Тень Императора

И лишь краем глаза я успел заметить какое-то свечение сбоку, с крыш соседних домов.

Я резко повернул голову и увидел, как крыши домов справа вдруг озарились цепочкой света, выхватывая из темноты стоящие там фигуры. Секунда — и точно такая же цепочка возникла слева, а затем и впереди. Факелы на крышах вспыхнули одновременно, словно заготовленные заранее. Но по-другому и быть не могло — нас явно ждали. Я увидел людей с луками, обнаженных — их тела блестели в дрожащем свете. И луки были на изготовке.

Безумцы...

Ждали нас. Классическая ловушка на живца... чтоб их... — но то была лишь мгновенная мысль, а следом пришла другая — Император! Сейчас убьют Императора!

-Ловушка! — закричал я, деря голосовые связки, — всем назад! Ловушка!

Но меня, конечно же, никто не слышал. Ослепленные собственным светом, люди продолжали сеять смерть, не видя, что смерть сама пришла за ними.

И тогда я пришпорил коня, и ворвался к толпу, к Императору. Мой верный Франц не боялся ничего, он много повидал на своем веку — и сейчас оставался бесстрашным помощником.

Наверное, в этот же момент люди с крыш начали стрелять. Рядом со мной рухнул мертвый один из лучников, град стрел осыпал площадь сверху.

-Император! — кричал я, — Император, уходите! Это ловушка!

Очевидно, многие попросту не сообразили, что происходит. Люди не слышали, или не хотели слышать, а бесшумный дождь из стрел сыпался на их головы, вышибая последние мысли.

Мой конь неожиданно встал на дыбы и едва не зашиб упавшего на колени лучника. Я сам едва удержался в седле, но продолжал кричать:

-Уходите! В укрытие! Ловушка! Засада! — мой голос тонул в звоне мечей, криках убитых и раненых, а потом и вовсе сорвался на слабый хрип.

Затем я увидел Императора. Он почти добрался до центра, до шпиля из осты, хотя было не совсем понятно, что он собирался делать дальше. Конь Императора остановился на свободном от тел убитых и безумных живых пятачке. Император оглядывался по сторонам. Стрелы с крыш каким-то чудным образом не задевали его. Но и он не видел стрел, словно ослеп от своей ярости и безумной жажды мести.

-Император! Уходите! — я поскакал в его сторону, но в это время острая боль пронзила плечо, мощным толчком меня едва не вышибло из седла. Темнота на мгновение окутала меня, словно все факелы в одночасье погасли, но я заморгал, и свет — дрожащий, слабеющий свет — вернулся. Я увидел, как падает еще один лучник, как бегут в панике, бросая факелы, люди. А конь нес меня к Императору. Я подскакал настолько близко, что можно было дотянуться до Императора рукой, и окликнул:

-Мой господин, надо уходить! Нас заманили в ловушку!

Император, стоящий ко мне спиной, обернулся. Движения его были рваными, резкими. Горящие глаза обожгли меня, на губах застыла желтая пена, брови сошлись на переносице, образовывая черную борозду, рассекающую лоб.

-Что тебе надо, писарь? — рявкнул он незнакомым голосом, — что случилось?!

-Засада! — выдохнул я, — засада... — и больше уже ничего сказать не мог. Боль в плече стремительно распространилась по всей руке и перекинулась на грудь. Вдруг стало трудно дышать. Здоровой рукой я нащупал стрелу в плече и выдернул ее, не удержав болезненного крика.

-Не мешать мне! — рявкнул Император, — я же сказал. Не мешать! Ловкач где-то рядом, я нюхом его чую. О! Дайте только добраться, и я покажу ему, что значит идти против воли Императора! Я его в порошек сотру, в мед и перья, голым по улицам пущу!..

Император не договорил. В его левое плечо воткнулась стрела с ярким желтым оперением. Император открыл рот, но из горла вырвался хрип. Руками он попытался дотянуться до древка, но вдруг неловко, словно младенец, только что научившийся сидеть, накренился и рухнул с лошади на землю, на свежий налет снега.

-Император! — я соскочил с коня и бросился к нему. Рядом просвистела стрела, оглушив своим пронзительным смертельным свистом. Кто-то пробежал, не обращая на нас внимания, совсем недалеко закричали страшным, нечеловеческим криком, вторил из глубины мертвого города пронзительный собачий вой.

