Картина будущего у российских фантастов

Параллельно проводится масштабная акция по организации крушения Америки. После этого крушения мир становится действительно многополюсным.

Еще одним показательным примером является 'Выбраковка' Олега Дивова (1997 г.).

Это вариант 'фашистского' будущего для России 10-20-х годов 21 века. Россия представляет собой почти тоталитарное государство. Основной идеей правящего режима является следующая: Россия должна стать обществом прежде всего для нормальных, добропорядочных граждан, а экономическое процветание — приложится. Поэтому важнейшую роль играет практика 'выбраковки'. Особая спецслужба выбраковщиков, немедленно по выявлении ликвидирует всякого рода 'отбросы общества'.

Уже в 2004 году появилась книга Виктора Косенкова 'Новый порядок' — почти 'клон' 'Выбраковки'. В ней представлена картина будущего, в которой российский президент решил насаждать 'диктатуру закона' несколько другим способом. Создается новая силовая структура ОЗГИ (Организация по Защите Государственных Интересов). Главная ее особенность в том, что отбираются в нее люди, питающие отвращение к товарно-денежным отношениям и, следовательно, по определению неподкупные. Отчетливо выраженной идеологии в 'Новом порядке' нет, если не считать высказываний главного героя в духе: русская идея должна заключаться в том, 'чтобы все идеи в мире были русскими'. Как и в 'Выбраковке' на неясном идеологическом фоне главную роль приобретает исключительно 'практическая' идея очищения общества от больных элементов посредством специально созданной для этого организации.

К концу 1990-х, началу 2000-х наметилась другая тенденция. Картина 'идеологического' будущего стала вытесняться картиной будущего 'технологического'.

Такой поворот связан с тем, что Россия окончательно вступила в эпоху постмодернового 'индивидуализированного общества' (З.Бауман). В 'индивидуализированном обществе' индивиды уже не верят в способность 'большой политики' решать их проблемы и склонны воспринимать сложившийся социальный порядок как неизменяемый индивидуальными и коллективными усилиями. Далее, к началу 21 века обнаружилось, что идеологическая парадигма реваншизма исчерпала себя и фактически стала частью дискурса истеблишмента. Кто желал революционных изменений, теперь должен был отказаться от попыток найти их источник в некоем идеологическом Граале. Оставалось терпеливо ожидать, что будущее придет к нам само со стороны 'базиса' ввиду неотвратимого прогресса науки и техники в глобализированном мире.

Произведения Романа Злотникова 'Виват, император!' (2001 г.) и 'Армагеддон' (2002 г.) в определенном смысле переходные. С одной стороны речь в них идет о реставрации монархии. Иначе говоря, наличествует привычная для фантастики 90-х линия идеологического реваншизма. В то же время основной источник изменений проистекает вовсе не из монархической (имперской) идеи.

Источник этот в расе людей (или подвиде), обладающей вечной жизнью и способностями, превосходящими способности обычного человека. Формирование сообщества таких людей, объединенных корпоративными узами и общей целью возрождения России становится первым шагом к восстановлению империи. Когда Россия становится империей, то ее облик определяет далеко не только новая форма правления, а активное развитие высоких технологий по ряду направлений. Империя становится 'страной будущего' и именно это позволяет ей в итоге объединить человечество после войны с НАТО и Китаем и ядерной зимы.

В романе Андрея Плеханова 'Сверхдержава' (2001 г.) Россия переживает эпидемию 'чумы' и гражданскую войну, после чего начинает процветать. Она становится страной, на голову превосходящей остальной мир в сфере науки и техники. Особенно поражают изменения, произошедшие в сознании людей. Из задерганных и озлобленных жителей нищей страны россияне превратились в доброжелательный, законопослушный, трудолюбивый народ, ведущий здоровый образ жизни и постоянно занимающийся самообразованием. Правда, как выясняется, таинственная 'чума' была специально выведена неким генетиком Ступиным. Ее эффект состоял в многократном повышении внушаемости. После 'обработки' населения 'чумой' правительство использовало широкую систему гипноизлучателей, встроенных в телевизоры.

В истории будущего в романе 'Последняя башня Трои' Захара Оскотского (2004 г.) в 20-е годы 21 века Россия переживает краткий период фашистской диктатуры, которая наводит порядок на некоторое время, но не может решить задач модернизации и распадается сама собой.

Облик мира 2085 года обусловлен тремя факторами: последствиями 'контрацептивной войны' Запада против Третьего мира (население земли составляет всего 3-4 миллиарда человек); достигнутой с помощь новейших достижений медицины продолжительности жизни до 130-150 лет; переходом на термоядерную энергетику и применение водородного топлива. Россия в политическом смысле напоминает сегодняшнюю 'управляемую демократию'. Место ее в экономической миросистеме Запада остается прежним, только поставляет она не нефть, а редкоземельные металлы.

