Прошлым вечером легат как раз осуществлял обход бивака, когда его нашёл посыльный, доложивший о возвращении посланной на трофейные склады команды легионеров. Прибыли они, как и было обещано, на самоходах федералов, остановившись у клавикулы11 северного выхода перед шлагбаумом — делать полноценные ворота было не из чего и нечем, вот и воспользовались устройством, не раз виденным в плену. В любом случае, близость к лагерю федералов делала возведение каких-либо основательных укреплений занятием бессмысленным. Ждать появления сколько-нибудь серьёзного противника не приходилось, а против коварных лазутчиков куда важней были бдительные часовые, чем крепкие стены. Подавляющей же мощи оружия федералов и каменные крепостные стены не стали бы помехой, в чём Блазиус был совершенно уверен, и проверять это на практике, видят боги, абсолютно не желал. Во всяком случае, на себе. А вот на замке какого-нибудь из мятежных баронов — вполне... Потому вся фортификация ограничилась невысоким валом со рвом, которые устраивали ради дисциплины всякий раз, когда легион разбивал бивак на дружественной территории. Выданные федералами небольшие поясные лопаты, которые теперь были у каждого легионера, неплохо справились с этой работой.

За этими мыслями Блазиус подошёл к "правым вратам" бивака, у которых стояло три самохода, освещавших снующих вокруг них легионеров своими фонарями. Префект фабрум12, Секст Курий, был уже тут, аккуратно ведя опись — коротко отсалютовав легату, он продолжил свою работу. Под его внимательным взором, в сгущающихся сумерках легионеры разгружали из самоходов то, что удалось отыскать на складах. Отвлекать их легат не видел никакой необходимости.

— Мустела! — громко позвал он.

Опцион13 правой манипулы второй центурии первой когорты, Гай Минуций, обманчиво неуклюже вынырнул из-за дальнего самохода и рысцой побежал к командиру. Среднего роста, худой и жилистый, с широкими плечами и грубыми, будто вытесанными топором, ладонями — фигура с детства привычного к тяжёлому труду человека. Но длинное лицо, пересечённое шрамом от брови через сломанный нос до скулы, с широким лбом и большими карими глазами, выражало самоуверенность и ум. Блазиус в очередной раз поймал себя на мысли, что внешность опциона должна была вызвать смешанные чувства у всякого, кто видел его впервые.

Меж тем Минуций, не добежав шагов пять до легата, вдруг перешёл на строевой шаг федералов. Блазиус едва подавил вздох — два месяца на каторге не прошли ни для кого из пленников бесследно. Начальник каторги превыше всего, по видимому, ценил воспитательную силу строевой подготовки, и потому когда пленные не были заняты на работах или в нарядах, они проводили время на плацу, неподвижно стоя на построениях, раз за разом повторяя строевые приёмы и без устали маршируя. Всё это, разумеется, было для легионеров делом знакомым, вот только сами приёмы были непривычны, а в особенности строевой шаг. Приходилось идти, вынося прямую ногу с оттянутым вперед носком на пол фута от земли, а затем твёрдо ставя её на всю стопу. Центурионы федералов ревностно добивались от пленников безукоризненного исполнения шага, намертво вбивая навык. И дело они своё знали крепко — сам Блазиус подошёл к Её Высочеству именно этим шагом, машинально и не задумываясь. Теперь же он сам оказался на её месте.

— Сила и честь, легат! — вытянувшись по струнке, выкрикнул приветствие Минуций и ударил плотно сжатым кулаком около сердца.

— Сила и честь, опцион. Что удалось добыть лучшему проныре моего легиона?

— Прошу простить, сир Лепид, — покачал головой опцион. — Боюсь мне не быть сегодня добрым вестником.

— Но что-то же вы привезли? Доложи экстрактно.

