Последний приют для девственниц

— Как вы себя чувствуете? — его обеспокоенность кажется ей искренней, но она подозревает, что виной бесконечные повторения сделали ее таковой.

— Что?

— Вас что-нибудь беспокоит? — джемпер сползает с ее левого плеча, открывая черную перекрученную лямку бюстгальтера. Член доктора беспокойно дергается и он спешит положить ногу на ногу, надеясь тем самым пресечь совсем ненужное сейчас возбуждение.

— Я...— она чувствует себя неуверенной, она не знает, следует ли ей говорить ему об этом, ведь все так просто и привычно, — У меня немного болит живот...— и, заметив его обеспокоенность, спешит добавить, -Но в этом нет ничего страшного...Я знаю причину, это скоро пройдет...

— И какова же причина? — он втягивает воздух, принюхивается, ведь ему всегда казалось, что он может почувствовать женскую менструацию и по запаху отличить девственницу от развратницы.

— Это все демоны. — она говорит это так же легко, как другие признаются в том, что черная кошка виновата в их нежданно пришедшей беде.

Ему требуется немалое усилие, чтобы оставаться спокойным, не улыбнуться и ничем не выдать своего взволнованного нетерпения.

— Кто?

— Демоны, — глаза ее мечутся из стороны в сторону, такие блестящие, как будто она рассказывает ему о своем первом поцелуе, — Они живут у меня в животе.

Кончики его пальцев вжимаются друг в друга.

— И давно они там?

Она пожимает плечами.

— Я не помню, — глаза ее сощуриваются, но он совершает ошибку, думая, что она вспоминает. Воображение ее дарит ей прекрасные картины того, как она один за другим ломает карандаши в спине этого гадкого создания.

— Как они появились? — он открывает записную книжку в кожаном переплете, берет со стола черную шариковую ручку.

— Не знаю. Я просто почувствовала их.

— Что они делают? — он ведет сталью по бумаге, но чернильного следа не остается, как не остается воспоминаний об электрошоке.

— Кружатся.

Он вытягивает один из карандашей и она замирает, она останавливает вдох на середине. Его выбором стал единственный красный, он не замечает сломанного грифеля, он подносит его к бумаге и в то мгновение, когда дерево с оглушающим хрустом впивается в нее, девушка вздрагивает и чувствует пугающий жар между ног.

Она задумывается о том, что не знает, как делают карандаши, как помещают в тонкое дерево черный стержень и эта тайна добавляется к длинному списку, в котором уже отмечены секреты изготовления таблеток, снимающих головную боль, настоящие причины набухания полового члена, несоответствие между внешним видом букв и их произношением, назначение шипов на кустарниках с горькими ягодами, причиной, по которой лисицы становятся рыжими весной и многими прочими явлениями, найти объяснение которым собственными силами она не смогла.

Пробормотав неясное проклятье, он бросает карандаш на стол и берет другой, записывает невидимое ей, но необходимое.

— Я отправлю вас к специалисту.

— Демонологу?

Едва заметную улыбку его смог бы различить только самый ловкий в рассказах охотник.

Он кивает, выписывая направление, карандаш скользит по желтоватой бумаге, с наслаждением пересекая высеченные на ней ровные тонкие линии.

Ночью она слышит голос.

Вторгаясь в ее беспокойный сон так же, как голодная змея пробирается в гнездо незадачливой птицы, он зовет ее по имени и сперва она не признает его, отмахивается от него руками, мечется из стороны в сторону, пытается скрыться под подушкой, но затем, в мгновение, когда призраки сновидений отступают, испугавшись кошачьей тени, она слышит этот зов так ясно, что вскакивает на постели и простыня съезжает на пол, прикрывая блестящие под кроватью глаза.

