Единожды солгав

Алёна смотрела на неё во все глаза.

— Этого я не знала, вы не говорили.

— А что тебя расстраивать было? Я уж и просила, и ругалась, жалобы писала. Потом думаю, хорошо тебе не пообещала, ты бы ждала. А у них видишь: всё бумажки да законы. Разве о людях они заботятся?

Алёна сделала большой глоток остывшего чая. Вдруг накрыло мыслью о том, как бы сложилась её жизнь, окажись она в этой семье, проведя своё детство и юность на этой кухне. Наверное, всё было бы по-другому. И она бы выросла другим человеком, по крайней мере, без страхов, приступов паники, узнала бы, что это такое, когда тебя любят. В её семье, а уж тем более в детдоме, таких знаний не давали.

— Она ведь обо мне даже не вспоминала, я права? — спросила она тётю Машу. Этот вопрос сорвался с губ сам собой, она не хотела его задавать, потому что не хотела знать ответ. Много лет твердила себе, что не хочет.

Тётя Маша протянула руку через стол и участливо погладила Машу по запястью.

— Ты не расстраивайся. Что уж теперь? И ты не ошибаешься на её счёт, такой она и была. Не знаю, почему это с Томкой случилось, может, в юности всё это сидело внутри, а потом вылезло наружу, но чем больше времени проходило, тем яснее я понимала, что ни о ком она, кроме себя, не думает. Детей рожала одного за другим, сколько раз я ей говорила!.. Некоторым женщинам Бог ребёночка не даёт, сколько страданий они принимают, а тут... Словно не себе, словно кому-то рожала. Её ведь даже судить хотели, за эту, как её, халатность, вот! Оля в младенчестве чуть не умерла. Томка коляску взяла и в магазин отправилась. А где магазин, там и водка. И забыла ребёнка на морозе. Следователь потом говорил, что Гале повезло, она ведь её прямо дома забыла. В одеяло закутала, а в коляску не положила. — Тётя Маша ладонью по клеёнке водила. — Зойка, мне кажется, даже рада была, когда её в интернат определили. Там хоть оденут, обуют, накормят. А дома что? Дети орут, мать пьяная, мужики какие-то таскаются. И вот к чему всё это привело. Нет больше Томы. Непутёвая у неё жизнь вышла, непутёвая. Даже помянуть хорошим словом не получается.

Алёна молчала. На душе было тягостно и тоскливо, словно дождь шёл, мелкий, противный и сумрачный. И разговор этот расстраивал и печалил обеих. И, в конце концов, Алёна поняла, что пришло время прощаться. Тётя Маша вдруг разохалась, словно они насовсем расставались. Пригласила остаться, пожить несколько дней у них, а когда Алёна сообщила, что сняла номер в гостинице, и, вообще, ей нужно побыть одной, мысли в порядок привести, принялась Алёне пирогов с собой собирать. Отказываться ещё и от пирогов, показалось неловким, и Алёна приняла кулёк, поблагодарила, и снова позволила себя обнять и расцеловать. Пообещала позвонить завтра, чтобы начать заниматься похоронами. Хотя, не совсем понимала, что значит — начать заниматься. Она собиралась в нужном месте заплатить энную сумму денег, а потом посидеть и подумать, собирается ли она появиться на кладбище в назначенное время. А тётя Маша собиралась заниматься похоронами!.. Что сулило некоторые проблемы.

До гостиницы добралась быстро. В этом городе, вообще, всё было быстро, много времени на дорогу не уходило. Это не Нижний Новгород и тем более не Москва. И поэтому спустя полчаса, Алёна уже открыла дверь номера выданным на стойке администрации ключом, скинула у двери туфли, и прошла босиком по потёртому ковролину в комнату. Кулёк с пирогами положила на журнальный столик. Отдёрнула шторы и распахнула настежь дверь на маленький балкон. С него открывался вид на пустырь, но весьма живописный. А вдалеке на пригорке какая-то деревушка и церковь с блестящим куполом. Что ж, довольно мило, если учесть, что раньше это был брошенный промышленный район. А теперь она отсюда любуется природой.

