Квинт Лициний 4

Там же, позже

Вечер стирал краски дня одну за одной, последней с позеленевшего ненадолго неба ушла темно-алая акварель. Ещё не сгустилась окончательно ночь, но от костров уже было не различить границу леса. У столов было тепло ‒ от брёвен по спинам шёл ровный и спокойный жар, однако стоило чуть отойти, как холодный воздух начинал полизывать затылок и лезть между лопаток.

Мы наелись до отвала ‒ к ужину добавили ставший уже ненужным продовольственный НЗ, и теперь сыто созерцали, как суетливо мечутся красноватые блики огня. Мир ненадолго встал на уютную паузу; ещё чуть-чуть ‒ и молодняк улизнёт резвиться в темноте. Паштет уже пару раз косился на Ирку, явно замышляя пустить ей щекотуна по рёбрам, но пока милосердно отложил эту забаву на потом. Я тоже был уже не против удалиться под разлапистую ель и урвать там несколько затяжных поцелуев, пусть они и заставят меня потом ворочаться в спальнике с боку на бок.

‒ Чёрт, ‒ вдруг донеслось из полумрака и, следом, призывно, с ноткой отчаяния: ‒ Света!

Мы дружно дёрнулись, поворачиваясь на звук. Смех, журчавший на дальнем конце стола, словно отрезало. Из сумрака выдавилась скособочившаяся фигура. Это был Арлен. Правой рукой он поддерживал неестественно выгнутое левое предплечье, лицо его болезненно морщилось.

Фельдшер длинно присвистнул и поднялся, откладывая в сторону гитару.

‒ Гинтарас, ‒ посмотрел на своего водилу, ‒ ты же не бухой? Давай, нам на вылет.

‒ Нога на доске поехала, ‒ прошипел сквозь зубы Арлен, ‒ упал... Неудачно.

От стола к нему метнулись Чернобурка и Мэри.

‒ Нет! ‒ вскликнул Арлен, выставляя вперёд здоровую руку, и глухо застонал.

Я невольно поёжился ‒ было видно, как изогнулось при этом повреждённое предплечье.

Мэри уцепилась в его плечо.

‒ Нет, ‒ простонал Арлен, опять подхватывая сломанную руку, ‒ нет же...

Я торопливо полез из-за стола. Помочь я мог немногим, но вдруг?

Пока шёл эти десять метров до Арлена, с лицами окруживших его людей произошла странная метаморфоза ‒ их начало перекашивать. Мэри отпустила плечо и с недоумением рассматривала свои испачканные чем-то пальцы, а даже затем понюхала их. Губы Чернобурки беззвучно зашевелились.

Тут я, наконец, дошёл, учуял запах и всё понял.

‒ Упал, ‒ подтвердил мою догадку Арлен, ‒ в яму упал...

Круг сразу стал чуть шире, а на лице у фельдшера поселилось выражение профессиональной небрезгливости.

‒ Пройдёшь немного? ‒ спросил он участливо.

Арлен, поморщившись, кивнул, и его повели к палатке медиков.

Мэри отставила руку далеко в сторону и торопливо зашагала по направлению к умывальникам, за ней, чуть поколебавшись, двинулась всё так же безмолвно что-то выговаривающая Чернобурка.

Вокруг озабоченно галдели, а я стоял, охваченный неясным подозрением: на ум мне успела прийти одна армейская байка.

'Нога по доске поехала? ‒ встревоженно потёр себе лоб. ‒ Да нет, не может быть... И всё же... Нет, надо проверить'.

С тем я и ускользнул в лес. Вот там уже была ночь, и я включил фонарик.

Осторожно заглянул в туалетную яму. Ну да, по следам на дне было видно, что там кто-то копошился...

Я опустился на корточки, разглядывая брошенные через канаву доски, и с облегчением выдохнул. Нет, никто их ничем не намазал.

'Слава богу! ‒ порадовался я, поднимаясь. ‒ Сам! Сам навернулся. А Мэри повезло так повезло!'

Тут мне в голову пришла ещё одна идея, и улыбка моя померкла. Я постоял, гипнотизируя взглядом доски, потом опять присел. С опаской перевернул одну и скривился, разглядывая лоснящуюся в свете фонаря поверхность.