В зудящей тьме палаты, посреди шероховатого ее холода, в присутствии лоснящихся стен она видит, как переплетаются лучи лунного света и того, что исходит от фонарей, видит, как они спариваются, подобно сияющим червям и пытаются подобраться к ней, а голос, ласковый, женский голос зовет так, как зовет учительница, когда знает, что ученица прилежно выучила урок и потому сближение, неизбежное и уготованное судьбой, приятно будет им обоим.

Сидя на краю кровати, она превозмогает головокружение, вызванное таблетками, собирается с силами, отбрасывает с лица волосы, ставшие еще более волнистыми от капельниц. За окном проезжает тяжелый автомобиль и стекла дребезжат от того, занавеси покачиваются от пропускаемого щелями в раме воздуха, которому нравится шевелить лапки мертвой жирной мухи, лежащей на подоконнике, делать вид, что она жива и только что вернулась с сытного ужина.

Встав, она потирает запястье. После капельниц у нее немного болят, чуть-чуть дрожат руки, но в них появилась странная, волнующая сила, позволяющая любой опасности содержать в себе нечто привлекательное для любопытства.

Осторожно ступая босыми ногами по гладкому полу, но предпочитая его холод расслабляющей мягкости тапочек, она приоткрывает дверь и выглядывает в туманный коридор.

Каждая ночь здесь похожа на другую. Где-нибудь вскрикнет пациент, хлопнет дверь уборной, зашумит в ней вода, дежурная медсестра переключит телевизор с одного канала на другой, шумно перелистнет страницу журнала, зловещим шепотом заговорит по телефону, осуждая мужей своих подруг. Влекущий Ирину голос доносится слева и ей не придется проходить мимо поста, а если ее и заметят, то она всегда сможет сослаться на нужду. Довольная тем, что имеет оправдание своего проступка, она крадется сквозь дымчатый полумрак, в белом бюстгальтере, пугливо сжимающим груди и тщетно надеющимся, что цветы на нем способны в момент опасности выпустить шипы. Полупрозрачные трусики, превращающихся в тонкую полоску между ягодицами всегда казались ей до невозможности неприличными и потому были особо приятны. Мысль о том, что кто-нибудь из мужчин, пациентов или санитаров может увидеть ее в таком виде возбуждает и лукавой улыбкой опаляет маленькие губы. Ей любопытно знать, что они подумали бы о ее теле, нашли бы ее соблазнительной, понравились бы им ее груди, захотели бы они сжать их, поцеловать их соски, ее губы, сорвать с нее белье и взять ее прямо здесь, на этом клетчатом линолеуме, где ее руки бессильно впивались бы в зеленые и белые квадраты. От этих мыслей она чувствует волнующее тепло, подобное тому, которое вынуждает вылупляться из куриных яиц василисков и, похотливо ухмыляясь, продолжает свой путь.

Голос зовет направо и ей приходится перебежать через коридор, как через полную быстрых автомобилей опасную улицу, прижаться к стене на другой стороне ладонями и грудью и некоторое время, закрыв глаза, тяжело и глубоко дышать, стараясь унять тяжело бьющееся, едва избежавшее смертельной опасности сердце. Но никто не слышит ее. За белыми дверьми с тускло поблескивающими ручками мерно храпят пациенты, постанывая во сне от удовольствия или ласковых кошмаров, разговаривая с призраками, призывая неведомых существ на одним им понятных языках. Она крадется, прислушиваясь, не стукнет, не заскрипит ли где дверь, выдавая вздумавшую прогуляться медсестру, случайно забредшего санитара или скучающего дежурного врача и голос становится все громче, не меняясь в нежной таинственности своей и когда ей удается наконец, найти нужную ей дверь, та выглядит точно так же, как и все остальные.

— Закрой скорее. — раздраженный мужчина, высокий и лысоватый, с рыхлым тяжелым телом, одетый в один лишь черный кожаный фартук стоит спиной к ней, позволяя видеть его волосатые огромные ягодицы. Потолок здесь намного выше, под грязными разводами его, под его трупными пятнами она, подняв голову, тряхнув пышными волосами, замечает картины парящих в небе огромных разноцветных планет, тоскующих газовых океанов, одурманенных лун, беспокойных астероидов, непрощенных сверхновых, зачумленных галактик.

