Степное солнце

— Нет, — одновременно выдохнули Имк и Заур.

— Мама, ты же знаешь, меч тупой был, — тихо добавил младший сын арада.

— Хорошо! — Самсара перевела взгляд на лепешки, которые, подумалось Манат, готовились к тому великому походу на Большой Арад, о котором говорила Сати. — Мне не хватало сейчас только лечить тех, кто должен быть на Большом Совете и на Великом Выборе.

Послышались два дружных выдоха, которые, слава богам, ушей Самсары из-за потрескивающего огня не достигли.

По обе стороны от Манат возникли ее друг и Заур, который превышал девочку и Имка на добрые две головы.

Перед ними раскинулся стол полный яств — лепешки уже готовые лежали на деревянных подносах, и каждая источала свой аромат сытости, каждую хотелось попробовать. Самсара повернулась к помощнице, которая как раз укладывала в чан очередной кусок теста, готовый превратиться в самое настоящее чудо.

Тогда-то и потянулась к сочным хлебам рука. Подхватив лепешку, Заур едва слышно зашипел, обжегшись о горячее тесто. Сверкнул кинжал, на который горячая сдоба и была безжалостно насажена. Однако, Самсара в этот самый момент решила наконец высказать троице свои пожелания и приказы, и оружие как-то совершенно неожиданно оказалось в руке северянки. Та сжала рукоять непроизвольно, слишком пораженная, чтобы откинуть, да и не учили северянку бросать то, что драгоценнее тканей и украшений — хлеб.

Вторая жена от удивления открыла рот, как и северянка, рассматривающая зажатое в руках оружие с пахучим куском прожаренного теста.

— Если ты голоден, сын, достаточно попросить! — как ни странно, хозяйка не прогневалась.

Молодой воин понурился, правда, только для того, чтобы спрятать улыбку, и забрал кинжал из ручки Манат.

— А! — кисть улянки взметнулась вверх, заставив многострадальную лепешку, едва снятую с острия застыть у самого рта юноши. — Ты не попросил!

Пальцы второй жены, перепачканные в муке, забрали Заурову добычу и к полному восторгу Манат протянули лепешку девочке.

Ей! С маслом! Такие лепешки едят только воины! Ведь масло обменивалось на много-много выделанной кожи у тех, кто пересек море, вместе с вином в сосудах с такими тонкими горлышками, что и рука девочки не всегда туда могла пролезть.

— А тебе простой! — запеченная румяная лепешка полетела в руки хмыкнувшего старшего брата Имка.

А вот Манат так и застыла, сжимая в ручонках горячую липковатую сдобу.

Но ведь звали же северянку, чтобы отругать за что-то! Может, и у нее отберут ароматный кругляш, едва она поднесет его ко рту?

— Ешь! Когда хлеб горяч — он вкуснее, — Самсара улыбнулась девочке и повернулась к помощнице, которая выгребала золу из второго очага.

А ведь Имк — не воин, ему такой хлеб еще не положен был, и Сати никогда такой не пробовала, наверное... И мама. Круглая лепешка лишилась внушительного куска, задышавшего и расправившего воздушную мякоть, этот кусок и был протянут Имку. Мальчик сглотнул, округлив глаза, но, чуть повременив, взял хлеб, кивнул, не глядя, и жадно впился в лепешку зубами.

Заслышав сосредоточенное сопение и чавканье, Самсара обернулась и бровь ее удивленно приподнялась, странным взглядом окинула вторая жена арада маленькую северянку, прижавшую к груди оставшуюся часть лепешки.

— Видела твои заштопанные рубахи, девочка. Сделано хорошо, но пару дыр ты проглядела. Доделай к утру. И попроси Беча, чтобы налил тебе малый кубок вина. Снеси своей матери. Ребенок вот-вот родится, ей не повредит. Уж больно могуч младенец в ее чреве. Боги не зря сделали арадом Нура, даже семя его сильно, уж мне ли не знать! Иди.

