Оковы тьмы и стали (Chains of Steel and Shadow - Rainchilde)

Майтимо пытался успокоить неистово заколотившееся сердце, напуганный тем, что должно произойти. Уставился вниз, словно ища в скрытой там, за туманом, земле опору, чтобы выстоять, выдержать... С трудом перевел дыхание, вздохнул тяжело. На этот раз ему известен путь к спасению, он знал, что сможет вынести это. Уже сейчас он мог видеть далекий свет Древ и слышать в своих мыслях счастливый смех возлюбленного. Он позволит Морготу овладеть своим телом. Но разум и душа его будут свободны...

— Вот значит как... — Голос Моринготто звучал по-иному — выше... теплее? Почти веселым казался. — Я оскорблен, сын Феанаро. Я принес тебе подарок, на создание которого потратил много дней, готовя его ради тебя одного. А тебе недостает благовоспитанности даже взглянуть на него? — Бархатный тон сменился твердым, как алмаз; слово хлестнуло, словно плеть. — Встань.

Маэдроса этот приказ огорошил. Встать?.. От него никогда этого не требовалось, все, что желал от него Темный Владыка — небрежно перехватить за волосы и отодрать через рот.

Кроме того, эльф не был уверен, что сможет встать. И хочет ли вообще это делать. Но, в конце концов, это не имело значения. Ведь здесь подчиняется только тело? Охваченный мрачными предчувствиями, он сумел встать на выступ в скале и вытянуться во весь рост, цепляясь за трещины в камне, используя для опоры оковы.

Моринготто пальцем не пошевелил, чтобы как-то помочь ему. Он просто парил в воздухе, ожидая, когда его эльф выполнит, что сказано. Тот возился долго — неловкий, словно олененок, делающий первые шаги... Он дождался, когда Руссандол, наконец, встанет на ноги. Юноша все так же не поднимал головы, упрямо глядя вниз.

Только теперь Моринготто решил начать представление.

Маэдрос вздрогнул, ощутив, как Властелин Тьмы, скользнув вперед, прижался к нему всем телом, изогнувшись, словно крупная хищная кошка. Знакомая, быстро поднимающаяся плоть настойчиво терлась у него между ног, острые зубы небольно вцепились ему в ключицу, а одна из черных кос танцевала на ветру...

Черная.

Коса.

Нет.

Лед ужаса сковал его душу. Свет и смех, столь заманчиво блеснувшие в его грезах, внезапно оказались далеки так же, как семь звезд Валакирки. Не сумев остановить себя, Майтимо вскинул внезапно потяжелевшую голову, чтобы встретиться взглядом с Морготом...

И вместо него увидел Финдекано...

Моринготто просто сиял, довольный своей маленькой шуткой. Он откинулся назад, сильнее прижимаясь бедрами к чреслам эльфа, удерживая, чтобы тот не упал вниз, оценив его работу. Его новый облик был совершенно подобен облику старшего сына Нолофинве, вплоть до крохотной серебряной сережки, что тот носил в одном ухе — подаренной ему младшей сестрой. Похож — словно отражение в зеркале.

Но за теплым янтарным взглядом...

Состояние Маэдроса нельзя было назвать просто потрясением. Рот у него раскрылся от шока, зрачки глаз так расширились, что их чернота поглотила светло-серый ободок радужки. Неудержимая дрожь сотрясала его исхудавшую фигуру. "Я не могу. Не могу. Не могу!" — мысленно вопил он на краю безумия, сам не понимая, чего не желает принять, не зная, что сейчас будет, понимая лишь, что это убьет его!

Но для него не было никакого спасения. Моргот, восхищенный его реакцией, вновь приник к нему всем телом. Его рот настойчиво впился в губы эльфа, язык скользнул меж ними, начал бешеную пляску похоти.... Хотя его размер нельзя было сравнить с величиной той части тела, что Темный обычно толкал ему в рот, это было куда омерзительней. Слишком уж лично. Это лицо... Этот дорогой ему темно-золотой взгляд, полыхающий пламенем изначального зла...

