И судя по всему, закончится он скоро. У него болело все, даже волосы, за которые его постоянно таскали. Горло, содранное и внутри и снаружи, не позволяло ничего съесть. Болели ребра, и Айсен не был уверен, что некоторые из них не сломаны. Он ходил кровью, — толи от того, что внутри у него было все отбито, толи потому что после ежедневных забав хозяина анус превратился в горящую огнем рану.

Истощенный издевательствами рассудок почти не воспринимал окружающую действительность, мальчик даже не мог сказать день или ночь на дворе. Хуже всего приходилось, когда хозяин требовал у полумертвого от побоев и насилия раба показать утонченные ласки, которым его обучали в школе. Это значило, что Магнус в хорошем настроении и жестокая игра затянется надолго.

В таких случаях Айсен не отделывался несколькими затрещинами. Спина, бедра и ягодицы теперь представляли собой причудливое переплетение следов кнута, хлыста и плети, не успевавшее заживать после очередного приступа гнева господина. Теряя сознание, он мечтал не очнуться, но высшие силы, как и раньше, не торопились исполнять просьбы какого-то раба.

Магнус вошел в комнату, служившую темницей его рабу бесшумно, неслышно ступая по шуршащим жестким циновкам. И остановился, с удовольствием разглядывая свое имущество.

Мальчик спал, свернувшись на травяных циновках хрупким комочком, и сжимая ладошкой цепь от ошейника. Тонкая подстилка местами была в пятнах крови. Худощавое и истончившееся еще больше от недоедания тельце сплошь покрывали кровоподтеки самого разного цвета и глубокие ссадины различной давности. Шея и запястья тоже были сплошной ссадиной, они опухли и местами кровоточили: в последнее время мужчине нравилось прикручивать мальчика за руки или за ошейник к балке, так что ноги едва доставали пола, и уже в таком положении пороть и насиловать.

Придирчиво осмотрев раба, Магнус с неудовольствием признал, что игрушка порядком поистрепалась. Стоило бы дать ему отдохнуть, может подлечить немного, но прерывать даже ненадолго любимое развлечение, в последнее время заменившее собой все иные, — было выше его сил! Поэтому он только пожал плечами и медленно потянул за цепь, наматывая ее на руку.

Почти прозрачные пальчики метнулись к ошейнику, еще сонные помутневшие глаза обреченно уперлись в хозяина... Спустя почти три месяца, после всего того, что было, притворяться дальше не имело смысла! Ему нравится боль. Его возбуждают до крайности беспомощность и подчинение... но мужчина нахмурился — чего-то не хватало в этом взгляде.

Он вбивал себя глубоко и сильно мощными отрывистыми толчками, то погружаясь по самое основание, то почти выходя их измученного податливого тела, но мальчик лежал под ним молча, без движения, как мертвый. Это было не то, чего хотелось.

— Какого черта! — Магнус отошел, зло пнув даже не дрогнувшего раба, — с тем же успехом я мог бы трахать бревно!

Мужчина рывком за волосы развернул юношу навзничь, сдавив беззащитное горло. Синие, когда-то яркие и блестящие глаза, казались больше и глубже на бледном исхудавшем личике из-за черных кругов вокруг, но напоминали запорошенное пустынной пылью стекло. В них определенно чего-то не хватало!

Осушая кубок за кубком, Магнус лениво охаживал его хлыстом, но мальчик лишь тяжело, с усилием сглатывал, устало опустив веки. Ярость разгоралась сильнее, подпитываемая опьянением. Дернув на себя уже не стройные, а худенькие, испятнанные потеками крови бедра, мужчина снова вошел во влажную глубину с такой силой, что на впалом животе юного раба обозначился бугорок, когда член хозяина раздвигал и разрывал его внутренности. С губ сорвался один едва слышный всхлип...

Быстрый оргазм не остудил бешенства.

— Ах, тебе уже мало!!

