А вот что последовало дальше... Венькин собеседник рухнул на землю, уткнувшись лбом прямо в сомнительного вида комья, напоминавшие чей-то помет, и закрыл голову руками, а подросток, схватив несчастного козленка, рухнул на колени и, не смея поднять головы, стал протягивать его нам с жалобными воплями. Впрочем, мужик вопил не менее жалобно.

— Он что, совсем того? — обалдело поинтересовалась я у Веньки, ошарашенная подобной реакцией аборигенов. — Можно подумать, фотоаппарата никогда не видели. И почем они нам этого симпатяжку продать пытаются? Нафига нам их козел сдался?

— Ничего не понимаю, — ошарашено ответил тот, — это какие-то неправильные арабы, и они делают неправильный намаз.

— А ты здорово по-арабски чешешь! На курсах учил, да? В Москве?

— Тссс! — неожиданно резко отозвался он, — и не арабский это вовсе... я сам не пойму...

— Вень, ну что стряслось-то? — я энергично дернула его за руку, — Хватит мне нервы мотать, в конце-то концов. Мало мне этих психов, еще ты тут неизвестно что из себя изображаешь. Я с вами тут окончательно с ума сойду, вот увидишь!

— Эй, мистер, ви а рашен турист, ви нид э такси, пли-из, — выдала я, что могла, в адрес аборигенов, но они только горше завыли. Ну что за дурдом на прогулке!

— Месье, он а безуан лё такси а льотель! Эск он а ля ватюр иси? — но и вторая попытка оказалась совершенно бездарной. Впрочем, французский тут вообще не в кассу, мы ж не в Алжире, в конце-то концов? Точно я в этом сумасшедшем доме последние остатки разума потеряю, а еще отпуск называется...

Не арабский это был язык, сразу стало понятно. "Йишлам лека" — так он сказал мне, и парнишка эхом повторил его слова. Что ж тут было не понять? Братья-семиты желают нам мира. Я чуть было не брякнул такое знакомое и родное "шалом алейхем", вот уж некстати было употреблять на территории Сирии язык основного противника! "Саляму алейкум", — едва сообразил я ответить ему по-арабски, ну должен же гражданин Сирии владеть языком Корана хотя бы пассивно.

А вот собственный его язык явно был ближе к ивриту, чем к арабскому. Так это же арамеяне, решил я. В самом деле, вот удача: я читал про сирийских христиан, армеян, совершающих богослужение на языке Христа и апостолов — и вот чуть ли не в первый день в Сирии я натыкаюсь на них! Жаль, что разговорный язык у них наверняка далеко отошел от того арамейского, который был мне слегка известен по недолгому моему знакомству с талмудической премудростью. Но договориться уж как-нибудь сумеем, в этом я был уверен. Должны же они понимать арабский!

Но арабский в моем исполнении они понимать категорически отказывались. Ну что ж, сложные отношения с династией Асадов, неприятие исламской культуры большинства... арамейский у меня, конечно, был в полном пассиве, не то, что иврит и арабский. Но разобрать смысл удавалось: мужик явно интересовался, кто мы и откуда. Обращался он при этом исключительно ко мне, как и положено на Ближнем Востоке: если женщина с мужчиной, то все вопросы решает он, на женщину и смотреть неприлично. Особенно когда у нее коленки голые!

А что Юлька дергала меня все время за рукав, так это она просто не знала местного этикета. Так что я, не обращая особого внимания, просто спокойно отошел в тень, куда меня пригласил местный житель, и присел вместе с ним на камень. Пообщаться было очень интересно. Надо, и в самом деле, объяснить ему, кто мы.

— Анахна... русин "мы русские" (арамейск.), — ответил я, с трудом подбирая слова. Но мой собеседник хотя бы понял, о чем это я.

— Канааниту? — переспросил он

Ну вот, хананеем меня обзывает. Кого у них обозначают этим словом? Палестинцев? Израильтян? И кого, интересно, местные арамеи пускают на фарш первыми: израильтян или палестинцев?

— Ля, ля "нет, нет" (арабск.)., — решительно замотал я головой, — анахна русин. Русийя, Москва, Кремль.