Он не вынесет.

Маэдрос попробовал зажмуриться. Поцелуй резко оборвался, и яркая вспышка хлестнула эльфа по глазам — Черный Владыка сильно и больно ударил его по лицу. Даже небрежного взмаха этой руки, способной воздвигать и обрушивать горы, могло хватить, чтобы свернуть ему шею.

Могло. Но этого не случилось.

О, Варда Светозарная, этого не случилось...

— Ты не будешь бросать меня одного, — сказал Моринготто спокойно, словно обсуждая погоду. — Ты не будешь вырываться. Отдашься мне без сопротивления. Или... — Его губы, губы Финьо, изогнулись в такой ядовитой усмешке, что Маэдросу захотелось разрыдаться. — Мне придется заняться... творчеством. Кому придется навестить тебя в следующий раз? Финве? Очаровашке Макалауре? Или, возможно, твоему отцу... Да, думаю, мне понравится эта затея.

Маэдрос судорожно глотал струйку крови, сочившуюся из разбитой губы, вжимаясь в камень за спиной так, словно пытался проломить его и спрятаться за этой скалой от Могучего. Но сил сопротивляться не было — ни телесных, ни духовных... Застывший как изваяние, он лишь слегка вздрогнул, когда сначала один, а затем и второй сосок вспыхнули от боли, стиснутые ногтями Мелькора. Эльфу казалось, что он не сможет долго оставаться на ногах... Но стоило ему пошатнуться, как в него с лютой яростью вонзились зубы Моргота.

Он, вскрикнув, мгновенно вытянулся снова во весь рост — это напоминание и колено, втиснутое теперь между его ног, отбивали всякое желание брыкаться или пытаться выйти из игры, навязанной Владыкой Тьмы. Губы и руки Моргота теперь скользили по всему телу, лаская и причиняя боль, срывая с него обрывки ткани — все, что осталось от некогда хороших одежд. И твердый член скользил по его бедрам, животу, касался его собственной непробужденной плоти.

Моргот, заметив это, вскинул правую бровь, разыгрывая обиду и непонимание:

— Мне показалось, тебе нравится этот облик, — заметил он так, словно был оскорблен в лучших чувствах. — Я бы даже сказал, что он вызывает у тебя очень глубокие переживания.

Лицо его потемнело, как небо над морем перед надвигающейся бурей.

— А что же еще я должен был думать, если, когда я почтил твою особу своим вниманием, ты предпочел быть с ним, а не со мной?..

Маэдрос ничего не ответил. А чтобы он мог ответить? Не было у него таких слов.

— Я понял это. Что ж, так тому и быть. Я могу исполнить твое желание, мальчик.

Охваченный ужасом, Маэдрос не мог сопротивляться, ни двигаться даже, когда Темный Владыка толчком колена еще шире развел ему ноги. Затем спокойно схватил юношу за левое колено, отрывая его ногу от скалы. Эльф затрепыхался на миг, пытаясь удержаться на обрыве — и взвизгнул от страха, когда вторая его нога оказалась в воздухе, как и первая.

Он упал вниз, сильно ударившись головою о камень, сдирая кожу со спины о холодную стену, и тут боль в правой руке, едва не вырванной из плеча, заставила его взвыть буквально на весь Тангородрим.

Цепь!

Теперь, по крайней мере, лишь часть его веса держалась на истерзанном запястье. Страдая от боли в плече, эльф свободной рукой вцепился в цепь. Его ноги Моринготто положил себе на талию, поддерживая одною рукой... А все, что мог делать Маэдрос — цепляться за холодную сталь, за грубо отлитые звенья цепи, вонзающиеся в его пальцы. Горячая плоть оказалась у него между бедер, и сильные, уверенные пальцы грубо раздвинули ему ягодицы...

— Смотреть на меня, — прорычал Моргот, так, как делал это каждый раз.

И, как и прежде, Майтимо не мог ослушаться этого повеления.

