Metanoia

Говорили, что сам Король изобрел их, собственноручно создал чертежи и запустил производство их на фабрике в каком-то далеком восточном городе. Я же мог утверждать только то, что Он беспокоился о них, требовал доклады о том, как продвигается работа их и жестоко карал каждого, кто осмеливался мешать ей. Мне самому доводилось участвовать в карательных рейдах, когда полоумные крестьяне пытались разрушить какую-либо из этих машин.

А они всего лишь сажали деревья.

Длинные темные тела, покрытые знаками и письменами, инструкциями и предостережениями, угрожающе поднимавшиеся надо мной, медленно перебиравшие черными траками гусениц высотой в половину самого длинного дерева, исходившие тягостным грохотом, радостным скрежетом, возбуждающим треском, выливающие из себя мутные жидкости, извергающие белые, серые, желтые пары, гигантским ковшом они взрывали землю, после чего опускали в нее извлеченное из контейнеров в задней части, сжатое металлической четырехпалой клешней зеленое, покрытое белесыми жилками яйцо и осторожно разравнивали над ним почву, чтобы вскоре взошел, а иначе и быть не могло, росток нового невероятного.

Ведущая меня, казалось, не обращала никакого внимания на рокочущие машины. Их словно бы и не существовало для нее, что вынудило меня задуматься и усомниться в том, могут ли существовать кошмары для женщин. Я не мог вспомнить, чтобы кто-нибудь из них когда-либо признался мне в том, что пережил кошмар или хотя бы дурное сновидение, я не мог быть уверен в том, что они способны на такое переживание. Если же возможность эта отсутствовала для них, тогда я должен был подозревать ложь и в любых других рассказах о сновидениях, исходящих от женщин, ведь для меня и многих других мужчин, с которыми мне доводилось общаться, они неизменно были или становились кошмарами.

Маленькие машины сновали вокруг большой. Злобные и ревнивые, они подкатывали ко мне на своих визжащих колесах, подпрыгивали на тонких лапах, пытались ткнуть в меня странными выступами на их телах, что должны были быть антеннами или датчиками, но после того, как я пнул пару из них и третья упала во влажную грязь, завизжав и безуспешно пытаясь подняться, скребя по месиву вокруг себя короткими ногами, другие стали держаться поодаль, лишь резкими звуками выражая свою унизительную ненависть. Ухмыльнувшись, я расстегнул кобуру и количество недоброжелателей уменьшилось еще немного.

Быстро пройдя мимо них, выбравшись на землю сухую и ровную, я огляделся, стараясь понять, в каком из состояний королевства я оказался.

Передо мной сияла степь, яды в чьей крови старательно обращали ее в пустыню, преуспевая в этом и не позволяя ей стать той венценосной блудницей, какой она мечтала себя еще в бытность молчаливым океаном. Потрескавшаяся блеклая земля разрешала пробиться лишь немногим высохшим растениям, крошечные ящерки метались между ними, поблескивая радужной чешуей, насекомые перескакивали из трещины в трещину, издавая испуганный треск. Слепящее солнце угрюмым моллюском ползло по голодному небу, оставляя за собой след из маслянистой мерцающей слизи. Одинокий самолет медленно брел по направлению к единственному облаку, в котором, несмотря на все мои усилия, я не смог рассмотреть ни одной укрепленной формы и, если справедливы были мои воспоминания и точным видимое, то была та машина одним из бомбардировщиков, выпущенных Королем, дабы следили они за лишенными раковин и потому склонными к агрессии гигантами.

Высокие холмы поднимались вдалеке и к ним тянула меня летунья, которую не трогали ни внезапный, сжигающий все улыбки жар, ни вероятные жажда и смерть. Впрочем, о последних следовало беспокоиться лишь как о том, что может приблизиться, но не стать нами. Господин наш не допустил бы того. Я не сомневался, что если даже и будет продолжаться много дней путь наш, то именно в то мгновение, когда иссякнут силы и желание продолжать движение, когда дыхание станет деянием немыслимым, а глаза закроются, чтобы не видеть больше миражей, что-то произойдет — и мы будем спасены. Так случалось уже много раз и я уже привык наслаждаться этим ожиданием последнего мгновения, этого чудесного, неизбежного спасения, вбирая его как выгоду от служения, принимая как компенсацию за шрамы и проведенные в дороге недели, за пытки и мучения, за пиявок и паразитов, пробирающихся под доспехи в потоках горячечного ливня.

Мне очень быстро стало жарко. Расстегнув куртку, я повесил ее на левое плечо, ослабил шнуровку ботинок и пожалел о том, что не прихватил солнцезашитные очки.

Скорбная тишина затопляла собой эту часть мироздания. Те мелкие твари, что умудрялись существовать здесь старались быть бесшумными и это убедило меня в наличии более крупных и опасных. Я помнил странные встречи и следы в пустыне, не достигающие крайностей, но все же способные немалое породить возмущение. Проводники из таинственных племен исчезали, превращались в туман от одного взгляда на те отпечатки, у девственниц разрывалась плева, драгоценные камни превращались в живых существ. Моего оружия было недостаточно и я понимал это. Случайная гибель, если и входила она в неведомые мне планы, была более чем уместна здесь. Исключать ее возможность я не стал бы, ведь если бы мы были бессмертными, наш Король не получал бы такого удовольствия от наших страданий и злоключений. Мы были Его великими шутами, его доверенными друзьями и двуличие это так восхищало нас, что ничего, кроме бескровной преданности не могло породить.