Манат, все еще прижимая в груди лепешку, бросила взгляд на друга, который, видимо, еще нужен был матери, как и его старший брат, который кинутую Самсарой лепешку есть не стал а положил на край стола, и поковыляла обратно в светелку к Сати.

У самой двери застал ее оклик Самсары, после которого хотелось девочке удивленно сесть.

— На Большой арад со мной поедешь. Помогать будешь. Штопки там будет, хоть отбавляй.

* * *

Сати встретила Манат удивленным взглядом. Северянка показалась ей бледнее обычного, да и глазенки как-то странно сияли. Кусок лепешки девочка с благодарностью приняла, но отложила, оставив на конец работы, и поинтересовалась, не сильно ли ругала мать.

Ман покачала головой и поведала сестре о том, что Самсара желает, чтобы северянка поехала с ней.

Сати удивленно вскинула голову, оторвав взгляд от нитей.

— Видно хочет попробовать все же найти тебе мужа, — поведала Сати, но в голосе ее сквозила скорее жалость.

Северянка не была похожа на диких кошек — варанок, которые у степняков считались достойными женами, не была она и улянкой, больше похожей на кошку домовую, способную огрызнуться, но более ласковую. Маленькая северянка походила на гусенка, который, мало что хромый, так еще и весь нескладный. Да и светлые волосы и огромные голубые глаза, которые в любой толпе не затеряются, были слишком необычными. Может, если бы она была в летах и имела хоть малость фигуру сложившуюся женщины, младшие воины на нее и посмотрели бы как на диковинку, привезенную издалека, но сейчас лишь получит она насмешек и любопытных взглядов вдосталь. Хотя, если у арада вскоре родится ребенок от северянки, кто знает, каким боги сделают его? Может отец и мудро поступает, раз хочет показать Манат среди своего арада.

Глава 3

Живот не давал Хельге нормально спать и двигаться уже пол оборота луны. Тот, кто жил сейчас там, и правда, был сильным. Она порой удивленно охала и замирала, когда маленькая ножка или ручка требовали выпустить малыша на волю. То, что ребенок в чреве северянки — мальчик, никто не сомневался, сама жрица, водя рукой по животу третьей жены арада, прицокивала языком, поражаясь силе младенца. А Манат, устроившись подле матери и слушая ласковые заверения о том, что сама она была самым нежным ребенком, который будто гладил изнутри, придумывала брату местные имена, грустя лишь по тому, что нарекать его все равно будут отец и жрица.

Как только поняла Хельга, что под сердцем ее бьется новая жизнь, мир вокруг чужестранки начал с поразительной скоростью меняться.

Все в араде относились к беременным с уважением и осторожностью, Хельга почувствовала это на себе, едва понесла от Нура дитя. Ей помогали, не давали носить тяжести, лишний раз не позволяли наклоняться. Просьбы исполняли даже свободные общинники, причем, вперед собственных нужд. Но показалось северянке, что случилось что-то большее — род-племя наконец приняло ее, словно кровь их отныне стала единой. Самсара — настоящая хозяйка Большого Дома, рассказывала как-то ей и Манат, сидя за работой, что раньше у варанов и улян, были одни предки. Это потом жизнь степная сначала развела народ, разбив на гораздо большее количество племен, чем могла сосчитать маленькая Ман, загибавшая пальчики при каждом названии, а после нападения Империи Степь снова начала сводить всех, объединяя под властью одной руки, смешивая кровь. Испокон веков еще от тех предков пошло, что богиня Мать-прародительница была в большом почете, как и любая беременная женщина — ее преемница. И теперь Хельга для жителей арада перестала быть чужой, она была ныне продолжательницей рода, благословенной Великой Матерью и теперь уже не важно, откуда она пришла.

Степняки считали, к лошадям, которые носят потомство, подход один — едва поняв, что кобыла отяжелела, они старались ездить на ней или выгонять на простор как можно чаще, думая, что это облегчит приход жеребенка в мир, закалит его. Беременные степнячки поступали также, до родов стремясь больше двигаться. В меру, конечно. Этого уклада жизни придерживалась и северянка, помогая всем, чем могла: перебирала зерно, готовила, когда разрешили, помогала с чисткой и засолкой рыбы. Хельга даже порадовалась такому обороту, ведь ей, женщине, не привыкшей бездельничать, мало что давали делать после приезда в арад.