В отличие от большинства произведений Юрия Никитина 1990-х, его 'Трансчеловек' (2006 г.) дает картину будущего, наступившего не столько в результате реализации какого идеологического проекта, сколько вследствие бурного развития технологий, изменяющих саму природу человека.

Будущее в 'Трансчеловеке' — это глобализированный мир, в котором прежние культурные и межнациональные противоречия уже не играют решающей роли. Основное противоречие — между теми, кто идет в ногу с прогрессом и стремится подстегнуть его и теми, кто цепляется за прошлое, хочет жить 'проще'. 'Простые' люди не могут помешать 'трансчеловекам' изменять себя с целью выйти за пределы возможностей бренного тела, потому что демократии как таковой уже нет. Но большинство получает что-то вроде 'титэйтмента' по Бжезинскому — высокий уровень жизни, изощренные виртуальные миры, даже возможность заниматься наукой. В сущности, человечество разделяется на два подвида: 'простых' людей и 'трансчеловеков' — немногочисленное, но влиятельное меньшинство. Из 'трансчеловеков' затем выделяются 'зачеловеки', которые не побоялись окончательно порвать со своей бренной биологической природой.

Отметим, что практически во всех перечисленных произведениях обнаруживаются три общие черты. Во-первых, Россия относительно недалекого будущего — это чрезвычайно модернизированная страна, нередко опережающая остальной мир в сфере высоких технологий. Во-вторых, ключевым фактором становятся изменения самой человеческой природы или же активное воздействие на эту природу. И, в-третьих, Россия станет частью глобализированного мира, вне зависимости от того, будет ли она этом мире главенствовать.

Стремление видеть Россию на переднем крае развития науки и техники — естественное желание, не требующее комментариев. Лозунг-пророчество '21 век — век биологии', звучащий уже довольно давно — это не лозунг очередной утопии земного рая, а лишь обещание новых возможностей. Это не более чем возможности решения некоторых старых проблем, пусть даже и проблем очень сложных. Их решение не отменит полностью старого культурного наследия, а если и отменит, то последствия могут быть и весьма печальными. Поэтому произведения Никитина и Злотникова вряд ли можно назвать утопиями, а произведения Плеханова и Оскотского скорее похожи на антиутопии. Впрочем, идеологически-реваншистские романы 1990-х также мало походили на утопии: не было ничего утопического в том, чтобы описать как давно известная идеология или религия может быть опробована в российских условиях. В условиях глобального мира утопиям прошлого не остается места, а сами по себе достижения научно-технического прогресса не являются достаточными основаниями для построения новых утопий. Зато они дают надежду на действительно иное будущее, даже если это будущее несет новые опасности. Для страны, на протяжении последних лет находившейся в каком-то 'бесконечном тупике', такая надежда уже многого стоит.

Но что такое в действительности 'иное будущее'? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно взглянуть на перечисленных выше авторов уже не с точки зрения их разделения на идеологов-реваншистов и 'технологов'. В определенном смысле такая классификация только затемняет суть проблемы.

С точки зрения сторонников школы миросистемного анализа специфика русской истории определяется периферийным положением России в западной капиталистической миросистеме — в качестве сырьевого придатка развитых стран и, временами, одного из гарантов европейской стабильности. И поэтому вариантов поведения у России не слишком много: пытаться укреплять свое положение, максимизируя выгоды из него; попытаться выйти из доминирующей миросистемы и создать параллельную ей миросистему; попытаться изменить саму миросистему.

Россия на протяжении своей истории испытывала все эти варианты с переменным успехом. Петровская империя была встроена в миросистему и во времена Екатерины Великой достигла наиболее благоприятного для 'периферийной империи' (термин Б.Кагарлицкого) положения в ней. Советская Россия в качестве задачи-максимум преследовала цель изменить миросистему, но пришлось ограничиться временным выходом из нее и созданием альтернативной миросистемы — 'соцлагеря'. Сейчас мы снова находимся в той же миросистеме, но на худших позициях, чем дореволюционная Россия.

Характерно, что фантастика 90-х практически не дает примеров будущего, в котором Россия преобразовывает миросистему. Исламские проекты Ю.Никитина и В.Михайлова — это в лучшем случае призыв создать параллельную миросистему исламских государств с центральной ролью России. В фашистском и следующим за ним демократическом будущем России по О.Дивову не наблюдается и такой ограниченной попытки. Фашистская Россия автаркична, а демократическая, по всей видимости, просто возвращается в миросистему. Точно так же обстоит дело и в 'Новом порядке' В.Косенкова. Проект же Ю.Козенкова — это скорее проект разрушения наличной миросистемы без ясных перспектив в дальнейшем.

Удивительно и парадоксально следующее: проблема 'Россия и преобразование миросистемы' нередко осознавалась в фантастике 90-х в 'превращенном' виде.

