Замена

В любом случае. Но я сейчас не о том.

"Много лишних мыслей. Хватит, Рей".

— Осень — это то, что вы видите за окном.

Ни единого жеста: они все равно невольно повернут головы. Ни грамма внимания кому-то конкретному — это все потом, потом, когда настанет время обсудить, поделиться, проанализировать.

— Вы видите погоду, а поэт увидел там метафору вечности. Увидел возможность соединить невозможное. Рильке — это поэт почти неощутимого парадокса.

И пока они еще воспринимают последние слова, пока соединяют значения непростых — да, даже для них — слов, нужно идти дальше.

— Файл "Осень". Откройте его.

Мне легко. Экраны лэптопов сейчас подсвечивают почти потерявшиеся во вступлении лица. Значит, правильным было все: тон, настрой, перемещение.

"Вы мало жестикулируете, Аянами-сан".

Возможно, замдиректора. Я непременно учту ваше замечание. Как только моя техника перестанет работать.

— Первые три строки. Как вы понимаете эти образы? Какую картину видел поэт?

Тишина, шепоток. Мне интересно, что сейчас произойдет, кто откликнется первым, как дальше пойдет мой урок. Это самый непредсказуемый момент, потому что одна неудачная шутка, одна глупость — и всю атмосферу, всю игру света и тени придется строить заново. Или превращать урок по лирике в хороший урок по учебнику.

— Ну, он не видел, наверное, откуда падают листья, Аянами-сенсей.

Умная и тонкая девочка, прячущая себя за бойкостью. Обычное, в сущности, дело.

— Хорошо, Виктория. Прочитайте эти строки вслух.

Можно сделать замечание за вызывающее "ну". Можно, но не на первом ответе. Потому что это значит порвать рисунок. Грубо, наотмашь. Иногда нужно рвать, когда картина ведет сама себя, когда ход урока определяют ученики. Или когда именно твой урок выявляет одного из Ангелов.

"Интересно, как повел себя Икари, когда почувствовал его?"

— Как бы из дали падают листы,

отмахиваясь жестом отрицанья,

как будто сад небесный увядает.

Виктория посредственно читает стихи. А значит, сейчас кто-то станет ждать шанса отличиться. И я, если не забуду за своими странными мыслями, поймаю нужный взгляд ревнивой конкурентки. Главное, взять светотень.

Осень за окном добавляла болезненного вдохновения.

Это так легко: вести урок в классе, который уже давно твой, очень давно. В обычной школе выпускной класс — центр внимания. В лицее — пустая порода. Каждый ученик уже давно проверен, все они пристально изучены в огне сотен педагогических коллизий, и Ангелов среди них нет. Отработанный материал.

Счастливчики. Те, которые получат самый престижный в мире диплом, самые лучшие рекомендации. А в придачу — пробуждение среди смятых простыней, в холодном поту, без дыхания. Ровно в два тридцать ночи, всегда в два тридцать. Может, кто-то вспомнит неожиданно выехавших и отчисленных одноклассников, болеющих учителей, постоянные медосмотры.

А еще каждое пробуждение оставляет запах пыли. Старой пыли из влажной непроветренной комнаты. Как будто тебе набивали ею нос.

"Ты себя накручиваешь, Рей. Это все кеторолак".

Меня раскачивало. Мне нужно было держать весь холст урока, следить за развертыванием темы занятия — и думать о странных утренних событиях, о том, что как раз сейчас добрый и отзывчивый Икари-младший узнает, где он остался.

"Наверное, я должна чувствовать вину перед ним".

С этой неуместной мыслью я полностью сосредоточилась на уроке.

* * *

В методическом кабинете был самый настоящий камин. Его никогда на моей памяти не топили, но настроение этому помещению он создавал. Мне очень нравится сидеть так, чтобы видеть черную пасть и кованую решетку. За нее в шутку складывают ставшие ненужными распечатки, и от этого камин выглядит двусмысленно.

