Александр Павлович тут же положил перед ним листок с примерной сметой, которую набросал накануне вечером.
— Ничего не выйдет, — произнес Киров, пробежав глазами листок. До конца года такую сумму найти негде. Нет, нереально, — повторил он свое отрицательное заключение.
— А в следующем? — ухватился за его последние слова Серебровский.
— В следующем... — Сергей Миронович задумался. — А вы точно уверены, что нужно идти на эту авантюру?
— Убежден, что мы не можем в снабжении Советского Союза нефтью полагаться только на Баку. Это делает нас слишком уязвимыми, — решительно отвечаю ему.
— Так, так... — Киров задумался. — Но как нам заложить эти расходы в смету совнархоза республики на следующий хозяйственный год? Ведь нефтяное хозяйство совнархозу не подчиняется — все в руках ВСНХ.
— А если создать акционерное общество с участием Азербайджанского СНХ, Башкирского СНХ и 'Азнефти'? — предлагаю свое решение. — Если с Разумовым удастся договориться...
— Точно! — подхватывает Александр Павлович. — И на следующий финансовый год заложить взносы в уставной капитал...
— Короче! — прерывает Сергей Миронович наш 'мозговой штурм'. — Как можно скорее кладите мне на стол записку с проектом создания такого акционерного общества. Посмотрим, что можно сделать.
Глава 2. Крым
Чего мне стоило, при всех моих возможностях, как ответственного работника ВСНХ, приобрести в летний сезон билеты на юг — рассказывать не буду. Не меньших хлопот потребовалось и на то, чтобы выдрать путевку в Сакскую грязелечебницу для Лиды. Одно хорошо: шел обычным путем, через Санаторно-курортное управление Наркомздрава, в систему которого эта лечебница входит, и профсоюз советских работников. Не пришлось толкаться ни в Санупр Кремля, ни в Хозяйственное управление ЦИК. Вот не люблю я в таких высокопоставленных конторах одалживаться. Правда, этот самый обычный путь обивания порогов наших учреждений вымотал немало нервов. Но, раз уж дал обещание — надо было идти до конца.
Еще задолго до приезда на Курский вокзал память ехидно подсказывала мне, что значит ехать поездом без кондиционера на юг по августовской жаре. Самолеты до Симферополя еще лет десять летать не будут, поэтому выбора не было. Конечно, классный вагон давал кое-какие преимущества (хотя бы не было такого столпотворения, как в общем), но от жары он спасал ничуть не лучше — солнце раскаляло их все одинаково.
Лиду явно обуревали противоречивые чувства. С одной стороны, она была откровенно рада вырваться из московской деловой суеты и поехать вдвоем со мной в отпуск. С другой стороны, жена время от времени задумывалась о цели этой поездки, и тогда на лицо ее наползала тень. Отвертеться от постоянно лезущих в голову мыслей о том, поможет лечение или не поможет, ей было никак невозможно. Однако она держалась стоически и даже ни разу не заговорила со мной на эту тему. И правильно — начать еще и разговоры, значит, вконец себя растравить.
Южно-провинциальный Симферополь мы почти не разглядели: так, промелькнуло что-то за окном вагона. Потом я бегал узнавать насчет автобуса на Евпаторию — железнодорожная ветка Сарабуз-Евпатория, спешно построенная в 1915 году по временной схеме, за годы гражданской войны пришла в негодность, и движение по ней до сих пор не было восстановлено. Пока ждали автобуса, прикупили у торговцев на привокзальной площади немного винограда, большую белую лепешку, и не спеша все это уговорили. Наесться чем-нибудь поплотнее по местной жаре не возникало никакого желания.
Поездку на автобусе по местной дороге приятной никак назвать было нельзя. Жара, пылища, ухабы... Как-то вытерпев почти два часа, затраченных на дорогу, мы, наконец, прибыли в Саки. В этом году восстановление крымских курортов практически завершилось. Открылся санаторий для крестьян в принадлежавшем царю Ливадийском дворце, принял первых ребятишек пионерский лагерь 'Артек'... В Саках тоже был наведен относительный порядок — все довоенные грязелечебницы и гостиницы для санаторных больных были восстановлены. Тем не менее, как и до революции, курортные учреждения не могли предоставить ни лечение, ни проживание для всех желающих, и поэтому многие устраивались здесь жить и пользоваться лечебными грязями 'диким' способом.