Ничто не могло быть предсказуемым и не поддавалось больше расчетам. Я слышал истории о тех временах, когда причина и следствие были так прочно взаимосвязаны, что разделить их было бы невозможно без того, чтобы не умерла хотя бы одна из них. Король любил такие рассказы, в каждой Его книге присутствовали они, но никто из нас не мог даже смеяться над ними, настолько нелепыми они казались нам. Он знал это и снисходительно, с увещевающим добродушием указывал на нашу недоверчивую простоту, на недостаток в нас мудрости и прозорливости, что могли бы подсказать наличие и иных возможностей кроме тех, что мы могли ощутить.

Пройдя между холмов, на склоне одного из которых лежал скелет хищного, если судить по сохранившимся изогнутым зубам существа, мы вышли на дорогу. Старая, потрескавшаяся, засыпанная сонным песком, она, почти не искривляясь, уходила в обе стороны, ограниченная покосившимися столбами, с которых мертвыми червями свисали обрывки проводов.

Полупрозрачные небесные стержни кружились над дорогой, трепеща множеством крошечных крылышек. У них наступил сезон спаривания и мне следовало быть осторожнее, чтобы не вдохнуть их парящие в воздухе искристые икринки, которые, забавляясь, пинала ногами моя летунья.

Встав посреди дороги, отмахиваясь от мечущихся вокруг меня стержней, я посмотрел налево и увидел только зловонное марево пустоты. В другой же стороне, далеко в неверном мерцании воздуха я заметил яркое сияние, устаревшую звезду стального почтения и новая цель моего путешествия оказалась столь легко определимой, что я ни на мгновение не усомнился в губительности ее.

То была старая, но пребывающая в великолепном состоянии машина, сверкающий автомобиль, в плавно извивающихся поверхностях которого десятками ярких послесловий искажало смыслы солнце. Зеркальная сталь огромного корпуса, капота, на котором я мог бы вытянуться в полный рост и лишь немного уступающего ему багажника, высокие задние крылья с завораживающими пурпурными фасетами заострявшихся к верху стоп сигналов, высокое, почти вертикальное лобовое стекло со множеством прилипших к нему расплющенных скоростью насекомых все служили приманкой для солнца и от сияния, коим она заполняла все вокруг у меня уже через минуту начала болеть голова.

К счастью, на лежавшем рядом с ней трупе были солнцезащитные очки, только одев которые я ощутил себя в покое и безопасности.

Существо, очертаниями тела схожее с человеком, возникло все же в большем соответствии с рептилией. Голова его казалась мне крупнее привычных человеческих пропорций и неглубокие, чуть более темные, чем чешуя вокруг них, впадины, обозначали на ней уши. Оранжевые, с вертикальными красными зрачками глаза смотрели на злокозненное небо, что только мертвецу и может открыть всю свою красоту, короткие челюсти разошлись, являя желтоватые зубы, белесое небо и свернутый в расслабленную спираль черный язык. Светло-серый костюм его силуэтом и фасоном своим напоминал те, что я носил в свою бытность маршалом славного города Фрабурга, красный галстук был бы неуместен на нем, если бы не являл собой приятный глазу контраст с темно-зеленой чешуей на четырехпалых когтистых руках, в левой из которых оно сжимало опасную бритву, с чьей помощью и вскрыло себе горло. Кровь уже высохла и только едва различимое темное пятно напоминало о том месте, где когда-то разлилась она. Дверь машины, единственная с левой стороны, была закрыта, стекло поднято и неразборчивыми переливами до меня доносились звуки работающего в ней радио, сообщение, услышанное в чьей передаче могло быть причиной этого высокородного поступка. Присев, я всмотрелся в чешую на его руках, по которой уже ползали невесть откуда взявшиеся крупные мухи с красными полосками на брюшке и яркими изумрудными глазами, в его черные, с желтыми пятнами затупленные когти, в серебристые пуговицы с головой мангуста на них. Автомобиль едва заметно дрожал за моей спиной, летунья опустилась на гладкую ткань пиджака, тряхнула крыльями, брезгливо повела плечиками. Подобравшись к его пасти, ухватилась за нижний клык, натянув цепочку так, что мне пришлось приподнять руку, она заглянула внутрь, наклонившись для этого так, что тело ее приобрело вид весьма соблазнительный. Тело мое ответило на него так, как если бы она была соответствующих мне размеров и я пожалел об этом нелепом несоответствии.

Поднявшись, ощутив искривляющую ревность от ее заинтересованности этим существом, я повернулся к машине, вглядываясь в ее затемненные стекла. Металл ее должен был раскалиться от долго пребывания под солнцем и было опасно прикасаться к нему. Стянув с плеча куртку, я прихватил сквозь нее длинную ручку, чувствуя жар даже через толстую кожу и с ошеломляюще громким щелчком распахнул дверцу, выпуская из салона демонов пьянящей прохлады.