Юношу пинком скинули на пол, и он бездумно свернулся, обхватив колени, как будто эта поза могла его от чего-то защитить, или хотя бы принести немного облегчения. Сознание тихонько уплывало куда-то, и Айсен с вялым нетерпением ждал, когда же оно уйдет совсем. Господин продолжал извергать ругательства, изредка отвешивая очередной пинок куда подвернется, но все это сливалось в сплошной неразличимый оглушающий гул. Он ощутил, как его опять потянули за ошейник, вздергивая верх, рукоять хлыста уперлась в подбородок, заставляя запрокинуть тяжелую голову. Лицо господина было совсем рядом, но черты сливались в сплошное пятно...

Магнус взбесился совсем, уже не контролируя себя: страха, вот чего больше не было в глазах его забавы.

— Мало, да?! Или нравится?! — Бросая бессвязные и бессмысленные фразы, он бил наотмашь, пока лицо раба не превратилось в кровавую маску.

Выпустив волосы снова бил ногами, изломав хлыст. В какой-то момент в руках оказалась та самая цепь от ошейника. Сложенная вдвое, она представляла собой страшное оружие, местами сдирая с выступающих ребер и пальцев, рефлекторно прикрывавших голову, кожу до кости.

Однако Айсен ничего этого не чувствовал, все-таки канув в милосердную и спасительную тьму. Он даже не вздрагивал, когда цепь опускалась снова и снова.

Тяжело дыша и оглядев застывшее в луже крови тело, мужчина пнул его последний раз:

— Скотина, теперь придется покупать другого, — с досадой сплюнул он, и крикнул слугам, чтобы они убрали падаль и навели порядок.

* * *

В этот вечер в городе шумел пышный восточный праздник, захватывая в свой хоровод всех, независимо от веры и народности. Господа рыцари тоже, хоть и кривили хмурые лица, костеря язычников, но не отказывались от лишней возможности погулять и поразвлечься, а что уж говорить о слугах!

Поручение господина было, мягко скажем, некстати и не вовремя. Под злобным взглядом разрумянившейся Като, пока пышная красотка лично перестилала господскую постель, слуги наскоро затерли кровь, накрыв разводы подходящим ковром. На предыдущем, безнадежно испорченном, давно унесли изломанное тело раба, тоже уже ни на что не годное.

Правда, ковер все же отвоевал себе негодующий старый банщик Малик, еще пол часа причитая по поводу расточительности неверных (за счет несчастных слуг пророка), ведь кровь можно и счистить, а пятна не помешают добротной вещи не пускать сквозняки по полу. В его каморке и без того всегда тянет сыростью от подтекающих труб из купальни... да и на дохлятине можно еще заработать пару монет на кружку вина! Фариз из Канатчикова переулка заплатит пяток медяков — его клан потом сбывает не только забытые на трупах побрякушки и браслеты с ошейниками на перековку, но и черепа, кости, костную муку, трупный пепел, имея дело и с колдунами и с еще более сумасшедшими дервишами. А уважаемый Фейран аб эль Рахман, третий дом на Разбойничей улице, если повернуть от медресе, заплатил был и золотой, если бы парень еще дышал...

Последнее соображение вполне понятно заинтересовало Жако, которые не преминул пройтись и по обожаемому господину, и по мешающему честным людям вкушать заслуженный отдых зловредному рабу, который даже окочурившись, ухитрился напакостить. С колдунами иметь дело не хотелось, да еще за такую маленькую цену, но от трупа избавляться как-то надо было. Кривляясь и перебирая всю возможную родню сира Магнуса, ушлый парень уже было решился на встречу с черным Фаризом, но был вынужден остановиться, чтобы поправить выскользнувшую из-под мешковины руку.

Брезгливо схватившись за браслет наручника, Жако вдруг показалось, что обмякшая безвольная кисть слегка дрогнула. Парень подскочил от неожиданности, и откинул мешковину, разглядывая кое-как брошенное на тачку тело мальчишки: паршивец каким-то чудом и правда еще дышал, хотя едва-едва!