Хотя где-то глубоко внутри его феа рвалась на волю, словно обезумевшая птица, попавшая в силок, нолдо не мог издать ни звука. Он просто глядел, как лучший друг и любимый брат раздвигает ему ноги и, приставив кончик обжигающей плоти к узкому отверстию между ягодиц, беспощадно, одним толчком впихивает в его беспомощное тело свой член до конца.

Боль была... была... не найдется слов, чтобы описать ее. Майтимо закричал так громко, что что-то оборвалось в горле. Он начал яростно извиваться в руках насильника, пытаясь освободиться, вцепившиеся в оковы пальцы побелели, но тщетно. Руки Моргота стиснули его с такой силой, какой настоящий Финдекано просто не мог обладать.

...Чтобы удержать на одном месте, чтобы мальчишка своими жалкими трепыханиями увеличивал ему удовольствие, но не мешал загонять в зад...

Майтимо — оглушенный, поверженный, обмяк в его руках.

Это было сверх меры... выше всех его сил ... и все же оно было внутри него, раздирающее, мучающее, оскверняющее, столь жестоко вторгшееся, что от этого было тяжело дышать, тяжело думать, тяжело просто быть...

Пальцы его бессильно разжались, выпуская цепь. Но вместо того, чтобы вновь рухнуть вниз, ударившись головой о камни — "...Пусть на этот раз они размозжат мне череп, молю, Илуватар, будь милосерден ко мне..." — его подхватили те самые беспощадные сильные руки. Мелькор успел выпустить колени юноши, чтобы ухватить его за ягодицы и талию и еще ближе прижать к себе.

Так было хуже. Во много раз хуже. Теперь он зарылся лицом в эти черные, заплетенные в косы волосы — и, о Варда, они даже пахли, как волосы Финьо — ароматом корицы и свежеструганного дерева. И он не мог сделать ничего, кроме как обвить руки вокруг этих плеч, прижавшись лицом к этой самой шее так, как он мечтал сделать все эти дни.

Только мечты эти приносили покой и счастье. В них все было иначе. В них он не рыдал нагишом, дрожа от боли и страха, обхватив ногами эту стройную талию и будто насаженный на раскаленный кол из твердой гладкой плоти. В них руки "возлюбленного" не сжимали его дрожащие бедра, меж которых ему загоняли со звонким радостным смехом, когда он больше не смог сдерживать слез.

Он сломался. Покорно обнимал своего мучителя, беззвучно роняя слезы в темные душистые волосы, подчиняясь бешенному неистовому темпу Моргота, подпрыгивал на члене Владыки Тьмы — словно пародия на ребенка, играющего на коленях у отца. И не сопротивлялся. Не мог. Это было бесполезно. Разве мог он укрыться в своих грезах со своим любимым другом, если он, покусывая его за ухо, шептал в него грязную ругань?

Весь мир исчез для него. Не было ни света, ни надежды, ни спасения. Лишь руки, все сильнее сжимающие его, тяжкое прерывистое дыхание, обжигающее шею, растоптанная гордость и потрясение, когда его тело стало откликаться на движения Врага, начиная привыкать к пытке... Но он никогда не будет принадлежать ему до конца! Он никогда не притерпится к этому, не получит удовольствия... Никогда...

— Мой.

Моринготто внезапно откинулся назад, не покидая вожделенного тела, одною рукой перехватив Майтимо за горло. На какой-то момент сердце эльфа остановилось, думая, что это конец... Но не этому суждено было случится.

— Мой, — повторил Повелитель Тьмы, злобным торжеством зажигая голос и улыбку сына Нолофинве.

Он притянул старшего сына Феанаро к себе, целуя и чуть ли не душа, пока тот не открыл рот, позволяя языку насильника проникнуть внутрь. В рот юноши ворвался долгий стон наслаждения, что издал Вала, в последний раз подбрасывая его вверх, а затем вонзаясь в его тело настолько глубоко, насколько это было возможно.

— Мой. — Подчиняющее, торжествующее, завершающее эту дикую сцену слово просочилось в приоткрытый рот юноши, в его легкие, в саму его душу. Обжигающая влага выплеснулась глубоко внутри его тела, и только тогда Маэдрос смог, наконец, закрыть глаза и рухнуть в желанное беспамятство.