Я присел на корточки перед Императором. Император был жив и, слава богу, с лица его слетела маска безумия, он вновь стал похож на человека... на Императора. Он закашлял, и из уголка рта, стирая пену, вытекла струйка темной крови.

-Писарь. Писарь, я умираю? — прошептал он.

-Не должны, мой господин, — тоже прошептал я, — стрела задела плечо.

Я переломил древко, чтобы не шла кровь, обвил Императора здоровой рукой, склонился к его уху:

-Если вы мне поможете, мой господин, и мы сядем на лошадь, то не умрем, это я вам обещаю.

-Что происходит?

-Нас заманили в ловушку, — ответил я, — мой господин, постарайтесь встать на ноги.

Я поднял голову и увидел, как темные фигуры на крышах начинают шевелиться. Вот первый дрожащий огонек устремился вниз, разрывая темноту пятном света. Следом — еще, и еще. Люди (или нелюди) прыгали вниз.

-Надо торопиться, — шепнул я, скрипя зубами от напряжения. Как некстати остро заболела рука. Хорошо, хоть стрела лишь задела мышцу и прошла насквозь, а то хороший бы из меня вышел спаситель с одной рукой.

Император тяжело поднялся, его пошатывало, голова безвольно болталась из стороны в сторону. Мы доковыляли до лошади — мне показалось, что прошла целая вечность, хотя на самом деле всего несколько секунд — и я помог Императору забраться в седло.

И в это время рядом приземлилась темная фигура. На мгновение яркий свет факела выхватил его лицо — бледную маску, словно натянутую на узкий лысый череп, с широкой ухмылкой, похожей на дырку в голове — а затем человек отшвырнул факел в сторону и бросился на меня.

Он заверещал — дико, пронзительно, словно зверь, я увидел меч в его руке и понял, что даже если успею выхватить из ножен свое оружие, то вряд ли успею что-либо предпринять.

Хлопья тяжелого, мокрого снега упали мне на ресницы, я замер, ожидая... увидел стремительное приближение, взмах меча... и прыгнул в сторону. Меч просвистел в каких-то миллиметрах от головы, обжигающе-горячий воздух хлестнул по лицу не хуже острого лезвия. Фигура человека (хотя, точнее было сказать — существа, потому что на человека он походил в наименьшей степени) неловко изогнулась, теряя равновесие. И в это время ее настиг сокрушительный удар. Я услышал громкий хрип, увидел нож, вонзившийся сначала в плечо, потом в шею существа. Оно зашаталось и рухнуло на землю, возле моего коня.

-Скорее, Писарь, — прошептал Император, вытирая окровавленное лезвие о рукав.

Тело существа била крупная дрожь, но подняться оно уже не могло. Мимо пробежал крестьянин с факелом, осветив застывшую маску на лице безумца. Не задерживаясь, я запрыгнул на верного своего Франца, перед Императором, взял поводья и пришпорил коня.

Куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Наперерез нам выскочил еще один безумец с факелом в одной руке и большим топором в другой, но я легко обогнул его. Следующего безумца сбил копытами Франц. Мы рвались с площади, словно завязнувшие в меде мухи. Стрелы свистели со всех сторон, только чудом не задевая нас.

-Гони, Писарь, нам нужно жить, — шептал за спиной Император, и голос его то и дело прерывался хриплым кашлем.

И, наконец, спустя целую вечность, мы вырвались. Свет остался за спиной, крики раненых, звон орудий и свист стрел постепенно стих.

Мы ворвались в ночь, в тихий шелест падающего снега, в пустые улицы, не тронутые ничьими следами уже довольно давно.

Я гнал Франца, не останавливаясь, петлял по узким улочкам и открытым площадям. Мы проскакали пустынный базар, лотки которого были погребены под сугробами, потом кончились маленькие домики и пошли большие каменные дома в пять-шесть этажей высотой, улицы стали шире и ухоженней. Если бы не сплошь темные окна и абсолютная тишина, можно было бы подумать, что здесь еще сохранилась жизнь. Но тщетны надежды, нет здесь никого, кроме, может быть, нескольких разумных, прячущихся по подвалам, да и их, наверное, не пощадил другой враг — холод.