Лицо мужика не выражало ни-че-го, как будто я сказал "Буркина-Фасо". Ну вот, подумал я, поставляли им танки да калашниковы, денег ссужали без счета и без возврата, а теперь этот олух деревенский даже не знает, что такое Москва и где эта самая Русийя находится. Вот ведь неблагодарность людская!

— Анаку лемат-угарити "я из страны Угаритской" (угаритск.)., — сообщил он после долгой паузы с достоинством, даже как-то приосанился.

Не успел я сообразить, что это было — имя и фамилия, или же название деревни (этот простофиля, возможно, и не знает, где вообще находится Дамаск, вот же олух нам попался!), как вдруг в разговор бестолково вмешалась Юлька. Нет, все-таки есть что-то хорошее в этих восточных традициях... и только тут я сообразил, что вообще-то уже минут пять как ужасно хочу закурить. Надо бы, конечно, бросить, ну я в общем-то почти уже бросил тогда... но такое приключение без перекура оставить было нельзя.

Я протянул пачку мужику, предлагая ему сигаретку, он с недоумением на нее уставился, и тогда я закурил сам. Недоумение превратилось в полное изумление. Что ж, подумал я, у них, наверное, не принято курить во время разговора, надо бы как-то замять это дело, затушить, но очень уж хотелось курить, и тут...

Ну вот теперь она фоткать нас будет, — подумал я про Юльку, — девчонкам, что в пять, что в двадцать пять, главное — фоткать и фоткаться. Всё испортили мы со своим куревом и фотоаппаратом, ну как же можно восточного человека без разрешения снимать, они, наверное...

А вот то, что сделали они, не поддавалось никакому описанию.

— Леуммийя адаттинийя! "матери нашей, госпоже нашей" (угаритск.). — завопил и пал на колени мальчишка, протягивая Юльке козленка.

— Лепане адаттинийя кальнийя! "к ногам госпожи нашей припадаем" (угаритск.). — вторил ему заунывно старший, он и вовсе рухнул ниц, и надо признать, что в целом у них получалось довольно ладно. Только понять я не мог, что имели они в виду.

Надо сказать, что смотрелись мы очень глупо на фоне этого неожиданного намаза. Юлька даже еще их пофоткала, а я уж и не знал, что про них думать. Ясно было одно: группы нашей нигде не видно, местность выглядит совершенно незнакомой и без малейших признаков цивилизации. Можно подумать, что мы проползли под землей километров двадцать и вылезли в каком-то совершенно другом месте, куда еще не провели электричество и где не работает мобильник. Впрочем, свой я все равно оставил в отеле, ни к чему он мне был на экскурсии.

Да, экскурсия у нас явно не задалась...

Что ж, решение было только одно: выйти к вменяемым людям. Этот придурок, кем бы он ни был, вряд ли живет в пещере, и в его деревне, наверное, есть телефон, чтобы вызвать такси, карта — вообще какая-то современная жизнь.

— Что ж, — сказал я Юльке, — из-за одного любопытного носа мы сегодня из достопримечательностей осмотрели пещеру, а теперь, похоже, осмотрим родную деревню этого козленка. Во всяком случае, другого способа отсюда выбраться я не вижу.

— Можно подумать, я тебя за собой в пещеру на аркане тащила, — ехидно ответила она, — Кто тебя заставлял за мной следом лезть? А теперь я же еще и виновата. Шел бы себе спокойненько вместе со всеми — обошелся бы без экскурсии на козлиную родину. А теперь-то чего страдать?

Что ей ответить, я так и не нашелся. В самом деле, нечего, выбираться отсюда надо, и побыстрее, пока нас в розыск не объявили. А эти всё стоят и стоят на коленях, и что с ними делать?

— А все-таки, откуда ты знаешь арабский? — переспросила она.

— Арабский? — я растерялся. Не хотелось говорить сразу всего, особенно в этой стране... — я расскажу, обязательно. Но не сейчас, ладно? К тому же это не арабы. Это, кажется, арамеяне. Только какие-то слишком уж странные.