Легат выслушивал доклад и мрачнел — хоть Минуций называл только приблизительные числа, но и так становилось ясно, что большей части своего имущества легионы лишились, как и предвидел сир Кравченко. После тщательного пересчёта легата ждал более точный отчёт от Курия, только рассчитывать не изменение общей картины было бы в высшей мере пустым занятием. Пусть эти шатры и верёвки, лопаты и мотыги, жернова и прочий скарб могли иному показаться чем-то маловажным, но Блазиус хорошо понимал, как от подобных "мелочей" зависит боеспособность его легионов. Единственным и сомнительным позитивным моментом было лишь то, что отпадала необходимость ломать голову, как тащить снаряжение в отсутствие лошадей и мулов. Нет, всех захваченных лошадей — две с небольшим сотни — им конечно вернули, но в масштабах трёх легионов такое количество было равносильно полному неимению.

— Сковород нашли много, тысячи полторы, — продолжал опцион. — Оно и понятно — что им сделается? А вот жерновов, значит, и не нашли вовсе...

Раздался характерный лязг брошенного на землю железа. Легионеры принялись скидывать груз из кузова самохода, нимало не заботясь о его сохранности. Легат подошел ближе и рассмотрел сваленные на земле доспехи, покалеченные магией федералов — смятые, изорванные, со следами огня. Глухо звякнув, в растущую кучу упал следующий пробитый нагрудник, затем ещё один.

— Зачем? — спросил он у опциона.

— Так считай без ничего остались, значит, а тут железо хоть и помятое, да доброе — инструмент хороший выйдет, только до кузни доберись. И в оплату работы пустить можно.

Блазиус коротко кивнул — легионы остались, кроме прочего, и совершенно без денег. Даже в жуткие моменты ночного разгрома нашлись те, чья жадность оказалась сильнее страха — покуда остальные отчаянно сражались, они ухитрились воспользоваться суматохой и сбежать, прихватив с собой легионную казну. Впрочем, достанься казна федералам, итог бы не изменился.

— Что же тогда чего по целее не взял?

— Так у этих-то хозяев точно уже не сыщется. Да и не то что бы совсем не взял... — опцион обернулся к самоходам и крикнул. — Вар!

Спустя мгновение из кузова ближнего самохода показалась голова одного из легионеров.

— Неси!

Вар кивнул, вновь скрылся в кузове и прежде чем легат успел что-либо спросить, спрыгнул на землю, держа в руке ножны, из которых выступал затейливый эфес.

— Как его увидел, так сразу и узнал, что это сира Лепида меч, ваш то бишь, — протараторил, как по заученному, легионер.

Легат принял у Вара посечённые ножны, и сделав шаг назад, быстрым движением освободил клинок — прямая полоса отточенной стали тускло блеснула в свете фонарей. Оплетенная серебряной проволокой рукоять удобно лежала в ладони и Блазиус, не удержавшись, сделал несколько замахов и выпадов, оценивая оружие. Удовлетворённый тем, как выходили и укол, и рубящий удар, легат поднял меч на уровень глаз, оценивая прямоту клинка. Ромбовидный в сечении и с плавным сбеганием к острию, тот был длиною локтя14 в два и немногим шире двух пальцев15 . Лишенный украшений, если не считать таковым узкий дол в сильной части, он красовался идеально ровными линиями и сложным узором самой стали, секрет которой гномы ревниво оберегали.

— Добрая работа, — пробором легат и перевёл внимательный взгляд на эфес.

Два вертикальных полукольца па-дана прикрывали изящно суженную пяту клинка, защищая пальцы, легшие на неё поверх прямой крестовины. Три горизонтальных кольца, закрепленных у верхних концов па-дана с внешней стороны меча, прикрывали тыльную сторону ладони. Завершали защиту три изящно изогнутые перекладины контр-гарды, также опускавшихся от па-дана, но уже с обратной стороны меча, и плавно "перетекавших" в переднюю дужку. И опять же, никаких украшений, только посеребрённая сталь и изумительное исполнение работы. Такой неброский меч мог стоить годового жалования легата.