Я замедлил бег лошади, и дальше мы поскакали уже не так резво. Что делать дальше я не знал. Вряд ли кто-нибудь из нашего отряда остался в живых. Возможно, что и нас разыскивают существа-безумцы. Но до утра нам из города все равно не выбраться.

Увидев распахнутую дверь в одном из домов по улице, я направил коня туда. Заехал внутрь, слез и плотно закрыл дверь изнутри. Франц переминался на копытах, шевелил ушами и пускал ноздрями сизый пар. Неуютно ему было в доме, не привык конь стоять в коридоре, словно приглашенный на вечер гость.

Император попытался слезть сам, но у него не получилось, я поспешил на помощь, протащил тяжелое от одежд тело за небольшой столик, стоящий в прихожей, и усадил его на стул. Император откинулся на спинке, расстегнул уцелевшей рукой ворот шубы и тяжело задышал. Изо рта его вырывалось плотное облако пара:

-Спасибо, Геддон.

-Всегда пожалуйста, мой господин. Вам придется посидеть одному, пока я осмотрю дом. Скорее всего, ночь мы проведем здесь.

Император махнул рукой, иди, мол, и закрыл глаза. Его лихорадило, на лбу проступила красная испарина.

Отвернувшись, я направился по коридору, осматривая пустые комнаты. В голову лезла ехидная, кощунственная по отношению к правителю мысль. Я думал о том, что лучше бы Император остался безумен. Это, по крайней мере, оправдало бы смерть тех людей, которые шли за Императором от самой столицы, которые доверяли ему и верили, что он приведет их к прежней жизни. И самая главная мысль — почему я не остановил Императора? Почему не вмешался? Я же видел, как безумие заключает его в свои жаркие объятия! Выходит, что часть вины за гибель отряда отныне будет лежать и на мне...

Я поднялся на второй этаж. Заглянул в комнату, бывшую когда-то чьей-то спальней. Двуспальная кровать стояла нетронутая, не разобранная. Рядом находилась еще одна кроватка — детская. В ней лежала большая кукла с открытыми голубыми глазами. Чья-то кукла, которую забыли взять. Или не успели. Наверняка, эта кукла была самой ценной вещью для ребенка в мире. Ценнее золота, власти, любви родителей... Что за чудовище этот Ловкач, если он лишает ценностей всех без разбору, не щадя ни взрослых, ни детей. Я представил себе малыша, бредущего по холодным улицам в темноте, безумного ребенка, забывшего про куклу на кроватке, и поспешил выскочить из спальной. У меня разболелась голова и вдруг с новой силой накатило отчаяние... я прислонился головой к холодному дереву и подумал, что, пожалуй, есть одно лекарство, которое всегда вылечивало меня от любых болезней...

Я открыл следующую дверь и увидел забытый кабинет. Камин в углу давно остыл, лежал опрокинутый стул, диван покрылся пылью... Я быстро подошел к большому деревянному столу... Здесь есть то, что мне надо. О, да. Я взял стопку чистых листов, чернильницу и перо и вышел из кабинета, торопливо спустившись по лестнице вниз.

Император, похоже, уснул. Дыхание его сделалось ровным, голова упала на плечо. Я сделал из ткани плотный жгут и аккуратно перетянул руку над раной. Император даже не вздрогнул. После этого я принес еще один стул, сел так, чтобы свет луны, заглядывающей в окно, падал на колени, взял несколько листов из стопки и начал писать.

Я так давно не писал, что поначалу пальцы не слушались и выводили кривые, неразборчивые буковки. Но постепенно я навострился. И буквы легли в слова, а слова в предложения. Я откинул отчаяние и провалился в безмятежность.

Я же писарь. И письмо — мое главное лекарство...

Письмо ?1

Здравствуй, родная, давно не виделись и не знаю, увидимся ли вообще в этой жизни. Ведь я-то еще здесь, на земле, а ты уже давно на небесах.

Извини, но я не помню тех дней, когда тебя не стало. Их вышибло из моей памяти, словно пробку из бутылки. Друзья говорили, что я обезумел, что я хотел покончить с собой и прыгнул в яму, куда опустили гроб с твоим телом. Родная... если бы ты знала, как я скучаю по тебе.