Работать в методкабинете было совершенно невозможно, поэтому приходила я сюда только по кураторским делам. Еще здесь лежал журнал взаимопосещений уроков. А еще здесь сохранили при ремонтах якобы дух старины. Угол у шкафа с архивом журналов не стали штукатурить, чтобы оставалась видна кладка. В сочетании с камином, сплит-модулем кондиционера и вечными сплетнями получилось претенциозно и глупо.

Мне не нравилось здесь. Камин нравился, остальное — нет. Особенно то, что за общим столом сидели Хикари и Джулия. Я устроилась в углу и заполняла ведомость, по ходу придумывая виды внеклассной работы. Но на самом деле следила за тем, чтобы написать все в положенные клетки и невольно проникалась жизнью заведения.

Айда Кенске не болен. Он переиграл в платную онлайн-игру и, потеряв кучу денег, ушел в запой. В медпункте уже знают и готовятся проведать его с капельницей.

Маша из 2-В снова ходила во сне.

В общежитии вчера кто-то забыл рыбу на плите. Сковорода кухонная, поэтому неудачливого гурмана не нашли. Хозяева задымленных комнат клянут уличную сырость, косятся друг на друга и обильно облились духами.

— Аянами, а ты уже видела новенького?

Я подняла голову. Мне осталось ровно три клетки, и уже можно было идти. Все-таки три — это магическое число.

— Да, — ответила я и снова склонилась над ведомостью. Еще одна клетка. Надежды на прекращение разговора нет. Хотя вру, есть, но очень слабая: Хикари и Джулия уже устали друг от друга.

— И как он тебе?

Не люблю общие вопросы. На них надо отвечать странные вещи: "Ой, так нра!", "Ну, ничего так", "Не знаю, не знаю..." Порой мне интересно, что сказали бы коллеги, ответь я когда-нибудь именно таким образом.

И я опять отвлекаюсь. Снова думаю о посторонних вещах.

— Он хорошо говорит.

— А о чем вы разговаривали?

Джулия — самая невредная из всех лицейских сплетниц. Невредная потому, что от души.

— О будущем уроке.

"А потом об Ангеле. И он остался из-за меня". И мне бы еще определиться со своим к этому отношением, а заодно узнать, есть ли у меня к этому какое-то отношение.

— Хайцы всем, девочки, — сказала дверь еще до того, как распахнулась.

Судзухара спас все. Я быстро заполнила оставшиеся клетки и начала собираться. Осталось вытерпеть одно маленькое издевательство — и можно уходить.

— О, ледяная королева! — взвыл Тодзи, едва не разбивая себе лоб о мою столешницу. — Почти смиренного крошечной улыбкой!..

Сплетницы вежливо хихикнули. Шутка была так себе и старая, она уже не веселила никого, кроме самого физрука, и не доставала даже меня.

— А Рей уже разговаривала с нашим новеньким! — кокетливо улыбаясь, сказала Хикари.

— Новеньким? — удивился Тодзи, подходя к общему столу. — Каким еще новеньким?

— У нас новый преподаватель!

— Раз не проставился еще, значит — нет новенького! — отрезал Тодзи. — А вообще, девчушки, расскажу я вам по этому поводу славную историю. Вот когда меня послали в лагерь в префектуру Тиба...

Слушать историю я не стала. Ничего общего с предыдущим разговором истории Судзухары обычно не имели. То есть, никогда. Закрывая дверь, я спиной чувствовала картинку: Тодзи сидит уже на столе, помахивая свистком на веревочке. Хикари преданно смотрит на него, Джулия бросает украдкой взгляд мне вслед. Все хорошо, потому что физрук Судзухара — твердая гарантия: "девчонки" меня точно не будут обсуждать после ухода.

На вечер было назначено еще методсовещание, но мне туда идти не обязательно. На улицу, с другой стороны, не слишком хотелось: там уныло накрапывал противный дождь, там висели низкие облака, почти как у Рильке. А еще мне не хотелось домой.

