Ленинградский меридиан

В том, что Кирилл Афанасьевич встретит представителя Ставки отнюдь не с распростертыми объятиями, Рокоссовскому было ясно ещё в Москве, когда он садился в самолет. И дело тут было совсем не в нынешнем положении Константина Константиновича, любой командующий фронтом видел в посланце из Москвы не столько помощника, сколько проверяющего и информатора. Недремлющее "око государево", что по своей сущности должно было обязательно найти ошибки и недочеты командования, указать и доложить о них, чем оправдать свое присутствие на фронте.

Перед войной, восхождение по карьерной лестнице генерала Мерецкова мало чем отличалось от карьеры героя Халхин-Гола генерала Жукова. За Финскую войну, несмотря на допущенные ошибки в начале войны он получил звания Героя Советского Союза и сменил на посту начальника Генерального Штаба маршала Шапошникова. При переаттестации, произошедшей в результате введении генеральских званий, он получил звание генерала армии, выше которого был только один Маршал Советского Союза.

В январе сорок первого он уступил свое высокое место более хваткому и напористому генералу Жукову, но это совершенно не означало опалу со стороны Сталина. Мерецков не был отправлен на округ как обычный "штрафник", а был оставлен в Москве. Ему было поручено составление мобилизационного плана на случай войны с Германией, воевать с которой высшее руководство стало готовиться сразу после стремительного разгрома немцами Франции.

Предвоенные аресты генералов стоили Мерецкову карьеры. Слова, сказанные им что в случае победы немцев хуже не будет, а также многочисленные разоблачительные материалы о связи с делом Тухачевского сделали генерала гостем кабинетов НКВД. Аккуратно подшитый и подколотый материал позволял расстрелять генерала как "врага народа", но Сталин посчитал все это злостным наговором и Кирилл Афанасьевич был отправлен на фронт. Там он кровью искупил ошибки, допущенные при составлении Мобилизационного плана и своего длинного языка.

Неудачное проведение Любаньской операции и попытки деблокировать 2-ю ударную армию были в основном на совести Мерецкова и, хотя Москва не сделала по ним серьезных оргвыводов, комфронта чувствовал себя не в своей тарелке. Он никак не мог позабыть как в тот момент, когда наступление на Любань выдохлось, на должность командующего 2-й армии был прислан генерал-лейтенант Власов. Он отличился в битве за Москву, чувствовал поддержку Верховного и открыто говорил, что в скором времени разорвет блокаду Ленинграда и станет комфронтом.

Тогда, судьба все расставило по своим местам. Власов оказался главным "козлом отпущения" в провале операции, но теперь Москва присылает Мерецкову другого генерал-лейтенанта и с куда большими полномочиями. За его плечами была не только оборона Москвы, но и успешные действия по защите Керчи и Севастополя, и значит, он имеет право грозно стучать кулаком по столу, указывать генералу армии на его ошибки и по делу и без дела кивать на Ставку.

Тот же факт, что Рокоссовский подобно Мерецкову был гостем у Лаврентия Павловича, и был благополучно освобожден, никакой роли в отношении между генералов не играл. Ибо почти каждый военный прошедший подобное испытание искренне считал, что именно с ним произошла трагическая ошибка, а все остальные были арестованы исключительно по делу.

Предчувствия не обманули Рокоссовского. При его появлении в штабе фронта, в поведении командующего чувствовалось сильное напряжение. В его колючем взгляде, коротком сухом рукопожатии и официальном приветствии чувствовался немой вопрос " И что плохого привез нам московский гость?"

Ожидая подобного поведения со стороны комфронта, Рокоссовский попытался с первых минут разрядить напряженность, спеша показать ему, что он не гонористый проверяющий из центра, а равный среди равных генералов, однако не достиг в этом успеха. Мерецков не принял предложенного им поведения, гордо демонстрируя независимость и достоинство нежданному гостю.

— С чем пожаловали к нам, товарищ Рокоссовский? — сдержанно поинтересовался комфронтом. Обмениваясь рукопожатием с прибывшим генералом, он эффектно сверкнул созвездием своих звезд в петлицах. На новеньком с иголочки мундире они гордо блистали по сравнению со скромными, потускневшими от походной жизни петлицами Рокоссовского. Вызванный в Москву прямо с севастопольских передовых, он не имел времени и возможности привести свою форму в товарный вид.

— Ставка прислала меня в качестве координатора подготовки и проведения операции по снятию блокады Ленинграда силами двух ваших фронтов. Москва придает предстоящему наступлению большое значение и высказывает надежду, что до наступления осенних дождей, сухопутная связь с Ленинградом будет установлена.

— Если хотите генерал-майор Стельмах немедленно введет вас в курс наших планов по освобождению Ленинграда — важно произнес Мерецков, но гость любезно отказался от этого предложения.

— Благодарю вас, Кирилл Афанасьевич. Товарищ Сталин просил меня как можно быстрее ознакомиться с положением дел на вашем фронте. Благодаря материалам, полученным мною в Генеральном штабе, обстановка в общих чертах ясна и понятна, однако хотелось бы уточнить её непосредственно на месте.

