Созерцающие путь

— Тогда их ждёт хороший удар сзади в самый неподходящий момент. На их месте я не стал бы оставлять в тылу такую силу. Плохо, что мы не можем пока дать им генеральное сражение. А как обстоят дела с ополчением?

— Собирается по всему королевству. — Министр чуть помешкал, повертел в руках свиток с докладом. — Но боюсь, что в условиях экстренной мобилизации это будет в основном необученная, кое-как вооружённая толпа.

— Хоть что-то...

Я обратился к министру внешних сношений:

— Вы в курсе намерений наших союзников? Когда они соберутся поддержать нас?

Немолодой, убелённый сединами сановник встрепенулся, словно не ждал вопроса, прокашлялся и ответил:

— Ваше величество, союзные короли хорошо понимают наше положение, да и своё тоже. В ближайшее время они собираются прислать некоторые воинские силы.

— 'В ближайшее время'? Это когда же? — я начал закипать. — И какими силами они собираются нас облагодетельствовать?

Министр потупился было, но тут же поднял голову и продолжил:

— Ваше величество, для наших соседей нападение Империи тоже было полной неожиданностью. Им нужно какое-то время для мобилизации. Насколько мне известно, король Гэллтонии, наш западный сосед, уже сформировал для нас несколько полков. Кстати, если помните, он приходится вашему величеству кузеном по материнской линии.

— Помню, не забыл. А с востока что слышно?

— Король Прэндии готов помочь нам оружием и техникой.

— А как же обещанные им войска?! — воскликнул я.

— Войска эти ещё формируются, а кроме того... — Тут министр несколько смутился. — Король Прэндии напоминает о вашем обещании жениться на его дочери и сожалеет, что помолвка так и не состоялась.

— Обещание давал не я, а мой батюшка десять лет назад, мир его праху. Честно сказать, я уж и думать забыл об этой помолвке. Да и не до того сейчас. Неужели владыка Прэндии пошел на политический шантаж, пользуясь трудным моментом?

Зал загудел, как потревоженный улей, но я повёл рукой, и все смолкли. Слышался только шелест бумаг.

— Ваше величество... — подал голос верховный судья. — Принцесса Глэфирия, насколько мне известно, красива и мила, весьма умна и хорошо образованна. Она могла бы составить достойную вас партию. Кроме того, такой брак был бы не только выгоден для нас, но и способствовал бы укреплению всего Северного Союза. Особенно при нынешнем положении вещей.

— Но я пока не собираюсь связывать себя браком... тем более политическим, — возразил я.

— Мы взываем к разуму вашего величества! — Воскликнул министр внешних сношений. — Страна гибнет под натиском язычников, и спасти её можете только вы... пусть даже с помощью неугодного для вас брака.

— Ваше Величество, — опять заговорил верховный судья. — Этот брак решил бы многие наши проблемы и обеспечил бы королевству законных наследников. — И, совсем осмелев, добавил: — Поверьте, это лучше, чем тратить всё свободное время на вашу фаворитку, особу сомнительного происхождения. Простите, Ваше Величество, но эта связь влечёт только жгучую зависть придворных дам, да всяческие пересуды, подтачивающие устои государственности.

Я обвёл мрачным взглядом лица своих вельмож и с расстановкой проце-дил:

— Своим свободным временем я распоряжаюсь по собственному усмотрению. Мои отношения с кем бы то ни было никого не должны касаться. А пересуды и сплетни — исконное бабье дело, и вас, господа придворные мужи, интересовать не должны.

Я встал, давая всем понять, что разговор окончен, и добавил напоследок:

— Что же касается брака... Над этим я еще подумаю.