Я открыла зонт и переступила через лужицу. Капли пальцами постукивали в ткань над головой, им было интересно. Уже шел урок, и внутренний двор лицея пустовал, только дождь шумел сильнее в просторном колодце. Мутно блестели окна, крыша упиралась прямо в небо. Наверное, упиралась, потому что я не хочу подставлять лицо дождю, чтобы проверить это. Меня вполне устраивает именно такое представление о дне. Это был противный день, просто омерзительный. Вся беда в том, что именно в этот безликий день мне протянули руку. И весь остаток сегодняшней осенней серости будет лишен боли.

Дождь все шел и шел, я все шла и шла, думая о том, что, наверное, надо бы как-то отпраздновать это все. А потом увидела бредущего по соседней аллее Икари, Икари Синдзи.

"Икари-кун. Я буду называть его так".

Его джинсовый костюм промок насквозь, а он брел, будто на прогулке, и дождь заливал ему лицо, и капли, свисающие с носа, обновлялись очень-очень быстро. Конечно, я не видела таких подробностей, но иногда и не надо видеть.

Нет, лучше так: иногда и не стоит видеть.

Три часа назад он был уверен, что человек — это единственный разумный вид на планете Земля. Что Второй сдвиг тридцатилетней давности остался в тридцатилетней давности и на страницах диссертаций. Что лицей в глуши среди леса — это просто лицей в глуши среди леса... То есть, не то чтобы "просто". Это изначально был неприятный ему лицей с нелюбимым отцом.

И снова — это все неважно. Три часа назад Икари-кун твердо знал, куда он приехал, как устроен этот мир, — и мне его жаль. Наверное, стоило подойти к нему, потому что в какой-то мере он пережил эти три часа из-за меня. И впереди его ждет еще много интересных часов.

"Во-первых, Рей, тебе не о чем с ним говорить. Во-вторых, ты — повод, чтобы принять вызов отца и дело матери. Чтобы сохранить лицо".

— Аянами!

Я повернула голову. Икари-кун шел ко мне — напрямик, прямо по ржавому болоту из земли и палой листвы. Он оскальзывался, спотыкался, но все равно шел, убирая с лица раскисшие волосы.

Мысль: "Он меня убьет", — была глупая. Но она была.

— Аянами, подождите!

Жду, стою. Он остановился в метре от меня, старательно облизывая губы. У него странный взгляд, показалось мне. Рассказ доктора Акаги его основательно потрепал — успешного аспиранта, получившего гранты и выучившего немецкий за полгода. По аудиокнигам.

— Эм, Аянами, вы как?

Я моргнула. Вопрос был потрясающим: я стояла под зонтом, вся в сухом. Я шла домой. У меня ничего не болело — чего он, конечно, не мог знать точно, вот только в сравнении с его собственным видом вопрос "как я" выглядел нечеловеческим позерством.

"Или проявлением шока", — с опозданием поняла я.

— Хорошо. Спасибо.

Он кивнул, рассматривая мое лицо. Это был очень неприятный блуждающий взгляд, о котором говорят еще "горячечный". Зонтик предлагать было уже поздно, он промок до нитки, и я только по взгляду поняла, что именно сообщила ему доктор Акаги Рицко.

Икари-кун ведь навоображал себе, что после его открытия будут изучать и убьют ребенка. Вернее, про "изучать и убьют" он, конечно, прав, а вот смириться с тем, что ребенок — это не представитель homo sapiens, просто не успел. Не смог. Не поверил.

— Вы ведь все знали? — спросил Икари-кун. — Потому предлагали уезжать?

Я молчала. Говорить было не нужно, сказать что-то хотелось, и я молчала.

— Скажите, как это, жить с таким? — спросил он совершенно ровно. — С вот этим всем? Да еще когда такая херовая погода?

— Погода не всегда такая.

Икари-кун замолчал, и взгляд начал серьезно жечь мне лицо. Он был куда горячее, чем дождь, этот взгляд. Я смотрела в ответ: а что мне еще было делать?

— Я вижу нелюдей, — вдруг сказал Икари. Потом хлопнул себя по бедрам, согнулся и крикнул громче: — И я буду по контракту учить нелюдей! Не-лю-дей!!