Рокоссовский говорил прямо и открыто, искренне считая, что бумаги бумагами, а для получения всесторонней картины положения на фронте посещение передовой необходимо. Это было для Константина Константиновича непреложной аксиомой, но именно это стремление генерала узнать правду из первых рук сразу насторожило Мерецкова.

— Этот ещё хлещи, Власова будет. Сразу бросился раскапывать все наши ошибки недоставки, прикрывшись статусом представителя Ставки. Недаром Мехлис на него Запорожцу такое хвалебное письмо прислал. Чует мое сердце, хлебнем мы с ним неприятностей — подумал про себя комфронта, стараясь при этом сохранить спокойствие на лице.

— Что, даже обедать не станете? — обиженным голосом добропорядочного хозяина спросил Мерецков. — У нас все готово для дорогих гостей.

Константин Константинович был не большим любителем застолья в военное время, ставя во главу угла выполнение порученного ему дела. Однако долгая дорога и усталый вид адъютанта и полковника Максименко заставили его принять предложение Мерецкого.

Обед, которым комфронта угостил своих гостей, по временным параметрам можно было смело отнести к обеду по-английски, ибо на дворе стоял вечер. Знаменитые "белые ночи" хотя уже подходили к своему концу, ещё давали стойкий серый полумрак ночи и Рокоссовского, подмывало немедленно отправиться на передовую, но генерал не стал лезть в "бутылку". Вместо этого, отдав должное повару командующего, он пригласил начштаба Стельмаха на беседу для уточнения обстановки.

Столь необычное желание гостя не вызвало у начальника штаба фронта особой радости. Он также как и командующий считал, что присланный из Москвы "варяг" будет усиленно выискивать недостатки в его работе.

Нехорошие предчувствия Григория Давыдовича оправдались с первых минут разговора. Развернув карту Синявинского выступа и увидев на нем обозначение 26-го армейского корпуса вермахта, Рокоссовский попросил Стельмаха назвать командира корпуса, рассказать все, что о нем известно, а также перечислить воинские соединения корпуса.

Столь казалось простой вопрос, сильно озадачил начштаба фронта. Начальника корпуса генерала от артиллерии Альберта Вординга после яростного перебирания бумаг он назвал, а вот, что-нибудь характеризующее его как командира сказать не смог к откровенному удивлению Рокоссовского.

— Как же так, товарищ Стельмах? Вы воюете с Вордингом с января этого года, а ничего не знаете о нем как о командире. О его сильных и слабых сторонах, предпочтениях и предубеждениях при ведении боевых действий. Он что для вас — "Железная маска"?

— У нас, товарищ Рокоссовский, к сожалению, нет разведчика в штабе врага, который бы мог бы нас подробно информировать о послужном списке командующего немецким корпусом — с откровенной обидой ответил начштаба, чем вызвал у Рокоссовского откровенное недоумение. Ему очень хотелось сказать, что для того чтобы ответить на поставленные им вопросы совсем не нужен агент в ближнем окружении врага. Достаточно проанализировать его действия по срыву Любаньской наступательной операции, но врожденный такт и сдержанность не позволили Константину Константиновичу это произнести.

— Хорошо, назовите боевые соединения противостоящего вам корпуса. Количество входящих в него дивизий? Их численный состав, кто ими командует, имеются ли в нем моторизированные соединений? — зашел к делу с другого конца Рокоссовский, но вновь ответ начштаба был далек от того, что он хотел услышать. С большим скрипом Стельмах назвал три пехотные дивизии, что по данным разведки входили в состав корпуса, но имена их командиров были неизвестны. Равно как и наличие в корпусе моторизованных соединений противника.

— Давно проводилась разведка на участке 227-й пехотной дивизии противника? Неужели взятые в плен "языки" не назвали своего командира дивизии? — продолжал забрасывать вопросами начштаба Рокоссовский.

— Затрудняюсь сказать точно, товарищ Рокоссовский. Примерно недели три-четыре назад, где-то так — выдавил из себя Стельмах.

— Но ведь это явно устаревшие данные. Собираетесь наступать, а не знаете силы противостоящего вам врага. Как давно вы были на передовой в районе предполагаемого нанесения главного удара?

— У нас для этого есть специальные офицеры — с обиженной гордостью сказал генерал. — Они собирают нужные сведения, в случае необходимости назначают и проводят дополнительные разведывательные действия и докладывают мне и командующему.

— Все ясно — вздохнул Рокоссовский, уже успевший оценить результативность подобных действий. Если офицеры были толковыми людьми, толк от их докладов был, он спасал множество человеческих жизней. А если офицеры в лучшем случаи были только хорошими исполнителями, тогда было просто беда.