На стенах же, потрескавшихся, покрытых желтоватым налетом она различает остатки тех рисунков, какие обычно делают для детей в помещениях яслей и детских садов. Утки и мыши, играющие в мяч, лягушки с теннисными ракетками, коровы под зонтами, прячущиеся от невидимого дождя, кролики, задумавшиеся над шахматами, все приобретшие от времени странные цвета, лишившиеся конечностей, глаз, ушей вместе с обвалившейся штукатуркой, превратившиеся в странных мрачных существ, опасных и холодных, изобретательных и терпеливых.

Гигантская фигура заполняет сей зал. Ноги, выбритые совсем недавно, прижаты к стенам широкими полосами ржавого металла и блестящей чистой стали, аккуратно подстриженные ногти покрыты красным лаком, только-только впустившим в себя первые трещины. Мускулистые, гладкие, чуть загорелые, они красивы до тех пор, пока она не обращает взор к месту сочетания их, где, раскрытое стальными распорками, блаженствует сказочное влагалище. Его розовые глубины, матово поблескивающие от смазки, сладким ароматом наполняющей воздух, освещены прожекторами, укрепленными на стенах, стоящими на полу, протянувшими свои толстые черные кабели к едва слышно гудящим машинам возле входа. Состоящие из решетчатых стальных коробок, где бродят недовольными бонаконами зеленые искры, стальных цилиндров с зелеными иероглифами на них и темных сосудов, в которых вращались, покусывая друг друга, черные существа, помимо плавников имевшие и руки и щупальца, они настораживали и пугали ее не меньше, чем феникса дождь.

Она вспомнила, тот школьный урок, когда перед каждым из учеников поставили странный аппарат, состоящий из двух снабженных щетками колес и, крутясь, напрягая воздух и саму реальность вокруг себя, они дарили искристую, молниеносную связь двум сияющим электродам. Одетая в белую блузу и черную юбку, от которой широкие полосы поднимались к плечам, скрывшая брови под ровной челкой, она зачарованно смотрела на то, как, ускоряясь, диски сливались в мутное мерцание и, сперва нехотя, а затем со все возрастающей страстью разряды хлестали воздух, издававший от того жалобный треск.

Электричество всегда возбуждало ее. В чистом его виде, сильное и безжалостное, далекое от сложных электрических схем и хитроумных электронных устройств, оно казалось ей прекрасным и удивительным, истинным чудом, достойным поэзии таинственным волшебством, ничтожным проявлением некоего могущественного космического существа, перед которым только и достойно было преклоняться. Каждый раз, когда разряд вспыхивал в воздухе, ее влагалище вторило ему и тогда, за старой, исписанной непристойностями партой, глядя на кружащиеся колеса неподвижным взором, она впервые испытала оргазм.

Заинтересовавшись теми машинами, она совершает шаг вперед, но мужчина, стоящий за длинным и широким, ярко освещенным стальным столом, оборачивается к ней и она видит в его зеленых, окруженных глубокими морщинами глазах ту злобу, с которой вороны выклевывают глаза у своих мертвых сородичей. Перед ним разложены странные инструменты, многие из которых к тем же присоединены проводам. Совращающие блики, соблазняющие вспышки, порочные искры скользят по хирургической стали и еще сильнее напрягаются от того пружины и еще больше мечтают о прикосновении латексных перчаток тонкие ручки.