Хотелось в душ и спать. Но вместо этого Алёна присела на колченогий стул на балконе, облокотилась на кованые перила и несколько минут сидела, раздумывая, что бы она чувствовала в данный момент, проигнорируй она вчерашний звонок тёти Маши. Смогла бы притвориться, что всё в порядке, заниматься своими делами и не думать о том, что матери больше нет в живых? Признаться, за двадцать лет их разлуки, Алёна не часто о ней думала. Не страдала, не скучала, просто знала, что всё это бессмысленно. Ещё живя дома, поняла, что матери всё равно, рядом она или нет. И поэтому никаких надежд не питала. Но стоило случиться непоправимому, как она всё бросила, и приехала.

В комнате зазвонил телефон. Алёна весьма неохотно поднялась и отправилась за ним. Правда, увидев на дисплее фото Вадима, заулыбалась ещё до того, как успела нажать кнопку и принять вызов. И постаралась убрать из голоса все задумчивые и расстроенные нотки.

— Привет, дорогой. Я как раз о тебе думала.

— Мне нравится, когда ты это говоришь, — произнёс красивый баритон, и Алёна перед своим мысленным взором увидела, как он неспешно передвигается по своему кабинету, поправляет узел галстука или подносит к губам чашку с кофе. Крошечную, с напёрсток. Вадим говорил, что настоящий кофе пьют только из таких маленьких чашек. Всё остальное — мещанство. Он частенько повторял это слово. — Особенно, когда ты думаешь обо мне, а должна бы работать.

— Я работаю, — соврала она. — Что мне совсем не мешает по тебе скучать.

— Ты так неожиданно сорвалась из дома. Я даже проснуться не успел, а тебя уже нет. Как Москва?

Алёна посмотрела за окно, на милый, но бесперспективный пейзаж.

— Стоит, что ей сделается?

— Надолго планируешь задержаться?

— Ещё два-три дня. Точнее пока сказать не могу. — Она добавила в голос мёда: — А ты скучаешь?

— Конечно. Сегодня утром пришлось самому варить кофе.

— Позвони Варваре Павловне, пусть приходит пораньше и готовит тебе завтрак, пока меня нет.

Вадим что-то буркнул себе под нос, после чего попросил:

— Позвони сама. Ты же знаешь, я всё равно забуду.

Алёна улыбнулась.

— Хорошо, я позвоню сама. Только не ходи голодный, пожалуйста.

— Не буду. Ужинать буду у мамы. Я уже сообщил ей, что ты меня бросила.

Алёна выдала смешок.

— Как тебе не стыдно? Но маме передавай привет. Я обязательно приглашу её на обед, как только вернусь.

— Она будет рада. А ты, пожалуйста, не флиртуй с клиентами, а то я каждый раз боюсь, что ты из Москвы не вернёшься. — Вадим смеялся. — Окрутишь какого-нибудь олигарха на покупку дома, и он тебе вместе с договором о купле-продаже руку и сердце подарит.

— Я у тебя красавица, да?

— Нереальная, — закончил он, и они вместе рассмеялись.

В дверь номера постучали, и Алёна обернулась. Настороженно глянула на дверь, не понимая, кто к ней мог пожаловать в гости. Да ещё в коридоре кто-то заголосил, да так громко, что Вадим на другом конце провода услышал и поинтересовался:

— Что это?

— Не знаю. Какой-то скандал в коридоре, — пришлось признаться Алёне, а он взял и переспросил:

— А в каком отеле ты остановилась?

Стук в дверь повторился, Алёна беззвучно ругнулась, направилась к двери, а Вадиму сказала:

— Солнышко, давай я тебе перезвоню? Это, наверное, горничная.

— Хорошо. Только перезвони обязательно. У меня, кстати, несколько вопросов по договору аренды на Комсомольской.

— Обязательно перезвоню, — проговорила Алёна, — совсем скоро.

Она повернула ручку, открыла дверь, а в ухо в этот момент понеслись лихорадочные гудки. Алёна руку с телефоном опустила, а сама разглядывала молодую девушку, что стояла перед ней. Довольно высокая, худая, светлые, крашеные волосы закручены в крутые кудри, а ярко-подведённые глаза странно сияли, будто девушка несказанно радовалась тому, что её видит. Правда, на горничную гостья была не похожа, никакой тебе униформы, на вкус Алёны одета она была дёшево и несколько вызывающе. В короткую джинсовую юбку и открытый розовый топ на тонких бретельках. Эти бретельки с явным натягом удерживали полную грудь.

— Что вы хотели? — спросила её Алёна.

А девушка подозрительно знакомо улыбнулась.

— Ты Алёна? А я Зоя. Твоя сестра.