* * *

На закате короткого зимнего дня я выехал из дворца в сопровождении конного эскорта. Белый жеребец нёс меня, бодро грохоча подковами по мостовой. Голова побаливала и от уличного шума, и от невесёлых мыслей. Думал я о Мэринде. Что с нами будет? Я полюбил её сразу же, едва увидел, едва услышал этот чудный голосок. И юное создание ответило мне взаимностью. Меня нисколько не заботило её 'сомнительное' происхождение', столь занимавшее моих придворных. Она была племянницей одного сановника, чья сестра ещё в юности понесла невесть от кого. Семье, несмотря на все усилия, не удалось скрыть этот грех. Я хорошо помнил тот день, когда дядя Мэринды, пользуясь своим высоким положением, всё же решился представить девушку при дворе. И этот день стал для нас роковым во всех смыслах. Очень трудно нести нежный цветок чистой любви через дебри дворцовых интриг, оберегая от шипов зависти, ханжества и лицемерия. Тем более, если ты облечён высокой властью и все-гда на виду.

Улица привела нас в городской парк, укрытый белым саваном свежего снега. Кроны деревьев причудливо сверкали розовым в лучах закатного солнца, которое впервые за день выглянуло из-за туч. Величественный дуб, стоящий наособицу, внезапно окутался шумным чёрным облаком потревоженной стаи птиц. Кое-где с качающихся ветвей посыпались серебристые струйки пороши. Вспугнутое вороньё закружилось с тревожным карканьем над парком, оглашая мир своим недовольством. Мы приближались к своей цели: за деревьями уже виднелись купола, блистающие красным золотом. Над городом, заглушая вороний грай, разнёсся медный звон; это большой храмовый набат звал благочестивый люд к вечерней мессе.

Наконец, деревья остались позади, и подковы опять зацокали по мостовой, заботливо расчищенной метельщиками. Еще поворот — и мы выехали на широкую длинную улицу, ведущую к просторной площади перед Великим Храмом. Над высокой двустворчатой дверью нависал правильный треугольник фронтона крыши. В середине него гигантский барельеф Всевидящего Ока таращился на нас тёмным провалом зрачка. Выше вздымались башни и башенки, вознося в вечернее небо золочёные шпили куполов. Заходящее светило сверкало в стёклах стрельчатых окон.

Мы спешились возле ступеней. Двери храма, несмотря на холод, были широко распахнуты. Прихожане, завидев короля, торопились засвиде-тельствовать почтение, принимались кланяться. Глубина поклона напрямую зависела от статуса подданного, родовитые вельможи и вовсе ограничивались коротким кивком. Окружённый телохранителями, я прошествовал внутрь.

В храме все различия между людьми стирались. Неважно было, кто ты — монарх, вельможа или простой ремесленник. Единственным, кого здесь надлежало почитать, оставался Единый. Высокий неф утопал в свете свечей и торчащих из стен газовых рожков, но лучше всего было освещено место у алтаря, где собрались священники в расшитых золотом облачениях, готовясь вознести гимн. Всевидящее Око внутри треугольника над алтарём буравило мирян неотступным взглядом, проникающим в самые потаённые уголки грешных душ. Мы встали на нашем месте и приготовились к мессе.

* * *

Богослужение проходило с подобающей торжественностью, песнопения восхваляли Единого и его Мессию, который указал людям путь к Свету и отдал себя на мучительную казнь. Все вокруг молились, иные стоя, иные на коленях. Молился и я, прося Единого указать мне верный путь. Молился истово, на коленях, порой припадая лицом к полу. Когда же служба закончилась, и люди стали расходиться, я остался на месте. К нам вскоре подошел священник, и я испросил аудиенции с Его Святейшеством.

Ждать не пришлось. Меня тут же пригласили подняться в его покои. Оставив охрану за дверью, я вошёл в комнату. У окна, всматриваясь в сгущающиеся снаружи сумерки, стоял худощавый седовласый человек в золочёной ризе — видимо, не успел ещё переодеться после богослужения.

— Уповаю на твоё милосердие, Святейший Отче, — не без смущения проговорил я.

Человек повернулся, его морщинистое лицо осветилось улыбкой:

— Я ждал тебя, сын мой.

Я подошёл к старику и сказал совсем уж тихо:

— Я в большом смятении, Отче... Столько всего навалилось...

— Все мы влачим свою ношу, как нёс её и Мессия, подымаясь на Гэлгейту.