— Обувь! — прорычав, он вернулся к своим инструментам, проводя по ним пальцами, сощурившись в размышляющем, задумчивом выборе. Осмотревшись, она обнаружила возле стены высокую полку, на которой имелось все: от тапочек из белого искусственного меха до туфель на прозрачной платформе, в которой таились крысиные черные скелеты и сапог из черной кожи на высоком стальном каблуке. Выбрав белые открытые туфли на платформе, очень похожие на имевшиеся у нее, она, присев, застегнула их и вновь направилась к мужчине, чувствуя одно только любопытство, вопреки обыкновению лишенное какого бы то ни было страха. Слишком занятый своим неведомым делом он едва ли мог чем-либо угрожать ей, тем более, что она была в больнице и стоило ей закричать, как санитары, медсестры и врачи немедленно явились бы к ней на помощь. Приблизившись к мужчине, она удостоилась еще одного быстрого взгляда и смогла заметить алые неровные пятна вокруг его глаз и черную тушь на ресницах. Светлые волосы, грязные и непричесанные, торчали так, как было угодно великим богам анестезии, татуировка совокупляющихся дельфинов резвилась на левой руке, касаясь хвостами локтя.

— Что вы делаете? — высоким каблуком правой туфли она зацепилась за кабель и, едва не упав, вынуждена была опереться на покачнувшийся столик, что вынудило его посмотреть на нее, как на слабоумную.

Инструменты, лежавшие перед ней, зубцами, неровными остриями своими, тяжелыми телами из тусклой стали, покрытыми угрожающими красными надписями на незнакомых ей языках, напоминали ей о тех играх, в которых она представляла себя палачом.

Ей было тогда двенадцать лет и двое несчастных малышей, мальчик и девочка на три и четыре года ее младше согласились поиграть с ней, немного удивленные тем, что она, девочка намного старше и красивее, обратила на них внимание. Отбросив свой красный велосипед, она отвела их в подвал, где все уже было приготовлено заранее. Две старые ржавые кровати были соединены вместе, поставлены под маленьким узким окном и она, привязав руки и ноги детей прочными белыми веревками, отошла, любуясь и облизываясь. Белое платье девочки она разорвала одним резким движением, благо ткань была тонкой, а красную рубашку мальчика и его синие шорты ей пришлось разрезать ножницами. Дети кричали, но здание это, предназначенное под снос, слишком далеко находилось от прочих и, как и пустырь рядом с ним, было известным местом для игр и самых странных происшествий, поэтому едва ли кто-либо обратил внимание на визги, которыми часто сопровождаются детские игры.

Аккуратно разрезав трусики на сопротивляющейся, изворачивающейся, пыхтящей, плачущей, умоляющей отпустить ее девочке, она сделала то же самое с мальчиком и, устав, отошла от них и встала, тяжело дыша. В это грязном подвале, где в одном углу были свалены старые ржавые батареи и сломанные доски с торчащими из них изогнутыми гвоздями, а в другом высыхали принесенные ею, разложенные семиконечной звездой и связанные хвостами мертвые крысы, она чувствовала себя такой же радостной, как в тот день, когда впервые увидела мертвую лошадь, такой же счастливой, как в ту минуту, когда отец сказал ей, что ее братик умер, так и не появившись на свет.

Подойдя к мальчику, она склонилась над его крохотным членом, опаленным горячим солнцем, изумилась складочкам крайней плоти и, все еще держа ножницы в руке, задумалась о том, не отрезать ли ей этот странный отросток для того чтобы позднее, в обстановке более спокойной и располагающей к раздумьям, изучить его в попытке понять смысл и суть отличия мужчины и женщины.

К несчастью, ей не дали совершить сего. Она уже даже поднесла блестящую сталь, приложила ее к телу вопящего мальчика, разместила между лезвий напрягшийся от страха, выбросивший едва не попавшую на ее красную футболку струйку прозрачной мочи член, но в эту минуту подоспели взрослые, кричащие, возмущенные и ей пришлось бежать, проклиная их и надеясь на то, что судьба еще будет благосклонна к ней и она сможет в полной мере познать величие скрытных причин, меняющих плоть и затмевающих разум.