Я остался жив, не обезумел и не кончил жизнь самоубийством только благодаря Императору. Старому Императору, ты помнишь его, потому что тогда он был еще жив. Император лично пришел в наш дом, ставший без тебя подобием клетки для одинокого спивающегося человечка вроде меня. Господин был со свитой из трех человек, охрану оставил за дверью, и снял шапку, когда переступил порог. О, да. Старый Император был мудрейшим человеком...

С тех пор многое изменилось...

Он нашел меня в спальне, где я лежал на кровати и пил вино, надеясь упиться до смерти, заснуть и больше никогда не просыпаться. Все-таки, я слабая личность, тщедушен и робок. Что мешало мне, скажем, повеситься или утопиться? Я ведь жаждал смерти. Я хотел увидеть тебя снова и знал только один путь, позволяющий это сделать. Но я не повесился и не утопился. Я боялся такой смерти — ведь для самоубийства нужна сила воли, которой у меня нет.

А старый Император сел на кровать, взял меня за плечи, хорошенько встряхнул и сказал:

"Вставай, Геддон. У меня есть для тебя работенка!"

На это я, пьяный в усмерть, ответил, что мол, работенка подождет, когда такое дело.

И тогда Император рывком поднял меня на колени — а силищи у него всегда было в избытке — и произнес то, что разом вышибло из меня дух похлещи прямого удара в грудь.

"Куда ты скатился, Геддон? — спросил он, — посмотри на себя. Если твоя жена наблюдает с небес, то она, должно быть, сгорает от стыда. Разве перед смертью она просила тебя закончить жизнь пьяницей, в заблеванной постели? Нет же, она наверняка желала тебе только добра, и хотела, чтобы ты остался человеком, а не превратился в грязную вонючую свинью. Встань, Геддон, помни о своей жене. Ее уже не вернуть, но память о ней должна быть трезвой и теплой. Вставай."

Больше он ничего не сказал, но, знаешь, я встал. Поднялся с колен и обнял Императора так крепко, как не обнимал никогда. Я поклялся, что буду служить ему вечно, и детям его и внукам, чтобы ни случилось... а ведь случилось, не знал я тогда, не ведал... и он тоже крепко обнял меня и повел к дверям.

С тех пор я бросил пить, родная, и лишь немного вина по праздникам и в день твоей безвременной кончины...

У Императора действительно нашлась работка для меня. Много работы, если начистоту. С того момента, как я ушел с императорского двора на твои похороны, а вернулся спустя две недели, все бумаги, указы и прочая бюрократическая дребедень оставались в не прикосновении, столько надо было разобрать, переписать, обработать...

В письме я нашел спасение от депрессии, и осознал, что с воспоминаниями тоже можно жить. Я не излечился полностью, но отступил от смертельного края, у которого стоял одной ногой. До этого я чувствовал дыхание смерти за спиной, но потом смерть ушла и оставила надежду, что мы с тобой все-таки встретимся, но случится это, наверное, нескоро...

Я много хочу рассказать тебе в этом письме, и не знаю, с чего начать. Быть может, с того, как заболел старый Император. Некоторые говорили, что он был отравлен, другие — что его ранил на охоте дикий зверь, и невиданная зараза теперь пожирает тело Императора изнутри. Но я знал правду, поскольку находился в непосредственной близости к Императору и даже несколько раз ездил за лекарствами в соседние города. На самом деле Император подхватил пневмонию — двустороннее воспаление легких — когда купался в ледяной проруби на крещение в 286 году. Врачи говорили, что болезнь, возможно, возникла до купания, но была незаметна, или находилась в зачаточной стадии, а холодная вода и дикий в том году мороз осложнили ситуацию. Как бы там ни было, Император угасал стремительно. Не прошло и месяца, как он слег и уже не вставал до самой смерти. Лучшие лекари бились за его жизнь, хотя все они признавали, что излечить Императора вряд ли удастся. Многие говорили, что смогут лишь продлить его жизнь, да и то ненадолго. Так и случилось. Император прожил полтора месяца, а потом умер в своей комнате тихой, безлунной ночью, в объятиях своего сына. Молодой Император не покидал своего отца последние дни его жизни. Конечно, злые языки говорили, что сын ждет не дождется, когда папа уйдет в мир иной, чтобы сесть на трон, но я видел, что дело в другом, в обычной человеческой любви сына к отцу. Будущий (ну, а сейчас уже нынешний) Император действительно сильно горевал об отце. Возможно, так же, как я по тебе.