Глава пятая

Время остановилось для него; серебряный диск, восходящий в небо каждые сутки, значил для него мало, а звезды — еще меньше. Им овладевали и бросали висящим на цепи, затем вновь брали, и он ничего не мог с этим поделать. Эльф не осмеливался даже хоть немного смягчить горечь происходящего своими мыслями, чтобы его мучитель не извратил его грезы по своему черном обычаю... Но время от времени его своевольная душа, сходя с ума в этих оковах, пыталась вырваться на волю, и он всегда — всегда! — расплачивался за это.

Лишь однажды, на краткий миг, зажглась в его сердце надежда — когда горделиво поднявшийся над землей золотой шар озарил все вокруг. А там, за туманом, послышался дальний зов эльфийских труб и грохот мечей о щиты. Тогда он вскинул голову и крикнул со всей былой удалью, что уже почти покинула его сердце... Но скалы Тангородрима поглотили его голос, даже эхо не рассыпалось осколками по холодным камням, и то, что еще оставалось от его сердца, обратилось в пепел.

Быть может, в ответ на тот дальний отзвук и золотой свет — из подземелий Ангбанда, клубясь, поднялся смоляно-черный дым, который, смешавшись с туманом, вязкой непроглядной мглой сполз вниз, на равнины пред Цитаделью.

Тем вечером Моринготто явился к нему в хорошем настроении... И остался на всю ночь.

К рассвету его игрушка забыла собственное имя.

С тех пор Моргот стал приходить сразу же, как только этот странный золотой шар скрывался за вершинами западных гор, и ни мгновением раньше.

После этого время перестало существовать для пленника окончательно. Могли пройти дни или недели, или годы... Не все ли равно? Для него больше ничего не существовало в этом мире, кроме мук обжигающего проникновения и его собственных криков, но и собственный голос казался ему таким далеким... Так было...

...пока он не услышал это.

Музыка.

Сначала он подумал, что воображение вновь преподносит ему злой подарок. Эльф слабо застонал и попытался изгнать из своих мыслей образы, что возникли перед ним — музыка, срывавшаяся со струн арфы, напомнила ему о Финдекано, и если Моринготто узнает, что он грезил о его друге и брате... Одна пытка походила на другую, но то был первый раз, и он до сих пор оставался в памяти самым ужасным. После которого Моринготто приходил к нему снова, и снова, и снова...

Но музыка, едва слышимая и будто надорванная (горем, надеждой или каким иным чувством), не прервалась. Ее не смогли поглотить даже неприступные скалы. Он не мог избавиться от нее. Она не утихла бы до тех пор, пока он не зажал бы руками уши...

"...И, стало быть, — внезапно осознал он, — она - настоящая. Не сон".

Нолдо с трудом разлепил глаза, уже отвыкшие даже просто глядеть на мир. Стальная цепь, по прихоти Мелькора меняющая свою длину, стала короче, и после последнего посещения Темного Властелина он остался висеть высоко над выступом... Ветер вонзил холодную иглу боли в распухшее правое плечо, взметнул спутанные волосы, но впервые эльф с радостью приветствовал жестокие ледяные порывы, так как с его воем доносилась до него и нежная мелодия.

Несколько мгновений он вслушивался в этот призрак прежней жизни... Затем содрогнулся всем телом. Нет. Это, должно быть, злая шутка, прелюдия к очередной прихотливой пытке. Хотя невозможно было думать о чем-то прекрасном, вспоминая о Владыке Тьмы, но он — Вала, а все Валар умели петь так, как никто из живущих. Сам мир был создан их Песнью.

И все же... Нет.

Он знал эту мелодию. И, что самое важное, звуки арфы, с которой срывал их ветер, были знакомы ему.

"Если это уловка, — решил молодой эльф, высекая в своем сердце первую слабую искру духа, что угас в нем, когда Моринготто впервые раздвинул ему ноги, вырывая последние клочья невинности, — то очень умелая".