— Я поначалу и не вспомнил его. Оно и понятно, меч то, сразу видно, не к доспеху, и оттого вас, сир Лепид, не видали с ним часто. Диво, что Вар упомнил. А стало быть, вернуть надо было, никак иначе, — глядя на Блазиуса предельно честными глазами, пояснил опцион.

— Спасибо за находку, — не моргнув глазом произнёс легат. — Самим-то посчастливилось найти что-нибудь своё, а, Мустела?

— Боги были милостивы — нашёл свой кинжал, отцом мне подаренный. И остальных удача не обошла.

Легат, точно знавший, что опцион был сиротой, лишь коротко кивнул и вложив меч в ножны, передал их своему ординарцу.

— Гай, сможешь привести в порядок?

— Сделаю, — едва глянув на ножны, ответил тот. — Кожа в хлам, но дерево и прибор целые, только и надо, что наново обтянуть. Если желаете к утру, сир Лепид, то бархатом можно — знаю у кого есть. Вот только...

— Сколько?

— За три "квадриги" сторгуюсь, сир.

Блазиус молча кивнул и достал из кармана сложенную пополам пачку бумажных рисунков, заменявших федералам деньги, и отсчитал три коричневые, с изображением квадриги и здания в традиционном имперском стиле. Ординарец молча же принял деньги и тут же отправился исполнять поручение.

— Хорошо, что вы отыскали "мой" меч, Мустела, но я бы куда больше обрадовался, найди вы шатры, — обернувшись обратно к опциону, сказал легат. — Без них легионам придётся сегодня засыпать, глядя на звёзды. Как и всю ближайшую декаду.

— Ночи тут мягкие, сир, так что не извольте беспокоиться — доводилось, значит, и в местах похуже ночевать. Да и пол-дюжины шатров-то нашлось. Их подлатать немного только и...

— Нет, пусть лежат, — перебил Блазиус своего подчинённого. — Сам же сказал, что ночи мягкие — полюбуюсь ночным небом.

Легат прекрасно понимал, что тех шести шатров не хватит и на старших офицеров легионов. А плодить лишние затаённые обиды в его планы не входило — и так хватало невысказанного недовольства произведёнными им назначениями.

Машину ощутимо тряхнуло, отвлекая Блазиуса от воспоминаний. Ехавший в голове колонны восьмиколёсный самоход принял влево, обгоняя медленно тащившиеся впереди по дороге телеги, гружёные какими-то коробами. Возница повторил манёвр ведущего и, по-видимому, угодил колесом в яму на обочине. Не слушая ругательств возницы, легат бросил взгляд в боковое окно, успев рассмотреть удивлённые лица землепашцев, некоторые из которых натурально открыли рты, разглядывая невиданные колёсные диковины, мчавшие мимо них. Хотя, судя по насыщенным охряным пятнам на холстинах, покрывавших короба, и на самой их одежде, то были рудокопы, а не земледельцы. Стариков, женщин и малых детей легат среди них не приметил, а значит везли они в Илион обожжённую болотную руду, а не бежали за стены города, спасая пожитки. Добрый знак.

— Если только не попадутся разбойничьей шайке по дороге, — пробормотал легат, задумчиво пробарабанив пальцами по рукояти меча, стиснутого коленями.

Гай не подвёл, и сразу после завтрака Блазиус держал в руках обтянутые коричневым бархатом ножны, блиставшие свежей полировкой прибора и источавшие слабый алхимический запах клея. Не долго думая, он подвесил их на перевязь вместо своего привычного кавалерийского меча и остался доволен результатом. Хмурое после ночёвки под открытым небом настроение легата сразу пошло в гору. Однако уже садясь в кабину самохода перевязь с мечом пришлось снять — для людей с привычным оружием машины федералов были слабо приспособлены.