Это выражалось в том, что данная проблематика в проблематику конспирологическую и эзотерическую. Знаменитый вопрос 'кто виноват?' происходит из двусмысленного положения 'периферийной империи', у которой вроде бы все есть для процветания и величия, но которой по каким-то таинственным причинам почти никогда не удается достигнуть того и другого сразу. Вопрос 'кто виноват?' в конспирологическом и эзотерическом восприятии ряда фантастов преобразуется в вопрос: 'кто же на самом деле правит миром?' Поэтому, например, герои романов Сергея Алексеева, Евгения Гуляковского, Юрия Петухова, Анатолия Афанасьева, Владимира Головачева и др. пытаются разрешить свои проблемы на уровне какого-то более глубокого и 'действительного' слоя реальности. Они пытаются преобразовать именно этот слой, где борются правящие миром потусторонние силы, следствием чего станет изменение видимой обычному глазу повседневности. Показательно, что с этой точки зрения попытки исключительно идеологически обоснованного реванша ничего не меняют: они бьют мимо цели. Оставалось сделать один шаг и осознать проблематику 'Россия и миросистема' уже не в 'превращенном' виде. Похоже, этот шаг делается сейчас.

И поэтому у Р.Злотникова и А.Плеханова7 перед нами предстает картина преобразования прежней миросистемы в новую, в которой Россия занимает не периферийное, а центральное место благодаря не только военной мощи, но и доминированию в сфере науки и высоких технологий. Это как раз место, не доставшееся России в высокотехнологичном будущем по З. Оскотскому, в котором наша страна удовольствовалась прежним положением сырьевого источника. (Не это ли делает роман Оскотского 'антиутопией'?) В будущем 'Трансчеловека' Ю.Никитина вопрос о миросистеме поставлен не менее ясно: миросистема остается старой, только окончательно глобализируется. И это с точки зрения транслюдей (разновидности пресловутых 'номадов' Ж.Аттали) хорошо, потому что спокойно можно развивать науку и технику.

Самый жесткий идеологический реваншизм отнюдь не всегда сочетается со стремлением радикального изменения миросистемы. Наиболее яркий пример идеолога-реваншиста и 'технолога' в одном лице Ю.Никитин сумел успешно эволюционировать из одного лагеря в другой, при этом так и не предложив проекта, аналогичного злотниковскому или плехановскому. Напротив, как только идеологическо-реваншистская тенденция начинает сменяться технологической, появляются проекты ('утопические' или 'антиутопические' — в данном случае это не столь важно) радикального изменения миросистемы или, по крайней мере, проблема этого изменения начинает ставиться всерьез.

Может быть, это и дает нам надежду на действительно иное будущее.

В СИСТЕМЕ "ДВОЙНОЙ АНТИУТОПИИ"

Сейчас нередко утверждается, что в России начал бурное цветение жанр антиутопии. К таковым относят произведения Д.Быкова ('ЖД', 'Эвакуатор'), О.Славниковой ('2017'), С.Доренко ('2008'), В.Сорокина ('День опричника'), А.Волоса ('Аниматор') и некоторые другие. Нередко указанные произведения называют и 'дистопиями', хотя смысл в слово 'дистопия' обычно вкладывается тот же самый. Правда, при ближайшем рассмотрении оказывается, что мы имеем дело вовсе не с классическими образцами антиутопического жанра, и что сходство, скажем, '2008' Доренко с '1984' Оруэлла заключается разве только в датировочном стиле названия. Тогда начинают говорить, что мы имеем дело с 'неклассическими' антиутопиями и дистопиями. Так, А.Чанцев, задавшись целью определить жанровую специфику наших последних 'антиутопий', утверждает: 'Вернее всего, представляется, было бы определить эти социально-политические фантазмы как дистопию но — отнюдь не классического типа. Прежде всего бросается в глаза то, что, сохраняя форму дистопического предупреждения и обращенность к будущему, в действительности эти произведения имеют дело с настоящим временем...'8. Ниже он дает и такое определение: 'сатира, считающая себя антиутопией'9. Т.е., авторы имели намерение создать антиутопию, а получилась сатира.

Так или иначе, у нас появился ряд произведений неясной жанровой принадлежности, но воспринимаемых как антиутопии или дистопии или нечто хотя бы 'по намерению' к ним близкое. И, тем не менее, ясно, что на самом деле это никакие не антиутопии, а нечто иное. Ответить же однозначно на вопрос 'что это такое?' трудно, потому что это означало бы ответ и на другой вопрос: что такое мы (российские общество, культура, цивилизация и т.д.) есть сейчас? Иными словами, вот перед нами несколько произведений неясного жанра... а сами-то мы где находимся и какого будущего для себя желаем? Собственно, с какой позиции мы называем эти произведения антиутопиями, дистопиями и т.д.?

Это не праздный и не академический вопрос. Когда мы называем нечто антиутопией, мы, следовательно, имеем перед глазами некоторый искаженный утопический образ. Антиутопия — это реакция на какую-то утопию, в ней всегда присутствует отсылка к этой утопии. Поэтому, когда сегодня говорят, что у нас появились антиутопии, надо выяснить — на какие такие утопии они могли быть ответом?