— Слава великому Иэшоа, что вывел нас на стезю Света и Истины, — ответил я подобающей случаю формулой.

— Самое главное, что он открыл нам, так это понятия любви и всепрощения. Несущий в душе любовь ко всему сущему блажен перед Единым.

— Скажи, Отче, что мне делать? Языческая Империя железной пятой крушит наше королевство, а союзники медлят с помощью. А ещё меня буквально принуждают к браку с прэндийской принцессой...

— Насколько я понимаю, — ответил он, чуть помедлив, — этот брак укрепил бы наше общее положение. Мы с тобой не принадлежим себе, сын мой. Монарх служит государству и народу, я же служу Единому. Ты должен понимать, что судьба нашего народа тесно сплетена с твоей и в немалой степени определяется твоими решениями. Ты самим своим рождением обречён нести всю ответственность за то, что есть и что будет.

Я пал на колени, прижал к губам сухую старческую руку и вымолвил:

— Прости, Отче... Я обременён любовью к девушке, которая мне не ровня, и при дворе наши отношения весьма порицаются.

Старик улыбнулся.

— Запомни, сын мой: нет бремени любви, есть лишь бремя обстоятельств. Что же до порицаний... Тот, у кого нет любви, пытается заменить её стремлением к наживе или высокому положению в обществе. Но эти цели зыбки и преходящи, они не могут заполнить в душе пустоту, они способны только разжигать гордыню. Вот тут и язвит человека змея зависти, отравляя его сердце ядом злобы и ненависти к тому, кто обладает большим. Неси свою любовь гордо, не стыдясь, ибо нет ничего отраднее её для молодого сердца.

— Спасибо, Отче, за доброе слово и поддержку. — Я снова припал к его руке.

— Ну-ну... будет тебе... — Первосвященник попытался поднять меня с пола. — Не пристало величайшему из королей ползать на коленях.

Я поднялся на ноги и тут же спросил:

— Что же будет теперь с нами... и с нашей страной?

Старик посмотрел сквозь меня, словно в какую-то неведомую даль.

— Неисповедимы пути Единого на Великом Древе мироздания...

— Народ встревожен. Ходит даже слух, будто пришло время Эпокалипсуса, предсказанного древними пророками. Зверь, говорят, уже на свободе. А армия Империи — не что иное, как исторгнутые преисподней легионы рогатых бесов.

— Все люди страшатся неизвестного, у каждого вовсю работает воображение. Заодно сюда приплетаются и дурно понятые пророчества. Но бес далеко не так страшен, как представляется этим простым душам.

— Но что мне сейчас делать? Что предпринять?

— Надо ждать и копить силы. Надо готовить к обороне столицу. И мой тебе совет: заставь короля Прэндии надеяться, что ты выполнишь обещание, данное твоим отцом, что два монарших дома вскоре породнятся.

— Хорошо, Святейший Отче... Сделай милость, благослови меня.

Я встал на правое колено, а первосвященник возложил руки мне на темя и произнёс нараспев:

Будь благословен, сын мой,

Перед всевидящим оком Единого,

Ибо вставший на стезю Света и Истины

Исполнится благодати Его.

Эминь.

Потом сказал, глядя мне прямо в глаза:

— Иди с Богом, сын мой. Я буду неустанно молиться за всех нас.

* * *

Когда мы возвращались обратно, уже совершенно стемнело. Галерея газовых фонарей призрачно освещала наш путь по бесконечным улицам. Частые ночные патрули, завидев королевский эскорт, останавливались и брали 'на караул'. Окна в домах вокруг светились теплом и уютом. Люди хоть и уставали на строительстве оборонительных рубежей, но всё же готовились встретить праздник. Приближался день рождения Мессии — всеми любимое светлое торжество.

Готовились и на дворцовой площади: разноцветной мишурой были обвешаны ажурная ограда дворца, фонари и деревья. Я этот праздник любил с самого детства, даже не столько торжества, сколько приготовления к ним. Меня всегда сладко томило предвкушение, ожидание его, как некого чуда, куда более значительного, чем украшения, поздравления, подарки, праздничный пир. Но в этот раз я только отметил для себя, что он совсем уже близко.