Истерика. Ему не могли так сказать, значит, это истерика. Это пройдет, надо только выслушать и стоять спокойно, пока пальцы дождя нервно барабанят в зонт. Он всего лишь медиум, и это странно, что сын директора — вдруг медиум. Ему придется привыкнуть, и он привыкнет. В конце концов, мы обнаруживаем Ангела раз в месяц — и это всем коллективом.

Тебе просто не повезло, Икари-кун. Твой первый день — и такой оглушительно провальный успех.

— Боже, я болен, — выдохнул Икари-кун. — Я всего лишь болен, но даже этого, оказывается, мало. Да, Аянами?

Болен. Он сейчас сказал "болен". Он сказал и продолжает говорить.

— "Э"... "э"-какая-то там атропатома, — проскрипел он, и пальцы дождя забрались мне в голову. Туда, где и находилась наша общая с ним болезнь.

— Экструзивная V-астроцитома, — поправила я машинально.

— Да какая, к черту, разница! — простонал Икари-кун. — Эта "EVA" — это рак, рак мозга, как ни назови его! И мне, чтобы об этом узнать, надо подписать...

Его голос уплывал куда-то вдаль, в дождь, а на смену ему приходили странные слова другого Икари — директора Икари.

"— Тебе становится хуже, Рей.

— Я все еще могу работать, директор.

Громко тикали часы, в полированной поверхности стола отражался потолок. Директор сидел в тени, и говорила его голосом какая-то глыба тьмы. Я дышала сочащимся чернилом и ждала ответа на тот вопрос, который — не совсем вопрос.

— Можешь.

— Я могу идти?

— Да".

А вскоре после этого он упомянул о "замене". О помощи второго учителя, думала я. А директор Икари думал о полной замене. О том, что мое место займет другой. О том, что терпеть головные боли станет бессмысленно.

— Аянами, вы вообще где?!

Он прищелкнул пальцами почти у моего носа — обидный, наверное, жест.

Я отвернулась и пошла прочь. Ему нужно поговорить с кем-то из наших штатных психиатров, выпить за приезд с нашими штатными алкоголикам. А мне — мне нужно побыть одной. Привыкнуть к... Очень многим мыслям.

* * *

Они начали рождаться после Второго сдвига.

Люди пережили первый временной сдвиг, пожертвовав семью процентами населения планеты. Вот просто так. Земля потеряла семнадцать минут времени, и за эти семнадцать минут произошло очень многое. Очень.

Я листала результаты поисковой системы и без труда дополняла прорехи, вырезанные цензурой. Ключевые слова — "Ангелы, сдвиг, время, дети" — это целый ворох прорех и гарантированный вызов к нашему офицеру безопасности.

"Аянами, какие веб-страницы вы вчера просматривали?"

Это будет завтра. Сегодня есть еще один человек, который приобщился к этой истории.

Второй сдвиг был совсем иным. После него никто не пропал, но зато после него стали рождаться необычные дети. Позднее их назовут Ангелами.

Я сидела с ногами на стуле. Монитор тлел потихоньку, свет вокруг не горел, за окном шелестела осень. С экрана на меня смотрели мифы, легенды, желтая пресса и баннеры порносайтов. Какие еще баннеры могут быть на страничках разных "очевидное — невероятное", "мистика.ком" и "городские-легенды.джп"?

Размытые фотографии Ангелов в терминальной фазе — как ни странно, самые настоящие фотографии. Целое море лживых воспоминаний "выживших" в зоне питания пробуждающегося сверхчеловека. Не бывает там выживших.

Дождь барабанил, спина болела от неудобной позы, а я листала сайты, находя все больше выдумки. Правду старательно вычеркивали и вымарывали из сети. Во всяком случае, ее там стало явно меньше за последние два года.

И очень хорошо.

Еще ключевые слова никаким боком не выводили на образовательный концерн "Соул" и его сеть учебных заведений. И это тоже хорошо. Не знаю, какая мне разница, но хорошо.