— Кто-кто? — переспросила она.

— Очень древний народ, арамеяне. Жили тут гораздо раньше арабов. Сам Авраам, по Библии, называл себя арамеянином. И Христос говорил с апостолами на арамейском языке, представляешь?

— Фигассе! — Юлька многозначительно кивнула. — Ты еще и по-арамейски рубишь? Круто!

— Ладно, давай его поднимем, что ли, — сказал я и подошел к местному жителю, который исчерпал запас заунывных заклинаний и приумолк. Да и мальчишка опустил козленка на землю и стал рассматривать нас пусть со страхом, но и с явным интересом.

Я тронул мужика за плечо, жестом попросил его подняться, он робко послушался. На лингвистические эксперименты меня уже не особенно тянуло, я обвел нас всех рукой и показал пальцами на ладони, что мы теперь пойдем. Потом сложил ладони домиком, сказал ему: "байт!" (слово общесемитское, должен понять), и ткнул его в грудь. Дескать, все вместе пойдем к тебе домой. Повторил второй раз и третий. Мужик, кажется, обо всем догадался.

Он повернулся к мальчишке, что-то резко ему приказал, тот передал ему козленка и куда-то побежал, только пятки засверкали. Пятки? В самом деле, мальчик был босиком (это по камням, по бездорожью, по колючкам местным), и вообще я только теперь заметил, как бедно, на самом деле, оба они были одеты: мужчина в какую-то тунику, порванную и зашитую во многих местах, а мальчик так и просто в набедренную повязку. Последние бедуины так не одеваются, на самом-то деле. И куда только он побежал? Предупредить остальных? И как они нас встретят? Приключение становилось каким-то тревожным, хотя Юлька, кажется, этого не понимала.

Но мужик, взвалив на плечи несчастного козленка, с величайшим почтением звал, а точнее, приглашал нас в путь, причем обязательно хотел, чтобы мы шли первыми. Не очень было приятно ощущать за спиной дыхание такого психа, но что поделать — мы пошли.

Дорога оказалась не слишком длинной, километра полтора. Впрочем, и дорогой ее назвать было трудно — просто хорошо утоптанная тропинка, видно, что по ней ходили, а порой, судя по помету животных, ездили на ослах или верблюдах. Шли мы на запад, в сторону моря, и я не мог понять, почему, собственно говоря, здесь не было ни одного отеля, ни одного кусочка асфальта, да что асфальта — элементарной лавчонки, домика — совершенно ничего. Что за экологический оазис?

Скоро нам попалось какое-то чахлое поле пшеницы за невысокой каменной изгородью, потом еще и еще одно, небольшой виноградник... Людей не было видно, только где-то вдалеке, на склоне холме, брели овцы с пастухом.

Завидев их, наш спутник остановился и закричал, что было сил: "Пу илями! Банта-илима баa!". Ну да, всё понятно: здесь илями, банта-илима пришла. Всё понятно. Будем надеяться, что это так у них называют не обед из двух блюд в нашем лице, и не заложников, которых потом обменяют на мешки долларов.

Далекий пастух откликнулся, переспросил, наш спутник, повторяя свою "банта-илима", что-то объяснил ему, и пастух, вот чудак человек, точно так же пал на землю в нашу сторону. "Йишлам лека", — на всякий случай крикнул я ему выученное приветствие на местном наречии, и судя по тому, что он поднялся на ноги, это его удовлетворило. Хорошо все-таки, что языки я с детства ловлю на лету.

— До чего же бедно они тут живут, — задумчиво сказала Юля и сфоткала пастуха.

— Зато вежливые очень, — ответил я, — прямо на землю падают, когда здороваются.

— Может, и нам так надо? — с сомнением спросила она.

— Кажется, нет, мы у них что-то вроде больших господ. Банта-илима ты у них какая-то.

— Сам ты банта-илима! — возмутилась девушка, — завел меня непонятно куда, и еще обзывается!

— А ты лучше батарейки побереги — мы в деревню когда придем, там наверняка много интересного будет.

— У меня запасные есть.