Тем временем возница и его охранник продолжили переговариваться о чём-то своём. Блазиус разбирал отдельные слова, но общий смысл беседы ускользал от него. Всё же на каторге никто не озаботился полноценным обучением пленных языку — кое как научили понимать основные приказы с командами, и ладно. При общении с префектом выручило присутствие подозрительно хорошо владеющего "варварской латынью" чародея, выступившего переводчиком, но на дальнейшее явно просматривалась необходимость в самостоятельном освоении чужого языка.

Легат криво ухмыльнулся собственным мыслям. Ещё не так давно ему и в голову не приходило утруждать себя учением варварских наречий. Зачем? Во всей ведомой Ойкумене понимали латынь — всяк, кто хотел преуспеть в торговле ли, в учении ли, почитал за лучшее изучить её. Даже на Тёплом берегу и на Закатном материке хватало знатоков латыни. Язык гегемона знали всюду, а потому Блазиусу и не было нужды волноваться, что его могут не понять.

Однако tempora mutantur, et nos mutamur in illis16. И дело было совершенно не в том, что легату вдруг восхотелось узнать, о чём переговаривались возница с охранником — судя по интонациям, то была пустая приятельская болтовня. Что прежде могли дать Блазиусу варварские наречия? Ровным счётом ничего, кроме дюжины-другой смачных ругательств, которые он и так знал.

В отличие от них, язык федералов был теперь для него, как эмесаль фейри для магов — ключом от двери в мир тайных знаний и умений. Только не древних, а совершенно новых. Блазиус в полной мере ощутил на себе и теперь желал сам постичь новое, непривычное и действенное искусство войны, коим владели федералы. Именно для этого ему и нужно было без промедления овладеть их языком. Возможно даже, стоило найти этого Полакса и выпытать его методу обучения.

"Сразу после такой мелочи, как подавление мятежей и восстановление порядка в Восточном пределе," — мысленно осадил свой лингвистический энтузиазм легат.

— Да сам смотри! — довольно эмоционально воскликнул охранник, протягивая вознице небольшую магическую табличку, засветившуюся под его пальцами.

— За дорогой кто смотреть будет?! — в свою очередь отмахнулся возница.

Охранник пожал плечами и пробежался пальцами по табличке, нажимая светящиеся руны. Раздался мелодичный звон струн, к которому спустя мгновение присоединились ритмичные удары барабанов, а затем глуховатый голос запел свою грустную балладу. Блазиусу уже доводилось не раз слышать её в плену, и повествовала она о том, как лирический герой вопрошал оракула о своей судьбе, а затем просил у солнца обратить на него свой взор. Когда легату только удалось с трудом перевести балладу, вот это то обращение к солнцу и навело его было на мысль, что, возможно, федералы были гелиолатриями17. Но предположение тут же было отметено, стоило только вспомнить, как споро и умело применяли их пленители свою сокрушительную силу.

"Определённо ничего общего с кроткими и поступчивыми солнцепоклонниками, позабывшими, с какой стороны браться за меч," — ухмыльнувшись, подумал Блазиус.

Однако вопрос оставался открытым — религия федералов была загадкой. Это было одной из частых тем разговоров среди пленных в то относительно свободное время, которое выпадало им на каторге. Поначалу за проявление культа многие принимали торжественную песнь, что звучала на утреннем и вечернем построениях, сопровождая подъём и спуск трёхцветной сигны Федерации. Но впоследствии оказалось, что гимн этот, удивительное дело, был посвящён не какому-то божеству, но самому государству. Сей факт вызвал некоторое замешательство в среде офицеров, и даже породил собственную дискуссию о самой концепции гимна стране. Одни рассуждали о необходимости создания подобной хвалебной песни в Империи, другие же настаивали на неприемлемости заимствования варварских обычаев. Сам Блазиус от этой дискуссии воздерживался, справедливо полагая её занятием маловажным и бесперспективным. В отличие от вопроса религиозного.

Дело заключалось не только в том, что узнав о вере оппонента, можно было лучше понять логику его действий, и даже не в простом человеческом любопытстве. Нет, всё было куда зримей и, с точки зрения легата, тревожней.