Сейчас Хельга трудилась над вышивкой и ждала дочь в их комнате — спальнике, где они и жили вместе с Ман. Здесь же обитали все жены арада, дети, чернавки и ближние рабыни. Сам вождь имел отдельную комнату с ближними воинами, не обремененными семьей. Те же, кто имел жену, детей и иных родственников, селились отдельным домом. Так жила подружка Манат, дочь общинника-гончара Гуаша. Ее дом стоял вдоль длинной стены, ограждавшей арад, и состоял он всего из одной комнаты, в которой и спала вся семья. В Большом же Доме было разделение, ведь не потребно, чтобы воины спали с малыми детьми и женами самого арада, вот у Манат, Хельги, Сати, Имка, Самсары и были отдельные покои. Мать Заура была воительницей и могла спать, где хотела, обычно все же предпочитая обитать с женщинами, ибо единственное, на что первая жена позволяла себе жаловаться, так это на громоподобный воинский храп, который странно, что весь арад не будил.

Завидев дочку, Хельга от удивления привстала. Манат несла кубок, до краев наполненный красной пахучей жидкостью, аккуратно, не торопясь, стараясь идти вдоль стеночки и даже опираться рукой, чтобы не расплескать драгоценный напиток. Его пили те, кто убивал врагов, ибо цена его была неисчислима для маленькой северянки: огромное количество мяса, рыбы, кожи, шерсти выменивалось на лаковые амфоры, от которых пахло дальней страной, морем, которое они преодолели, руками людей, которые собирали виноградные гроздья.

Сати рассказывала, что старшей дочери арада довелось попробовать виноградную гроздь, что вырастили Пересекшие море уже здесь, в своем новом обиталище. Сладкие ягоды лопались на зубах, выпуская из-под тонкой кожицы сок, чем-то напоминающий мед и мякоть, таявшую на языке. Самсара тоже пила вино перед самыми родами, когда носила Имка, все понимали, что в животе ее растет сын, так пусть он попробует силу напитка, чтобы вырасти и стремиться к тому, чтобы сидеть там и с теми, кому его подают.

Манат, пока раб, охранявший драгоценные кувшины, осторожно наливал в чашу красную дурманящую воду, даже стало известно, что Пересекшие море всегда удивляются тому, как пьют вино в Великой Степи. Оказывается, жители Империи разбавляют его водой, а вот степняки никогда так не кощунствовали, стараясь полностью прочувствовать вкус виноградного сока, считая, что разбавлять — переводить прекрасный продукт, все равно, что пить разбавленное молоко. Кто ощутит его вкус и жирность, если вместе с ним в чашке будет плескаться безвкусная вода?

— Мама, это тебе! — девочка протянула третьей жене арада драгоценный напиток.

Хельга отложила шитье и приняла кубок и рук дочери.

— Самсара сказала, что тебе станет легче, — девочка уселась на низенький тюфяк, укрытый бараньей шкурой и поджала уставшую ногу. Ей сегодня пришлось поработать. И не раз исходить из конца в конец Большой Дом с поручениями, да еще успеть заштопать пять рубашек.

Когда Хельга осторожно пригубила вино, Ман вдруг вскочила, всплеснув руками, она-то растяпа совсем забыла про лепешку. Та все еще лежала на дне сумки, которую носила через плечо на длинной веревке девочка. Конечно же, дивный хлеб остыл, но он все равно источал неповторимый аромат. Манат развернула тряпицу и протянула лепешку матери.

— Вот! В масле!

— Откуда ты это взяла? — удивилась северянка.

— Самсара дала. Сати сказал, что он вкусный!

Хельга улыбнулась, ее ладонь мягко коснулась головки девочки, приглаживая выбившиеся из косы прядки.

— Ешь, мое солнышко, я не голодная.

— Но тебе нужнее! — воскликнула малышка.