‒ Твою мать... ‒ вырвалось из меня негромко. ‒ Как сглазил...

Жир из тушёнки! Кто-то намазал доски вытопленным жиром!

'Это ж целая операция была... ‒ думал я, тоскуя, ‒ намазать заранее понизу, дождаться, сидя в кустах, пока, накачавшись чаем, от лагеря пойдёт именно Арлен, успеть до его подхода перевернуть доску жирной стороной вверх и спрятаться... Да поди ещё и под лёгким наклоном установить...'

Из лагеря доносились взволнованные голоса. Зафыркал, заводясь, уазик.

Я выключил фонарик и застыл, обдумывая.

'Ой, ма-а... ‒ мысленно простонал, прикидывая размер проблемы, ‒ операция Комитета, да на дно сортира... Ох, кто-то огребёт по самое не балуй. Кто?'

Перед глазами встала Кузя, старательно выковыривающая ломкий белёсый жирок из банки. Угу, 'я лучок зажарю'... И у костра в последние полчаса я что-то её не припомню.

‒ Дура! ‒ в сердцах выкрикнул я в небо, торопливо сдирая с себя куртку.

Стянул майку ‒ а больше нечем, всунулся обратно в куртку и, тихо матерясь, принялся протирать доску.

‒ Дура, вот дура... ‒ бормотал в отчаянье, ‒ какой, на хер, институт... Селёдкой из бочки торговать будешь...

Вдруг меня залило неярким синим светом. Я дёрнулся, оборачиваясь, и прищурился, пытаясь разглядеть силуэт за фонариком. Раздался лёгкий щелчок, и резко потемнело.

‒ Тоже догадался посмотреть? ‒ раздался негромкий голос Алексеича.

Мысли мои заметались в поисках достойного выхода. Как назло, не нашлось ни одной спасительной идеи.

‒ А вы тихо ходите, ‒ попытался я подольститься к военруку.

Тот присел рядом на корточки, провёл пальцем по доске, потом понюхал. Встал и посмотрел в сторону лагеря.

‒ Дурочка, ‒ тяжело выдохнул в темноту. ‒ Или ты тоже в деле?

Я вяло завозюкал майкой по доске. Время выгадал, но стоящих мыслей так не появилось.

‒ Я вроде как за всех в ответе... ‒ ответил уклончиво.

Алексеич чуть помолчал, что-то обдумывая, потом буркнул:

‒ О землю потри.

‒ Что? ‒ не понял я.

‒ Доски, говорю, о землю потри, ‒ он раздражённо повысил голос, ‒ и подальше, в стороне.

‒ А-а-а... ‒ протянул я, потрясённо глядя в удаляющуюся спину.

Замер, прислушиваясь: несмотря на лес и темень, наш пузатый военрук уходил бесшумно.

Я повертел в руках майку ‒ она превратилась в холодную жирную тряпку. Засунул в карман, намереваясь незаметно спалить в костре, схватил доски. Со стороны лагеря послышался звук отъезжающего уазика, и я почти наугад заспешил вглубь леса ‒ видение осатаневшей от неудачи Чернобурки меня откровенно пугало.

'Хоть бы она с Арленом в больницу уехала!' ‒ взмолился я всем богам сразу.

Метров через пятьдесят мой фонарик нашарил выворотень. Я бросился к нему как к родному и принялся с силой тереть доски о грунт и корни. Потом опять прошёлся по ним майкой и поволок сквозь предательски хрустящий подлесок обратно.

'Ну, вот и всё, ‒ я установил над ямой вторую доску и потёр, очищая, ладони. ‒ Теперь как повезёт. Надеюсь, она не Пинкертон'.

Из леса я вывалился весь взвинченный и распаренный. За спиной осталась непроглядная темень, над полем же ещё висел сумрак. Костер впереди манил обещанием тепла, и я зашагал на него, перебирая в уме варианты страшных кар.

Впрочем, прошёл я недалеко: в негустой ещё тени цистерны маялась знакомая фигура. Увидев меня, Кузя решительно выдвинулась наперерез.

‒ Андрюша... ‒ начала она ласковым голоском.

