Размышления Кирри прервала суматоха в посёлке. Верблюды шли — колокольцы звенели серебряной россыпью, обещая что-то прекрасное; приехал купец из дальних мест.

Мука мученическая была — докормить ещё двоих блеющих оглоедов. Сосали бы быстрее — весь посёлок наверняка уже собрался на площади у Отца-Матери, глазеет на товары, на диковинную невидаль из дальних краёв, слушает рассказы... И когда последний козлёнок, наконец, задремал, выпустив изо рта сосок козы, Кирри торопливо сунул его под брюхо матери, а сам сорвался, как ветер.

Бежать — стоило.

Купец приехал из Лянчина. Из страны за полосой Песков. Из самого Чанграна — великого города, который всегда стоит на месте. Это сказка — там каменные дома, громадные, как горы, до самого неба, изукрашенные стеклянными и железными цветами, там у каждого подростка — стальной меч, башмаки, рубаха из невозможной ткани, солнечной насквозь, в сияющих узорах, ожерелья из самоцветов... Там — возможно всё, ну — всё! Любые чудеса. Это все знают, хоть никто там не бывал — от купцов и разного бродячего люда.

Сам купец — так себе человек. Был бы свой, Кирри сказал бы — никто. Ни мужчина, ни женщина, хотя уже взрослый — это неприятно, даже противно. Как-то не очень понятно, как это может случиться — будто человек отроду болен или так и не повзрослел и не определился. Но купец — лянчинец, мало ли, как у них, лянчинцев, бывает, может, даже такому Отцом-Матерью забытому бедолаге в сказочной стране тоже можно всё, что захочется. Вот такой уж он был мудрёный — лицо стёртое, то ли детское, то ли старческое, зато одежда сплошь в узоре из золотых сияющих полос и зелёных, золотом же отороченных листьев, и пояс чеканный, в самоцветах, и кривой меч на поясе — стальной, а на голове золотом шитый платок под чеканным обручем. Так себе человек — а одет красавцем. И всё улыбался и улыбался — видно, ему было вовсе не плохо от того, что он — никто.

Но его свита — воины, все в горящем под солнцем железе: на куртках — стальные плашки, на штанах, закрывая естество — кованые собачьи морды, а на поясах — мечи и кинжалы, а за спинами — ружья. И его воины считали своего купца важной птицей, воины его слушались беспрекословно. Снимали по его жесту с верблюжьих шкур седельные сумки, а из сумок вынимали сокровища: железные мечи, ножи, стилеты, упряжь в медных бляшках, стальные иглы, тонкие, как шипы на разрыв-траве, и гранёные, потолще, в разукрашенных коробках, а главное: порох, пули, дробь, ружья и пистолеты...

А зеркала, бусы из стекла и самоцветов, гранёные бутылочки с благовониями, ткани, как разноцветные потоки — это само по себе. Прекрасно, но не сказать, чтоб необходимо — не вода в песках. Хотя Кирри, конечно, глазел на всё подряд — когда ещё увидишь такое невероятное богатство?!

Впрочем, все глазели. На железо тяжело не смотреть. От золота ещё можно отвернуться, но от стали — нет, сталь притягивает взгляд. Хочется любоваться, трогать, хочется, чтобы эта чудесная рукоять стала одним целым с твоей ладонью... даже если у тебя есть стальной нож, всё равно хочется ещё, а уж если нет — желание вовсе нестерпимо. Все семьи, входящие в клан, вытащили самое ценное, чем богаты: бурые корешки нимс — "убийцы усталости", которые жуют воины в долгих переходах, горшочки с "любовью песка", песчаный жемчуг, ножи из вулканического стекла — пронзительно острые лезвия, прекрасные в своём роде почти как железо, хоть и хрупкие, плетёные пледы из козьей шерсти, чёрно-синюю переливчатую чешую драконов вельда, шкуры львов и черепашьи панцири... Кирри в застенчивой печали только провожал глазами прекрасные вещи, исчезающие в седельных сумках купца или уносимые родичами в кибитки; у него-то ровно ничего не было.

Ты — подросток, ещё не совсем человек. Тебе ничем владеть не положено. Даже думать забудь. Затрёпанная рубаха из грубого холста, который ткут из волокон травы хум, да такие же дерюжные штаны по колено — больше ничего нет и до Доброй Тени не предвидится. Даже башмаки подросткам носить не полагается — смотри под ноги, обходи колючки, привыкай к обжигающему жару песка... Кирри обхватил себя руками за плечи, вздохнул. Только взрослым — житьё на свете, или уж совсем малышам, пьющим молоко, которых нянчат матери и которым можно играть дни напролёт, пока для работы силёнок маловато.