— И еще ты вот что... ты не особенно их в открытую фотографируй, ладно? А то видишь, как они непредсказуемо реагируют.

— Да ладно тебе, раскомандовался, — отмахнулась она. — Не захотят фотографироваться — сами скажут. Ну или дадут как-нибудь понять, не маленькие, в конце концов. Зато где ты еще такие кадры возьмешь? Пользоваться надо, пока момент есть!

Вдали уже вовсю синело море, а перед ним показалось что-то вроде селения. Местность была по-прежнему пустынной, и только навстречу нам кто-то двигался по дороге.

— Юлька, — сказал я, внутренне собираясь, — я не знаю, кто эти люди и чего им надо. Но в случае чего — беги, быстро беги куда-нибудь вдоль берега, ты наверняка найдешь там людей. Полиция по-арабски — "шурта", громче кричи это слово, а потом расскажешь им, где меня искать. А я их задержу.

— Ага, щаззз, вот только бегать мне по такой жаре и не хватало, — засмеялась она, — ты посмотри, как они нас принимают...

— Пока не вижу, — мрачно ответил я, — всякое может быть, а я вообще-то...

Но договорить нам не дали. Процессия метров за двадцать до нас остановилась и встала в ожидании. Было там человек около пятнадцати, все мужчины, впереди стоял колоритный старик с седой бородой, и одет он был в такую же тунику, как и все, но поновее, поприличней. Мужичок наш как-то приотстал, и мальчишки не было видно, а мы смело пошли людям навстречу, и на всякий случай я пару раз крикнул "Йишлам лека".

А Юлька, вот глупая, ну совсем не бережет батарейки! — сфоткала эту группу со вспышкой. И еще раз, и еще!

"Банта-илима баa!" — с горестным воплем народ повалился на землю. Может, это на местном языке означает "не надо нас фотографировать?"

И только тут до меня дошло: ну конечно, общесемитские корни! И падежные окончания, как в арабском. Точно.

— Юлька, они нас называют детьми божьими. Серьезно! — ошарашено сказал ей я, — Вот что такое "банта-илима".

— Какие еще "божьи дети"?! — чуть не заорала я, — Ты что, тоже рехнулся, как все тут?

Пожалуй, вопить подобным образом на малознакомца было не слишком прилично, но меня вся эта прогулка на родину козленка стала уже порядком раздражать. Мало того, что давно уже хочется есть, так вокруг еще эта толпа придурков... А мне, между прочим, давно уже в кустики надо. Но не будешь же постороннему мужику жалобно скулить "Венечка, я писать хочу!"

И только впереди подходящий куст нарисовался, так на тебе, демонстрация, только что флагов и портретов почетных гостей не хватает. Мама рассказывала, они так всяких иностранных гостей встречали, еще до моего рождения. Топтались толпой где-нибудь на Ленинском и приветствовали дорогих товарищей Нубарака Карамеля с Вероникой Кастро. Нет, Вероника — это из совсем другой оперы, кажется. И вообще, ну их всех нафиг, писать хочу и все тут.

— Вень, подожди минутку, я быстренько, — сунула я парню в руки свой рюкзак, — Только пусть эти дядьки за мной не шляются, ладно?

Но этот придурочный (точно у них тут заразное что-то, вроде, нормальный мужик полчаса назад был, а туда же, свихнулся просто на глазах) цапнул меня за руку и сквозь зубы прошипел "От меня ни на шаг, поняла?".

— А в сортир тоже с тобой за ручку? — ехидно поинтересовалась я, но тут встречающая делегация опять что-то загалдела на своем птичьем языке, наш конвоир включился в общий клекот, и я поняла, что лучше не рыпаться. Тем более, что венькины пальцы на моем запястье сомкнулись ничуть не хуже наручников.

— Ты можешь наконец объяснить, что весь этот балаган означает? — спросила я, когда гвалт слегка утих. — Сколько можно радоваться? Они что, дикие совсем, белых путешественников не видели никогда? Может, у них и радио с телевизорами тоже нет? И что туристы в природе водятся, они тоже не слышали никогда?