Жако подскочил уже от радости, и, обтерев пальцы о мешковину, помчался на Разбойничью улицу, пока его шанс на золотой не стал совсем призрачным.

Что ж, иногда судьба дабы явить свою милость и благоволение выбирает не самых достойных проводников.

Хотя если бы Айсен мог спорить, он бы усомнился, что в данном конкретном случае, эта капризная и своенравная госпожа проявила к нему расположение.

Сын потомственного аквитанского купца Раймонда ле Кера Тристан, которого вот уже 7 лет знали в Фессе как ученика и преемника почтенного Омана абу Рашида под именем Фейрана аб эль Рахмана, молодого, но уважаемого лекаря и ученого, — не стал выражать недовольства тем, что его побеспокоили в поздний час. Во-первых, по роду избранной профессии не было ничего странного в стуке в его дверь посреди ночи. Во-вторых, хотя до праздника ему не было дела, мужчина не спал, бодрствуя у перегонного куба.

Опыт прерывать не хотелось, к тому же излишне верткий парень не внушал ни доверия, ни симпатии, но окровавленное тельце, завернутое в грязную тряпку принадлежало ребенку, и Фейран молча кинул визитеру требуемую монету, не мешкая приступив к делу.

Иначе в его распоряжении оказался бы лишь очередной труп для вскрытия. На первый же взгляд, выражаясь языком медицинским — множественные сочетанные травмы представляли собой случай интересный своей сложностью. Выражаясь языком обычным, человеческим — на мальчишке живого места не было. Убедившись, что кости свода и основания черепа целы, хотя лицо и представляло собой сплошной ушиб, и приступив к более детальному осмотру, врач убедился, что все повреждения получены одним не подлежащим сомнению способом, хотя и разными предметами и в разное время.

Кому ж он так не угодил, морщился Фейран, промывая раны одну за одной. Он с уверенностью мог сказать, что в последний раз маленького раба нещадно выпороли не далее, чем полчаса назад.

Расторопность слуги могла вызвать и уважение! При иных побуждениях.

Из костей пострадали только ребра, и пальцы на правой руке оказались раздроблены. Решение этого вопроса Фейран отложил до того момента, когда станет ясно, что парнишка все-таки выживет. Да и жалко было его калечить: судя по подушечкам пальцев на менее пострадавшей руке, мальчик играл на каком-то струнном инструменте.

Не порадовало и другое: помимо внешних ран, судя по симптомам, в наличии имелось внутреннее кровотечение. Насколько оно серьезно и в какой степени пострадали от побоев внутренние органы, врач пока сказать не мог. Зато он обнаружил нечто, что его удивило, но отчасти прояснило некоторые вопросы: торопившийся, а может просто брезговавший, слуга не стал снимать с раба украшения, расположившиеся в самых неожиданных местах.

То и дело передергиваясь от отвращения, — а только такую реакцию вызывали у мужчины некоторые местные традиции как бы долго он не жил на востоке, — Фейран не тронул вызывающе торчавший в головке пениса стерженек, но миниатюрные колечки из сосочков, превратившихся в сочившиеся сукровицей нарывы, пришлось вынуть.

Опять-таки встал вопрос резать или не резать, но и его врач отложил, как не самый срочный на этот момент, и перешел к той части тела, которая обычно остается одной из самых интимных.

Не приходилось сомневаться, каким образом использовался этот мальчик: чистая ткань под его бедрами успела пропитаться кровью. Это было скверно, парень и так потерял ее достаточно, но представляло собой лишь часть проблемы. Мужчина вообще сначала растерялся с чего ему начинать и с какой стороны браться за то, что зияло между тощими ягодицами.

