Ближайшие соседи молчали — спали, думал гепард, или ушли на глубину. Пхуги были неутомимыми копателями; если они не спали и не искали пищу, то рыли норы. Рост температуры их не пугал — от нее защищала магия. Некоторые предпочитали жить в океанах. Существам, способным играть со своим геномом, как с конструктором, и эффективно использовать горизонтальный перенос было нетрудно адаптироваться к воде.

Наконец, гепард вскочил, побежал по коридору, поднялся по крутому склону и оказался в пещере, превращенной им в гробницу. На невысокой гранитной плите лежало каменное существо. Его руки с длинными пальцами и изогнутыми когтями были сложены на груди, глаза закрыты, губы плотно сжаты в скорбном изгибе. Большую часть тела скрывали свернутые крылья, так что он лежал как бы внутри овального кокона. Умерший был старым, и резчик изобразил на его лице каждую морщину, создав невероятный по искусности и тонкости портрет.

В человеческом облике он старался здесь не бывать, однако сейчас пришел прощаться, а не жалеть себя. Потоптавшись на месте, гепард поставил передние лапы на основание гробницы и обратился в человека.

— Только пожалуйста, не начинай все сначала, — сказал Фаннар.

— Я не начинаю, — проговорил Кан. — Я и не заканчивал. — Он вглядывался в лицо каменного изваяния так, словно ждал чуда.

— Прекрати. В любом случае, я не позволю тебе это сделать. Только потеряв жизнь, начинаешь ее ценить.

— Я потерял ее год назад. То, что сейчас — не жизнь.

— Поверь, тебе просто не с чем сравнивать. — Фаннар помолчал. — Ты думаешь, что остался один. Но на самом деле это не так. Никто из нас тебя не оставит, ты наш брат...

— Я знаю, — сказал Кан и осторожно накрыл ладонью пальцы изваяния. — Просто мне кажется, что больше я сюда не вернусь.

Фаннар молчал. Интуиции и предчувствия были ему недоступны.

— Ты слишком привязался к внешнему, — сказал он через минуту. — Мастер передал тебе столько всего, а ты не можешь оставить привязанность к его могиле. Не заставляй меня думать, что ты плохо у него учился.

Кан не ответил. Спустя несколько секунд он развернулся, превратился в гепарда и побежал к выходу на улицу.

Было раннее утро. Миновав ветрогенератор и хлева, он приблизился к старой церкви, давно утратившей свою цель и теперь служившей домом Кану. Там был его гость, спал на диване у стола, подложив под голову свернутый шарф. Кан протянул руку и подергал его за плечо.

— Кто ты, и зачем ты меня выкрал?— спросил Вальтер, когда окончательно проснулся.

— Меня попросили, — неохотно ответил Кан.

— Кто попросил?

— Мы уезжаем. У нас мало времени и много дел. Нам придется вернуться в Африку.

— Обратно к Источнику?

В Кане вдруг проснулся слабый интерес.

— Ты ведь один из жрецов? — спросил он. — Значит, ты тоже пил ту воду?

— Конечно, иначе я не смог бы им стать. Так что, мы возвращаемся туда?

— Нет, — сказал Кан. — К моему отцу.

На грузовике они добрались до соседней деревушки, где Кан встретился с человеком, управлявшем фермой в его отсутствие. Оставив у него грузовик, они поехали в город на внедорожнике, за рулем которого сидел фермерский сын. У входа в портальную Вальтер спросил:

— Это твой отец приказал меня похитить?

Кан подумал.

— Я бы не стал сбрасывать его со счетов. Думаю, скоро мы это выясним.

Порт доставил их в Каир, где они целый час прождали порт до Батури. Полковник Ди, отец Кана, находился сейчас на границе Камеруна и Центральноафриканской республики, ведя очередные переговоры. В Батури, сказал Кан, их должны ждать.

Действительно, на улице рядом с портальной стоял джип Легиона, и молчаливый водитель повез их прочь из города. По улицам шли люди, бегали веселые дети, женщины собирались у рынка; Вальтер глазел по сторонам, выискивая полицейских или военных с оружием, но, к собственному удивлению, не находил их.

Легионер вел машину на восток; дорога постепенно пустела, дома и склады, встретившие их на окраине, исчезли, мелькнули поля, вдоль обочин начали появляться деревья. Через полчаса они свернули на разбитую проселочную дорогу, уходящую в глубь леса.

Скоро перед ними открылась поросшая невысоким кустарником равнина и дорога с блокпостом. Вместе с несколькими легионерами блокпост охраняли два величественных местных колдуна в зеленых одеждах, которые хмуро оглядели Вальтера и Кана. За блокпостом начиналась деревня — множество небольших круглых домов из глины с высокими соломенными крышами. Легионеров Кан не заметил, но у некоторых построек толклись африканцы из разных племен. Они были молчаливы, необычно сдержанны и внимательно следили за проезжавшим джипом. Миновав дома, машина остановилась у широкой пустой площади, рядом с которой стояло устрашающее сооружение, похожее на широкий спиральный термитник десяти метров высотой.

— Кан! Милый мальчик! — Из ближайшего глиняного дома выкатился седой старик в инвалидном кресле, невероятно худой, морщинистый, но весьма жизнерадостный. — Я так счастлив тебя видеть!

Кан поймал на себе удивленный взгляд Вальтера и недовольно нахмурился.

— Твой отец только что начал встречу. Это как минимум до обеда, так что будь на это время моим гостем! Вместе с уважаемым жрецом, разумеется. — Старик вежливо и одновременно насмешливо склонил перед Вальтером голову.