Жена, имея на руках путевку, получила место в лечебнице, а мне пришлось искать пристанища в частном секторе. Через некоторое время удалось снять комнатку в довольно чистой хате у рыбацкой семьи, переселившейся сюда с низовьев Дона еще в прошлом веке. Вообще Саки производили впечатление большой деревни, и лишь здания лечебниц, диагностического института, поликлиники, нескольких особняков — все дореволюционной постройки, — да еще красивый парк, посаженный более тридцати лет назад, придавали этому местечку курортный облик.
Татарского населения, вопреки моим представлениям, в Саках оказалось очень мало. На весь поселок, насчитывающий примерно две с половиной тысячи жителей, татар набиралось, пожалуй, вряд ли многим больше двух десятков семей. Явно преобладали русские уроженцы, хотя и малороссийский говор можно было услышать нередко.
На следующий день решался вопрос с назначением лечения. Лида не стала слишком распространяться о том, что сказал ей врач, а поведала довольно скупо:
— Назначили грязевые аппликации гальваническим методом. Десять раз через день. Записали меня на сеанс в одиннадцать тридцать. Так, дай прикину, — и она забормотала под нос, — полчаса отдыха до начала процедуры, еще полчаса сама процедура, полчаса отдыха в грязелечебнице и еще полчаса полежать у себя... Так все время до обеда и пройдет.
— Нормально, — отозвался я, — после обеда сделаем перерыв, а потом — на пляж.
— Не выйдет, — охладила мой пыл жена. — В день процедур на солнце вылезать не рекомендуют, и даже от длительных прогулок советуют воздержаться.
— Ладно, — отвечаю со всей покладистостью, — значит, в день процедур погуляем немножко в парке, да посидим в теньке.
Так мы, собственно, и поступали. А в свободный от процедур день мы выбирались на пляж даже дважды — пораньше с утра, пока было еще не слишком жарко, и ближе к вечеру, когда солнце повисало низко над горизонтом, и его лучи уже не были столь безжалостно палящими, как среди дня. Добираться туда было не слишком удобно — пешком, по дамбе через рукав Сакского озера и затем по открытой местности, где негде укрыться от солнца, до села Федоровка на берегу. И эта не слишком приятная прогулка занимала не меньше часа в один конец.
Вечером мы засиживались на пляже до сумерек, потихоньку уходя от прочих отдыхающих далеко влево, к пустынной песчаной косе, отделявшей от моря озеро Кизил-Яр. Когда на небе высыпали первые звезды, на Сакском пляже уже не оставалось почти никого, а на песчаной косе, где уединялись мы с Лидой, не видно было ни души на добрых две версты в обе стороны. Можно было преспокойно купаться без созерцания вокруг этих дурацких купальных костюмов, к виду которых я так и не мог притерпеться. Да и самим было гораздо приятнее плавать, загорать и смотреть друг на друга, не обременяя себя всякими тряпками. К тому же пустынная коса под звездным небом вполне позволяла компенсировать неудобства раздельного проживания...
А в разгар дня единственным местом в Саках, где можно было приятно провести время, был курортный парк, располагавшийся у самой грязелечебницы, рядом с берегом озера. Парк поражал разнообразием высаженных там пород деревьев. Положим, вяз, ясень, березу, сосну, дуб, клен, акацию, можжевельник и кедр я еще мог распознать. Но вот с уверенностью отличить, скажем, кипарис от туи, мне было уже не под силу. А перед многими растениями, происходившими явно не из средней полосы, и, пожалуй, даже не из Европы, я и вовсе вставал в тупик. Лида потешалась над моими попытками сообразить, что это такое и откуда попала в парк очередная диковина:
— Неужели ты глицинию от тамариска отличить не можешь?