Расценив подобное как вызов всем его знаниям, умениям и вообще его воле, когда он избирал свое непростое призвание, Фейран взялся за инструменты, хотя в глубине души не был уверен, что будет достойным растягивать мучения парнишки, кем бы он ни был. Шок от кровопотери и боли тоже не стоило сбрасывать со счетов.

Однако, раз уж разговор зашел о достоинстве, с некоторым раздражением решил порядком утомившийся врачеватель, возможно мальчишка впервые послужит чему-то более полезному и благородному, нежели разврат и похоть.

Разумеется, он имел в виду медицину как науку. Уже прикидывая список средств и снадобий, которые сможет опробовать без проблем на таком удачном объекте.

Часть 2

* * *

С тех пор, как Фейран стал владельцем жалкой кучки костей и ошметков мяса, которая не так давно была человеческим существом, прошел не один день, а его приобретение не торопилось приходить в себя. Обрадовать это могло только дилетанта, — мол, не мучается от боли. Боль есть, не зависимо от того воспринимает ее рассудок или нет, и причина ее никуда тоже не девается. На лицо были все признаки тяжелого шокового состояния, не говоря уж о том, что в свете возможного ушиба (сотрясения уж точно) мозга, долгое беспамятство становилось врагом, а не помощником. Фейран сделал еще одну графу в своих наблюдениях, прекрасно зная, что бесполезно бороться со следствием, не поборов причину.

Спустя сутки стало ясно, что внутренние разрывы не настолько опасны, чтобы стать смертельной угрозой: по всей видимости, тот, кто бил, был специалистом в своем деле, как и он в своем, и делал это так, чтобы забава не окончилась слишком быстро. Хотя почки мальчишке все-таки опустил, по всем симптомам...

Внешние повреждения имели тоже вполне благополучную картину, точнее — отсутствие отрицательной.

Не нужно думать, что молодой лекарь с живодерским азартом бросился испытывать на пострадавшем рабе все возможные изобретения и идеи. Нет, все его действия были обоснованны, и если он замечал, что какой-либо компонент оказывает более сильное заживляющее либо противовоспалительное действие, то немедленно пускал его в дело, в противном случае возвращаясь к более удачному варианту. Все же его целью было, чтобы лечение оказалось успешным.

И не только ради будущих пациентов, — ведь мальчик перед ним тоже был человеком, несмотря на род своих занятий.

Фейран, — а точнее Тристан, но свое настоящее имя он уже почти забыл, все больше врастая в местную жизнь, закрутившуюся вокруг завитками арабески — иногда красивой настолько, что захватывало дух, иногда грубой, как у нерадивого ремесленника, иногда мертвой, без души, как потрескавшаяся и облупившаяся мозаика в занесенных песком развалинах, — рабство терпел с трудом. В нем самом гордость играла слишком сильно, пусть даже для сына очень богатого купца. Старший брат подшучивал над ним, — беззлобно, — говоря, что ему следовало родиться дворянином. Уж не подгуляла ли дражайшая мачеха с каким-нибудь графом?! От мудрых сентенций отца, что купить можно все, было бы предложено, — у семнадцатилетнего юноши сводило скулы. Апогеем стало увлечение прекрасной Луизой де Бретей: золотоволосый ангел, подаривший ему свою невинность всеми мыслимыми способами, обвенчалась с не менее родовитым дворянчиком, годившимся ей в дедушки, на следующий же день, как Тристан уехал по отцовскому поручению, от которого невозможно было отказаться.

Медицина заменила и семью, и страсть, а Фесс давно уже стал единственным домом. Его и на улицах уже не приняли бы за европейца, даже если бы он оделся в их платье. Не только одежда, походка, жесты — стали иными. Тридцать лет — уже не юность, новые привычки заменили прежние... И лишь одну он не мог разделить.

Фейрану даже приходилось напоминать себе о том, чтобы воспринимать рабов этакого рода за людей. Раскрашенные куклы, жадные до блестящих побрякушек, сладостей и члена хозяина... Чего еще они могут заслуживать!