— Это Рафики, приятель отца, — неохотно пояснил Кан, пока они шли за резвым стариком. — Он выглядит идиотом, но на самом деле мужик неглупый, так что не очень при нем болтай.

— О чем я могу болтать? — удивился Вальтер, но Кан не ответил.

Внутри дома было куда прохладнее и просторнее, чем казалось снаружи. Старик предложил им завтрак. Кан, у которого совершенно не было аппетита, отказался, но Вальтер размотал свой шарф и с готовностью сел за стол.

— Очень сложные переговоры, — говорил Рафики, катаясь по комнате с таким гордым видом, будто сложность переговоров — его заслуга.

Кан стоял у открытой двери, разглядывая здание напротив. В отличие от простых жилых домов, это строение вызывало у него самые неприятные эмоции.

— Знаешь, — сказал старик Вальтеру, — а я ведь был у этого вашего Источника.

Кан повернул голову, на секунду отвлекаясь от тревожного созерцания.

— Давно это было, — продолжал Рафики не без удовольствия, поскольку оба гостя обратили на него внимание. — Я приехал к Источнику, когда остался один, не знал, куда себя деть, проболтался в этом чертовом лагере почти месяц — все не решался, боялся чего-то, дурак, а через день после того, как выпил воды, меня нашел твой отец. С тех пор я с ним. Вот так-то, молодежь!

Старик замолчал, и Кан, ожидавший длинной истории, отвернулся к высокому дому.

Солнце стояло прямо над деревней, но в доме было прохладно. Старик задремал в кресле, скучавший Вальтер, который уже осмотрел в комнате все, что можно, гонял по столу хлебные крошки. Кан воззвал к Фаннару, но тот скрылся, не желая быть рядом с тем, что предстояло увидеть Кану.

Он почти не помнил своего детства до того самого года, когда отец увез его из родной Монголии на север Шотландии. Там он постепенно начал просыпаться от полубредовых фантастических сновидений, путавшихся с реальностью из-за его неумения различать и понимать увиденное. Пустые холодные пространства нравились ему гораздо больше, чем город, где он жил, и с отцом, оставлявшим его на целый день в одиночестве, было спокойнее, чем с матерью или в интернате, в постоянном окружении детей. Он думал, что так теперь будет всегда — тишина и покой.

Но скоро появился Мастер, огромный старый пхуг. Время сжималось и растягивалось; кажется, совсем недавно они переехали на этот край земли, а год пролетел, словно день, и отцу пришла пора возвращаться в Африку, поскольку его дела в Великобритании закончились.

— Ты остаешься здесь, — сказал он сыну серьезно и спокойно. — Больше, чем я для тебя сделал, я сделать уже не могу. Теперь ты должен слушаться своего Мастера и делать то, что он тебе велит. Он объяснит, кто ты такой, почему ты такой и что ты можешь. Я приеду, если захочешь... — он без улыбки вгляделся в Кана, — но думаю, ты меня не позовешь.

Кан никогда не скучал по отцу. Он стал для него полулегендой. Мастер всегда говорил, что он должен чтить своего отца, но тот был слишком далеко, чтобы Кан мог выразить свое почтение. А Мастер всегда был рядом.

Весь первый год он ежедневно приходил к Мастеру в пещеру, сперва боясь это необычное огромное существо, потом любопытствуя, ожидая чего-то нового, а иногда разочаровываясь его молчанием и проявляя нетерпение.

Мастер почти не разговаривал; он бродил по пещере на четырех конечностях, волоча за собой крылья, нюхал воздух, прикладывал ладони и уши к земле и стенам. Иногда они просто сидели друг против друга: пхуг смотрел на него своими круглыми черными глазами, и Кану вдруг становилось жарко, по всему телу выступал пот, сердце колотилось, и это не прекращалось до тех пор, пока он не вскакивал с камня и не бросался в море, окунаясь с головой, чтобы остынуть.

Какой в этом скрывался смысл? Кан не знал. Тогда ему было всего восемь лет.

После года молчания Кан досконально изучил старого Мастера и смог бы отличить его от миллиона других пхугов. Он знал его запах и повадки, видел спящим, закутанным в крылья, похожим на кусок скалы. Он делил с ним пищу и чувствовал растущее единение с этим созданием, которое становилось для него все более родным.

Оставшись без отца, Кан начал покупать продукты в деревне за холмами. Он общался с матерью по интернету и следовал в быту всем ее инструкциям, поскольку слушаться родителей был приказ Мастера, а слушаться Мастера — приказ отца. Пхуг зачаровал его так, чтобы одинокий ребенок с холмов ни у кого не вызвал интереса, и Кан свободно бродил по деревне, смотрел на рыбацкие лодки, заходил в магазинчики, в большую церковь, и наблюдал за жизнью людей, которые казались ему гораздо более чужими, чем подземный вампир в пещере у моря.

Вскоре после отъезда отца они начали рыть. Это была первая магия, которую объяснил ему пхуг, и волшебство подземного мира, его необъятность и неожиданное богатство пленили Кана. Они рыли норы, слушали разговоры, изучали минералы, флору и фауну подземелий, бродили по коридорам, где Мастер учил его ориентироваться во тьме, и Кан сам не заметил, как старый пхуг стал для него всем в этом мире. Он уже не мыслил своей жизни без Мастера. Он хотел всегда быть рядом, слушать его, выполнять все его указания. И когда это произошло, началось реальное ученичество.