Мэринда, как всегда, встретила меня у дверей покоев и сразу же прильнула ко мне всем телом. Одной ей было беспокойно. Это ранимое и тонко чувствующее существо никому здесь, кроме меня, не доверяло. Даже служанок и лакеев девушка сторонилась, и в моё отсутствие могла целыми днями сидеть в спальной комнате. Это, само собой, только добавляло сплетен и пересудов. Я же старался проводить с нею как можно больше времени, хорошо понимая, что совершенно ей необходим.

— Милый, я так соскучилась! Почему тебя так долго не было? Ты же обещал скоро вернуться. Опять дела? — Удручённая улыбка скользнула по её лицу.

Я провёл рукой по шёлковым каштановым волосам, заглянул ей в глаза и прошептал:

— Я люблю тебя, родная. Только ради тебя и живу.

Лицо её озарилось счастливой улыбкой, глаза заблестели.

— И я тебя люблю, Лэйдвиг. Всем сердцем люблю, всей душой. Ты — всё, что у меня есть, что было и что будет.

Она положила голову мне на плечо, её волосы щекотно коснулись моей щеки. Я прижал любимую к себе сильней, и мы стояли так некоторое время.

— Прости, Мэринда, но я жутко проголодался, — признался я. — Надеюсь, на стол нам уже собрали. Давай поужинаем.

Трапезничали мы за небольшим столиком при свечах. Слуги, подав блюда, удалились, оставив нас наедине. Я не любил газовый свет, предпочитая уют, который создавал небольшой серебряный подсвечник. Янтарное вино искрилось в неверном свете нашего маленького мирка. За его кругом сгущался мрак огромного помещения. Тени, которые ещё в младенчестве будоражили моё воображение и поднимали страх, нависали, копошились в углах какими-то жуткими фигурами. Но сейчас я ничего этого не замечал, наблюдая, как молодая женщина грациозно обгладывает крылышко дичи. Тёрпкая влага кружила голову, а тело наполнялось теплом и возбуждением, хотя я воздал должное всем блюдам: любимому сыру с благородной плесенью, трюфелям под пикантным соусом по-гэллтонски, начинённым изюмом и орехами перепелам, печёным моллюскам с рисом. Мэринда даже за едой умудрялась беззаботно щебетать, выкладывая всё, что накопилось за часы вынужденного молчания. Я же благостно слушал, упиваясь счастьем нашего уединения.

После ужина мы прошли в спальню. Едва затворив дверь, я не в силах больше сдерживаться, подхватил девушку на руки и понёс свою прелестную ношу к ложу. Она засмеялась, забилась, притворно противясь, но, не забывая при этом скинуть туфельки. Затащив добычу в постель, я покрыл её собой, привычно разгадывая пальцами головоломки крючков, застёжек и шнуровок, стремясь поскорее добраться до жаркой плоти. Губы мои тыкались то в шею, то в обнажённую грудь, то в щёку... Она же со страстным стоном рвала на мне рубашку. Наконец, мы сорвали друг с друга последние лоскуты. В тусклом свете от огня камина я любовался трепетом обнажённого тела, исследовал рукой сыреющий низ женского живота, вызывал её чувственные стоны. Мэринда развела бёдра, привлекая меня, и я со всей страстью вошёл в неё. Она вскрикнула, но не попыталась сдержать напор, а я по инерции буравил всё глубже и глубже, проникал во влажную таинственность чрева. Крепкие ноги обвились вокруг торса, и горячая глубина девичьего лона сладко сжала меня. Я страстно мял девушку, вдавив в перины всем своим весом и заходясь в сладостных ритмичных движениях, всё быстрее и быстрее. Как же восхитительно было окунаться в омут любви, постигать вершины счастья, соприкасаться с любимой всем своим существом, сливаться плотью и душой! Мы стонали, вились в любовном танце, наслаждались и дарили наслаждение, пока волна экстаза не накрыла нас, растворив друг в друге.