Разумеется, третья жена и ее дочь в араде не голодали. Все было: и молока, и сыра вдосталь, и рыба, и лепешки, и корни, и травы, что давали огороды, и каши. Но жидкое золото из далекой жаркой страны придавало печеву особый вкус, делая его жирным и ароматным.

— Ешь! — Хельга осторожно пересела ближе к дочери и, отщипнув крохотный ломтик, чтобы успокоить девочку, отправила его в рот, запив вином.

Малышка с недоверием посмотрела на мать, та кивнула, ласково улыбнувшись, и Манат рискнула откусить кусочек, вскоре уже уплетая лепешку за обе щеки.

Хельга приобняла дочь. Когда-то давно в другом мире, северянка ела масло и пила вино и меды. Отец Манат был одним из первых воинов дружины их правителя, он всегда возвращался домой с богатой добычей. Только однажды вместо кораблей их вождя приплыли совсем другие с черными воронами на корме. Те, кто прибыл на них, разорили и уничтожили поселение, убивая стариков и забирая в рабство женщин и детей. Раньше Хельга гордилась своей красотой, но в тот день она прокляла ее. Красивых рабынь не всегда оставляли себе, их выгоднее было продать, а не портить, так и отправилась северянка из родного края на далекий Юг, меняя хозяев и корабли. И, может быть, была бы она уже наложницей какого-нибудь жителя Империи, о которых на кораблях среди рабынь ходили страшные слухи. Но вмешалась судьба. И при перегоне с одного корабля на другой ее среди прочих увидел Нур, торговавший с северянами.

Лишь прожив в араде почти целых двенадцать лунных оборотов, Хельга поняла, сколько заплатил степняк, чтобы ее отдали вместе с маленькой дочкой, которую везли в те же гаремы, предполагая, что если девочка пойдет в мать, красота ее лица и фигуры затмит увечье.

Слухи о варанах ходили среди рабынь не лучше, чем об имперцах. Но Нур тронул сердце северянки, не дав ей разлучиться с дочерью. За это она была с ним ласкова. И видят боги, ей и ее малышке никто в араде зла не причинял. За что Хельга неустанно благодарила всех богов и степных и северных, а еще молилась она за Сиггрид.

Иной язык, иные нравы. Северянка понимала, что дочери придется жить здесь, среди степняков, и коль прозвали ее именем Манат, пусть и привыкает к нему девочка, так ей легче будет. Но в сердце Хельга звала дочь так, как нарекли ее она и ее отец, чье тело, пронзенное стрелой, отданное на растерзание воронам и ветрам, так и осталось на далеком Севере. В другой жизни...

— Самсара сказала, что я отправлюсь с ней на Большой арад!— детский голосок колокольчиком зазвенел под ухом впавшей в воспоминания Хельги.

— Я знаю, солнышко мое! Я сама ее об это попросила! И арада Нура, — мать ласково поцеловала дочь в лоб.

— Ты? Но почему?

Девочка даже лепешку отложила, пораженно уставившись на мать.

— Потому что коль позволяют боги, хочу я быть за твою судьбу спокойна. Тебе нужен муж-защитник, тот, кто даст дом и семью моей красавице.

— Да нет, — девочка понурила голову, — мне не стать такой как Сати или Самсара.

— А ты и не должна быть такой. Ты родилась там, где правят льды, а не степь, где светило чаще блеклый шар, чем обжигающий круг. Ты и должна быть другой. Но поверь мне, солнце мое, найдется тот, кто узрит в тебе красоту.

— А зачем куда-то ехать? — Манат обняла мать, вдруг осознав, что вскоре ей будет не к кому прижиматься по ночам. Мама останется здесь, в араде.

— Потому что арад Нур принял тебя в семью, когда взял меня в жены. Его власть простирается и над тобой.

— Он стал моим отцом? — в огромных глазах Ман купалось непонимание.

— В каком-то смысле да, теперь он решает, за кого ты пойдешь. Арад даст за тебя приданное, а сам сможет породниться с кем-то из других арадов. Тут так принято поступать с детьми вождей. Дочери уходят, сыновья приводят.