— Состояние разведки фронта меня полностью не устраивает. Для исправления ситуации необходимо провести срочный поиск "языков" — срок исполнения неделя-максимум полторы. Также необходимо подключить к разведке авиацию и обязательно установите на самолетах фотокамеры. Доклады летчиков — это хорошо, но необходимы конкретные подтверждения их слов. Все понятно?

— Так точно — хмуро произнес Стельмах, записывая в блокнот распоряжения представителя Ставки.

— Вот и хорошо, а теперь давайте пробежимся по тем силам, что у вас есть — предложил Рокоссовский и дело пошло веселее. В отличие от сил противника Стельмах хорошо знал свои собственные и отвечал на поставленные перед ним вопросы почти без запинки.

Московский гость не стремился поймать начштаба на неточностях и незнаниях. Он внимательно слушал собеседника, время от времени занося что-то в свой походный блокнот. К концу беседы обе стороны остались, удовлетворены её. Рокоссовский в свою очередь был доволен тем, что данные полученные им в Москве не расходились с теми, что располагал фронт. Стельмах был доволен тем, что она закончилась, и можно было вытереть со лба противный пот, в который его вогнал проверяющий, но как оказалось это были только "цветочки".

На следующее утро, когда начштаба решил, что гроза миновала, "варяг" преподнес новый сюрприз. Рано утром, не ставя высокое начальство в известность, Рокоссовский отправился на передовую под охраной отделения автоматчиков. При этом место своего визита он выбрал не Гайтолово, где предполагалось нанести главный удар по врагу, а в район Рабочего поселка ?8.

К несчастью для командира 365-го стрелкового полка подполковника Семичастного, никто из штаба фронта и дивизии не успел предупредить его по телефону о вояже нежданного гостя. Подполковник третий день предавался прелестям веселой жизни, закрывшись в блиндаже с женщиной фельдшером. На всякую попытку начштаба вернуть комполка к исполнению его прямых обязанностей он отвечал бранью, заставлял его пить вместе с ним водку, после чего прогонял из блиндажа к чертовой матери.

В то утро когда нелегкая принесла генерала Рокоссовского в расположение штаба полка, разгул Семичастного уверенно набирал обороты. Комполка усиленно поправлял подорванное здоровье исходя из принципа лечения подобного подобным, и к моменту появления представителя Ставки +он находился в скверном состоянии. Поэтому, когда адъютант доложил подполковнику, что из штаба к нему приехал неизвестный командир, Семичастный разразился бурной бранью и послал его по известному всем адресу.

Скажи адъютант, что за дверями блиндажа стоит генерал, да ещё из Москвы, комполка наверняка бы протрезвел хотя бы наполовину. Однако на Рокоссовском был изрядно потрепанный походный плащ, не позволивший никому разглядеть в нем большое начальство. Мало ли кто мог появиться на передовой в сопровождении боевого охранения в виде четырех солдат

На повторный требовательный стук в дверь, подполковник пришел в ярость и, схватив трофейный "Вальтер" с громким криком "Так ты гад не уймешься!!" выскочил наружу.

Неизвестно, чем могла закончиться встреча Рокоссовского с размахивавшим пистолетом комполка. Скорее всего, Сидора Семичастного застрелили бы приехавшие с генералом автоматчики, но Константин Константинович спас жизнь дебоширу. Смело шагнув навстречу с трудом, стоявшему на ногах подполковнику, он громко крикнул ему: "Смирно!!"

Требовательности и решимости в голосе Рокоссовского в этот момент хватило на десять генералов и, услышав голос человека привыкшего отдавать приказы, дебошир послушно опустил пистолет и сделал попытку вытянуться. Этого мгновения вполне хватило охране, чтобы подскочить к Семичастному и, вырвав оружие скрутить его.

Событие было из рук вон выходящее. Подбежавший к блиндажу особист стал уверять генерала, что виновный будет наказан, но Рокоссовского — это меньше всего интерисовало. Вызвав трясущегося от страха начальника штаба, он приказал ему временно принять на себя обязанности комполка, а сам отправился в расположение одного из батальонов.

Увиденное им безобразие со стороны командира полка, заставляло думать Рокоссовского, что и в выбранном им батальоне он встретит нечто подобное. Принцип, "каков поп, таков и приход", а также утверждение, что "рыба гниет с головы", во многих подразделениях РККА действовал четко. Однако батальон, в который направился генерал, видимо был исключением из подобных правил, ибо в нем царил полный порядок.

Стоявший возле штаба батальона красноармеец, несмотря на сопровождение в виде автоматчиков уверенно преградил дорогу Рокоссовскому. Вызванный же по его требованию комбат был трезв, опрятен, подтянут и на груди его, красовался винтовой орден Боевого Красного Знамени и такая же медаль "За отвагу".

— Командир батальона, капитан Петров Георгий Владимирович — представился Рокоссовскому комбат, чьи черты лица свидетельствовали о его явном дальневосточном происхождении. Среднего роста, крепкий, он имел коротко остриженные густые жесткие черные волосы, придававшие ему некоторое сходство с ежиком, но это нисколько не портило общего приятного впечатления.