‒ Ага! ‒ сказал я, зачем-то вытягивая из кармана майку, и злобно рыкнул: ‒ А ну-ка, ком цу мир.[8]

Наташа посмотрела на меня с лёгким недоумением, потом чуть склонила голову набок и миролюбиво улыбнулась:

‒ Ой, Андрюш, а это по-каковски? У меня аж мурашки по спине побежали...

Мои губы подвигались, сортируя набегающие слова. Сильно не помогло, на языке вертелись одни непристойности, к тому же, после слов о мурашках, совершенно определённой направленности ‒ мне отчего-то представилось, как белела бы сейчас в сумерках её нагая спина.

Я стоял, механически подбрасывая на ладони грязный тряпичный комок. Потом, неожиданно даже для самого себя, метнул его в Кузю. Она дёрнулась, ловя.

‒ Постираешь, ‒ выплюнул я приказ и зашагал дальше.

Кузя в недоумении посмотрела на тряпку, потом поднесла её к лицу и понюхала.

'Нюхай-нюхай, ‒ злорадно думал я, проходя мимо, потом взмечтал: ‒ Эх, ремнём бы...'

‒ Андрей, ‒ полетело мне в спину.

Я даже ухом не повёл. Наташа догнала меня бегом, схватила за руку и дёрнула, разворачивая к себе.

‒ Андрей, стой! Давай поговорим.

‒ О чём? ‒ спросил я устало.

‒ Я постираю, ‒ она медленно, не сводя с меня взгляда, кивнула.

‒ Забудь и выбрось, ‒ я раздражённо выдернул руку и двинулся дальше.

‒ Подожди, ‒ она торопливо пристроилась сбоку и вцепилась мне в плечо. ‒ Ну подожди же!

В голосе её прозвучало отчаянье. Я остановился и засунул руки в карманы. Мы стояли очень близко, лицом к лицу, словно собираясь вот-вот закружиться в медленном танце в свете далёкого костра.

‒ Я не хотела! ‒ и она для пущей убедительности шмыгнула носом. ‒ Правда же! Я не хотела так...

‒ Ну, так что уж теперь об этом говорить, ‒ процедил я. ‒ Хотела, не хотела... Человек уже пострадал. Серьёзно.

‒ Я не хотела... ‒ повторила она, молитвенно прижимая ладонь к груди.

Я посопел, с усилием гася в себе острое раздражение, потом сварливо уточнил:

‒ Просто в дерьме хотела вывалять, да?

Она с готовностью закивала и посмотрела на меня с неясной надеждой.

‒ Слушай... ‒ я подвигал головой, разгоняя застоявшееся в загривке напряжение, и спросил: ‒ А зачем? Почему?

Кузя со свистом втянула воздух, в полумраке блеснули ровные белые зубы:

‒ Да он капитаном! На судне! Плавал! ‒ она беззвучно притопнула ножкой, и глаза её зло сверкнули: ‒ У-у-у-у... Фальшивка! Придушила бы!

Я с трудом придавил невольную улыбку:

‒ А ты-то откуда разбираешься?

‒ Да я на руках у флотских выросла! А этот! ‒ звонко воскликнула Наташа и перешла на сдавленное шипение: ‒ Фальшивка! И козел! Он... ‒ тут она куснула нижнюю губу и замолчала.

‒ Да? ‒ переспросил я, невольно расправляя плечи.

‒ Неважно, ‒ торопливо отмахнулась Кузя.

‒ А всё же? ‒ мне чудом удалось сохранить ровный голос, но кулаки в карманах разжались с трудом.

‒ Неважно, ‒ повторила Кузя, ‒ я же не из-за себя сделала, я-то что... Рыжую жалко, она хорошая.

‒ Мэри, значит, пожалела... ‒ набычился я, опять заводясь. ‒ А тебя кто пожалеет, если вскроется?

Она посмотрела на меня с неожиданным превосходством, потом победно тряхнула моей майкой:

‒ А вот для этого есть ты.

Я открыл рот. Закрыл. Глубоко вдохнул, припоминая, зачем я вообще здесь нахожусь, и как это хорошо, что мне есть для чего жить. На меня снизошло спокойствие, и я сказал:

‒ Нет. Извини, но нет. В следующий раз я и пальцем не шевельну, чтобы спасти твою задницу.