— Так это глициния или тамариск? — допытываюсь у нее.
— А я и сама не знаю! — со смехом признается она.
— Где же ты тогда слов таких нахваталась?
— Это мой врач рассказывал, — продолжая улыбаться, объясняет она. — Старожил он тут, еще до революции у Налбандова в институте работал. Большинство деревьев тогда было не выше, чем в два человеческих роста. Садовник, что за ними ходил, все ему и поведал — что за деревья, да откуда привезены.
Какая она у меня красивая, когда улыбается... Когда грустит, впрочем, тоже — но мне больше нравится, когда на лице у нее играет улыбка. Поэтому я стараюсь сделать все, чтобы у нее стало больше поводов улыбаться. Строго слежу за санаторным режимом, стараюсь регулярно подкармливать фруктами, местным виноградом, свежей рыбой — благо, мои хозяева предоставляют такую возможность. Денег не жалко, лишь бы на пользу пошло. Да и семейке, меня приютившей, лишний приработок совсем не помешает.
Бедно здесь живут. Есть места и победнее, но и здешних зажиточными не назовешь. Вообще на всем курорте лежит печать скудости, которую не могут преодолеть пока еще поневоле скромные усилия Советской республики по налаживанию санаторно-курортного дела для трудящихся. Лечебницы с закрытыми процедурными отделениями, которые позволяли бы использовать грязелечение независимо от погоды и в любой сезон — нет. Мест для размещения прибывающих лечиться всего пять сотен и еще около трехсот человек могут получать процедуры амбулаторно. Комфорт... Тут, пожалуй, вообще забудешь, что есть такое слово. Поселок не электрифицирован — одно это создает уже массу проблем. Водопровод и канализация есть только в грязелечебницах. Вот так живешь в Москве и начинаешь потихоньку забывать, в каких условиях существует большинство твоих сограждан. А ведь Саки не просто деревня, а все-таки курортное место.
В те часы, когда Лида на процедурах, гуляю по поселку, стараюсь приглядеться к тому, как живет глубинка. Первое впечатление о скудости здешней жизни не меняется, но к нему прибавляется новое ощущение — жизнь потихоньку налаживается. Не такими темпами, и не в таких масштабах, как это кажется из Москвы по статистическим сводкам, и не так, как это можно увидеть в крупнейших промышленных центрах, но все-таки глубинка оживает.
Признаки оживления можно увидеть, даже не отходя от грязелечебницы: прокладывается новый рельсовый путь для вагонеток, которыми доставляют целебный ил со дна Сакского озера, несколько новых вагонеток уже дожидаются открытия этого рельсового пути, заканчивается бетонирование бассейна-накопителя для лечебной грязи. На окраине поселка у берега видна суета на территории небольшого предприятия. Заканчивается строительством... склад? Или новый цех? Нет, несмотря на сходство этого строения с кирпичным сараем, это все-таки не склад — вон, тянут какие-то трубопроводы и затаскивают в большой проем ворот нечто, очень похожее на химическое оборудование. Подхожу поближе и вижу свежую вывеску 'Сакский химический завод'. Однако в большинстве имеющиеся строения совсем не новые.
Погуляв еще немного, натыкаюсь на натуральный соляной промысел, где вовсю кипит работа. Вот уж не знал, что соль еще и тут добывают. Через несколько дней прогулок вокруг поселка набрел еще на одно предприятие. Штабеля готовой продукции достаточно красноречиво говорили о его профиле: кирпич и черепица. Так Саки, получается, не только курорт и деревушка, населенная рыбаками да садоводами-огородниками, но еще и промышленный поселок? Впрочем, промышленность эта производит весьма хиленькое впечатление по сравнению с заводами крупных городов, где и техника, и условия труда тоже далеко не самые передовые.
Да, в таких местах весьма наглядно убеждаешься, какого масштаба рывок нам надо совершить, чтобы жизнь в стране хоть отдаленно стала походить на желанное социалистическое будущее. А сколько крови и пота этот рывок будет стоить?