Опустившись на водительское сиденье, на его малокровно красную кожу, я втянул за собой летунью и захлопнул за ней дверь, едва не прижав ее левое крыло, так мне хотелось скрыться от чахоточной жары.

Радиоприемник говорил на неизвестном мне языке. Шкала его, черная, с красными делениями и белой стрелкой не имела каких-либо обозначений, левая круглая ручка, блестящая и зубастая позволяла менять станции, правая регулировала громкость, но как я ни старался, мне не удалось поймать ничего иного. Вслушавшись в мужской голос я на протяжении минуты не смог заметить в нем повторов и навязчивых интонаций и успокоился. Поскольку он не был экстренным оповещением, мне не угрожало ничего, с чем нельзя было справиться и я продолжил изучение автомобиля. В глубине приборной панели, под козырьком черного пластика, скрывались круглые циферблаты спидометра и указателя оборотов. Зеленые на черном, витиеватые цифры, красная узорчатая стрелка, подобная той, какие используют на индикаторах напряжения для электрических стульев, но я не обнаружил никакого указания на тип используемого топлива. Не было шкалы полноты бака, емкости аккумулятора, целостности донора, была только та из них, что отвечала за неведомую температуру и другая справа от счетчика оборотов, имевшая непонятные мне обозначения. Покрытое томным лаком красное дерево заполняло собой все плоскости здесь, стальными тонкими пороками разделяя себя. Летунья опустилась на него, на приборную панель, поскользнулась и едва не упала. Я успел подхватить ее, почувствовав на своих пальцах ее нежное и хрупкое тело и отбросить его брезгливым щелчком. Мне было негоже прикасаться к преступнице, а быть может, и предательнице.

Ключ был вставлен в замок зажигания, брелок в виде морского конька лениво покачивался, сияя тем безжизненным светом, которому только и позволено было пробраться через затемненное стекло. Машина едва ощутимо трепетала, взволнованная собственной мощью, готовая к любому движению, высокий стальной рычаг переключения скоростей, завершавшийся черной сферой набалдашника, вибрировал от возбуждения. Удобно устроившись в кресле, я осмотрелся. На заднем сиденье, узком и едва ли пригодном для комфортного на нем пребывания лежал глянцевый журнал с фотографией золотой рыбки на нем, окруженной иероглифами неизвестного мне языка. В перчаточном отделении я обнаружил упаковку спрятавшихся под синим пластиком презервативов и ничего больше. Возможно, в карманах пиджака самоубийцы имелось нечто способное быть полезным или приятным, но меньше всего мне хотелось возвращаться в омертвелую жару. Не прикасаясь к рулю, я поставил ноги на педали, положил правую руку на теплый черный шар, что вынудило летунью перебраться на пассажирское сиденье.

Осторожно и плавно я надавил на правую педаль и, чуть усилив свою дрожь, машина тронулась с места, оставляя позади своего прежнего владельца.

Положив руки на руль, но не смыкая на нем пальцев, я повел его влево и она оказалась легкой и покорной, с радостью отвечающей на малейшее мое движение.

Осмелев, я вцепился в руль, поудобнее устроился в кресле, прижавшись к его спинке и чуть сильнее надавил на педаль, глядя как медленно поднимается, подобно набирающему силу члену, стрелка спидометра. Дорога была почти прямой, лишь изредка совершая бессмысленные легкие повороты, машина приятной в управлении и даже я, всегда чувствовавший себя чужим для таких механизмов, легко справлялся с ней, получая удовольствие от езды. Я еще раз попытался настроиться на другую радиостанцию, но вся остальная шкала была пустым смешением шумов. Вернув монотонный голос, я счел его лучшим фоном для поездки, чем гудящая тишина и потрескивание бьющегося о корпус машины песка.

Ни одного другого автомобиля не было на этой дороге и потому я, почувствовав себя в безопасности, все увеличивал скорость, не зная, в каких единицах она измеряется на заканчивавшемся сотней спидометре. Я развлекался, совершая плавные перемещения от одного края дороги к другому, рассматривая поднятую мной пыль в круглых зеркалах и едва не проехал мимо того удивительного камня. Я заметил его слишком поздно и машина остановилась вдалеке от него, так что мне пришлось немало помучиться, прежде чем удалось найти верное положение для переключения на задний ход. Вернувшись, я остановился возле остроконечного валуна и мне потребовалось несколько минут для того, чтобы решиться и покинуть прохладный салон.

Девушка была прикована к тому камню.

Ее тонкие запястья и щиколотки прижаты были к его белесой поверхности скобами из черного металла, сама же она, стройная и малогрудая, темноволосая и неприметная, смотрела на меня спокойным, испытующим взглядом серовато-голубых глаз, сопровождая его скрывающийся в снисходительности страх улыбкой бледных и тонких губ.

Я обошел вокруг камня, внимательно рассматривая его и все вокруг. Женщина всегда ловушка для мужчины и я должен был быть осторожным.