Из темноты выметнулась Фроська. Приблизилась ко мне по дуге, взбудоражено пофыркивая, обнюхала сапоги и скачками унеслась прочь. Мы проводили её взглядами.

‒ Почему? ‒ голос у Кузи упал почти до шёпота. ‒ Я же не для себя... Ты сам мне говорил о поступках, помнишь?!

Тут я словно наяву почувствовал, как клацнул, смыкаясь, тугой зубастый капкан. Ну вот и что ей теперь говорить?!

‒ Пф-ф-ф... ‒ звучно выдохнул я. ‒ Ты, Наташа, горячее-то с солёным не путай. Я говорил совсем о другом. Поступок подразумевает готовность принять все его последствия. А у тебя получился удар исподтишка, ‒ она дёрнулась что-то возразить, но я провёл между нами рукой, пресекая, ‒ пусть даже и нанесённый из чувства попранной справедливости.

‒ Удары исподтишка ‒ это поступки женщин, ‒ Кузя передёрнула плечиками. ‒ Ты же не хочешь, чтобы мы падали на амбразуры?

‒ Не хочу, ‒ подтвердил я после короткого молчания и задумчиво посмотрел на неё.

'Говорить? Нет? Ох, как всё сложно...' ‒ я никак не мог решить, где провести черту. Проще и, конечно же, куда как правильнее было бы даже не начинать весь этот разговор. Или у меня ещё есть на эту девочку резерв возможностей?

‒ Ладно, предположим... ‒ я решил не спорить о терминах. ‒ Есть гораздо более важное обстоятельство.

‒ Какое? ‒ спросила она напряженно.

Я ещё раз подумал ‒ в самый распоследний раз.

‒ Строго между нами, ‒ взглянул на Наташу испытующе, ‒ если ты на это согласна.

‒ Согласна, ‒ быстро ответила она, и в глазах её сверкнула неожиданная радость. Она чуть подалась вперёд. ‒ Слышишь, я согласна!

‒ Я серьёзно. Очень.

‒ И я, ‒ видимо, на моем лице отразилось невольное сомнение, потому что Кузя схватила меня за руку и с жаром добавила: ‒ Ну, честно, без балды.

Я ещё чуть поколебался, потом подвёл черту:

‒ Хорошо, попробую поверить, ‒ и начал занудным тоном: ‒ Понимаешь, нам, детишкам-школьникам, вполне допустимо верить в то, что одновременное появление в школе американки и нового завуча по внеклассной работе ‒ это просто совпадение. Это не имеет никакого отношения к тому, что из таких вот симпатичных русисток потом формируют советский отдел в ЦРУ. Это просто совпадение, вот и всё. И то, что в роли командира экспедиции появляется вдруг совершенно свободный именно на эти недели дядя Чернобурки ‒ бравый флотский офицер, на которого Мэри не могла, видимо, не запасть ‒ это случайность. И сегодня, на доске, вдруг ставшей отчего-то скользкой, не сломалась вместе с рукой и операция серьёзной, поверь мне ‒ очень серьёзной организации... И можно верить в то, что дяди и тёти в той организации ‒ сама доброта, и им даже в голову не придёт наказать одну молоденькую дурочку, верно?

Я методично наматывал фразу за фразой, и глаза у Наташи становились шире и шире, словно вбирая всё сказанное; рот её непритворно приоткрылся. Потом я замолк, и между нами легла тяжёлая длинная тишина.

‒ Так, ‒ выдавила наконец из себя Кузя деревянным голосом. ‒ И что... Всё?

Я посмотрел на неё искоса, потёр переносицу...

'Ничего, ‒ невольно позлорадствовал, выдерживая паузу, ‒ пусть попреет, в следующий раз, может быть, подумает'...

‒ Нет, ну почему же обязательно 'всё'... Как повезёт. Я доски протёр довольно старательно. Будет Чернобурка землю носом рыть, нет... Сообразит внимательно посмотреть на доски понизу, не сообразит...

Кузю передёрнуло словно внезапным ознобом.

‒ Лучше бы ты мне это не рассказывал, ‒ глухо укорила она, и на глазах её начали наливаться слезы. ‒ Напугал-таки, ‒ всхлипнула почти беззвучно, спустя пару секунд по её щекам побежали, разматываясь вниз, две влажные дорожки, ‒ удалось, молодец...