Мои мысли по странной прихоти скакнули к строящемуся цеху местного химзавода. Беспорядок на этой стройке был истинно российский. А что будет, когда вся страна превратится в большую стройку? Я довольно хорошо себе представлял — что. Хотя сам к строительному делу отношения не имею, но работы специалистов как раз об этих временах приходилось читать. Ведь есть же у нас превосходные инженеры — организаторы строительного производства. Шухов — руководивший возведением спроектированной им башни для радиостанции имени Коминтерна на Шаболовке, Винтер — в моем времени строивший Днепрогэс. Других я не припомню... А, нет, вспомнил еще одного — Весник, ныне заместитель директора Амторга в США, которому предстоит возводить комбинат 'Криворожсталь'. Но этот — из молодой поросли, не из старых спецов, образование получил аккурат перед революцией.
Так вот надо срочно засадить таких людей за подготовку правил организации строительного производства. Технические 'Строительные нормы и правила' у нас какие-то есть, а вот с организацией и планированием строительного производства — разброд. Чтобы не рвались возводить корпуса в чистом поле, а обеспечили сначала подъездные пути, складирование строительных материалов и оборудования, протянули коммуникации, обеспечили жилье и бытовые удобства для рабочих. Впрочем, строители лучше меня разберутся, что и как в этом деле следует зарегламентировать. Руководства-то наверняка есть, еще дореволюционные. Нужно их подновить и превратить в строгие правила, которым неукоснительно будут следовать подготовленные по этим правилам специалисты — и начать их подготовку надо уже сейчас, до начала строительного бума. Зря, что ли, столько копий было сломано вокруг Комитета по стандартам? Забить все это жестко в государственные стандарты — и нещадно драть за отступления от них.
Это — одно из средств, которые позволят поднять эффективность строительства, и избежать того разбазаривания капиталовложений, которое случилось в моем прошлом. Значит, планы можно будет сверстать менее напряженные...
Мои мысли не переставали крутиться вокруг этих проблем даже тогда, когда я вышел с женой на прогулку по парку. Лида некоторое время была задумчивой и молчаливой, а потом внезапно спросила:
— Ты, часом, не забыл, что мне втолковывал насчет индустриализации? У меня голова кругом идет — я все никак не могу сообразить, как нам связать концы с концами. Получается, не хватит нам средств, чтобы и новые отрасли создать, и сельское хозяйство поднять, и повысить уровень жизни рабочих.
Невольно вздрагиваю. Мысли она мои, что ли, читает? Ведь почти об этом же самом сейчас думал! А она между тем продолжает:
— Боюсь, не миновать нам тех проблем, о которых ты рассказывал, и придется крепко залезть в карман и крестьянину, и рабочему. А иначе где средства наскрести на скачок в будущее?
— Есть, есть способы обойтись без того перенапряжения сил, на которое пришлось пойти там, в моей истории, — медленно, не переставая раздумывать, отвечаю на ее слова. — Некоторые проблемы из неопытности и ошибок вытекали, а не из объективного стечения обстоятельств. Вот здесь можно дела поправить, и серьезно.
— Ты о чем? — немедленно уточняет жена.
— Два главных просчета были допущены, — объясняю свой взгляд на случившееся. — Первый: кинулись обобществлять сельское хозяйство внезапно, очертя голову, наломали дров — и в результате крепко подорвали сырьевую и продовольственную базу промышленности, особенно по части производства потребительских товаров. Второй: попытались ускорить темпы создания новых отраслей, нерасчетливо расширили фронт капитальных работ. А это повлекло за собой рост незавершенного строительства, необходимость занять на предприятиях и стройках больше работников, чем предполагалось, за счет массового притока неквалифицированной рабочей силы из деревни. В результате себестоимость производства не сокращалась, а росла. С производительностью труда было ровно наоборот: расти-то она росла, но очень медленно. Итог: пришлось финансировать промышленность за счет печатного станка, обесценения рубля и падения реальной зарплаты.