Как-то само собой оказалось, что дети и подростки стоят в сторонке, пока взрослые торгуются. Даже локтями с братьями тыкаться не хочется; все видят — а что изменишь? Снугги крутит кончик косы между пальцами, Хэтти грызёт сухую травинку, Энгли облизывает губы — все думают примерно одно и то же.

Сокровища — не для подростков.

А Лодни тронул щёку Кирри пальцем — повернул голову к себе:

— Кирри, а вон те — кто?

Кирри оглянулся. Трое чужих подростков тоже стояли в сторонке, но с другой стороны. И эти чужаки были в башмаках из мягкой козлиной кожи, с цветными ожерельями на шеях и вообще — вызывающие ребята. Смотрели на местных свысока, как небожители.

Наверное, Кирри не посмел бы спросить, но купец сам на него посмотрел. И улыбнулся, как мало кто из взрослых улыбается подростку — придал Кирри храбрости.

— Скажи, почтенный человек, — спросил Кирри, преодолевая робость, — а вот те, что они за люди? Ведь это не твои дети? Ведь у тебя детей быть не может? Ведь это не лянчинские парни?

А купец взял с тюка горсть бус, игравших в солнечном свете цветными искрами, и подошёл ближе. Выбрал одни, из мерцающего синего и зелёного стекла, протянул:

— Ясные глаза, нежная кожа, руки сильные, гибкое тело... Возьми, не бойся — это подарок. Ничего взамен не надо.

Бусы Кирри взять не посмел — врежут за такие подачки от чужака, хуже, чем за неповиновение — но шагнул вперёд. А купец продолжал:

— В Лянчине — всего вдоволь. Лучшая сталь там нипочём, самый последний человечешко носит закалённый клинок. Все, знаешь, живут в каменных домах — не вашим тряпичным лачужкам на колёсах чета. У каждого дома — сад, в саду растёт инжир, винные ягоды, т-чень, а плоды-то как мёд: везде родники, фонтаны... не то, что вон та паршивая речушка, в которой, кроме грязи, рыба-костоглод да плотоядные пиявки! Одно плохо — все кланы в Чангране в родстве между собой. Мало юношей из дальних мест. Благородным молодым людям не с кем сразиться — как бы не оказался братом. Вот ребята из Песков и вельда и путешествуют со мной в поисках судьбы. Не каждого, конечно, возьму — лянчинские-то юноши тоже не вам, кочевникам, чета... но вот тебя бы взял.

Кирри стоял, оцепенев, не веря ушам — пока отец не взял за плечо и не отодвинул с дороги.

— Ты что это, — сказал, — почтенный человек, сбиваешь мальчишек с толку? Ещё не хватало им тащиться невесть куда... Нори-оки, жителям вельда, от Отца-Матери положено жить в вельде. Да и как они, дети вельда, там обернутся, в каменном городе-то? Что они знают? Они и язык-то ваш понимают еле-еле...

Купец улыбнулся сладко.

— Будто для любви язык так уж нужен... Когда звенит сталь и стучат сердца, можно и помолчать — а потом объятия быстро научат объясняться. Да и что вы теряете? Всё равно все нори-оки в Середине Лета встречаются в распадке Добрая Тень: если парень выиграет бой — так приведёт девчонку в ваш клан, но если проиграет — вы его даром потеряете. Что, не так?

Взрослые даже торговаться перестали, прислушались. Оно так часто бывает. Приезжает человек из дальних стран, рассказывает о всяких чудесах, кто-то уходит с ним — что такое подростки для клана? Ещё не члены клана — уже не милые дети, которых все любят. Кто вспомнит ушедшего подростка? Даже мама и отец не выкажут печали — ты ушёл и был убит в Доброй Тени, ты проиграл, стал чужой Матерью... ты ушёл искать сказочных мест и пропал.

Подросток — как щенок. Он не на привязи. Он ничей. Ему запахло — он убежал. С ним случилась беда — сам виноват. Лишь бы не нарушал законов клана, лишь бы повиновался и работал, пока не пришло его время, но когда время пришло, подросток — перекати-поле.

Взрослые обсуждали тех, кто ушёл и исчез, не называя имён. Какая разница, как звали потерянных подростков? Какая разница, что с ними стало? Эти, потерянные, были — неудача, неприятность, дань судьбе. Счастливцы возвращаются, приводят женщин, становятся настоящими, а несчастливцы — неизбежный отброс. К какому-то клану нори-оки они прибьются — но это уже не наше дело. Отрезанный ломоть.

В клане всегда слишком много подростков. От них всегда слишком много хлопот, они едят больше, чем хотелось бы, а работают хуже, чем хотелось бы. Чем подросток старше — тем он бестолковее; приходит его время — он становится рассеянным, витает в облаках, мечтает о чужаке, с которым скрестит клинки. У него подгорает еда, он теряет козу на пастбище, он валяется на пузе, вместо того, чтобы дело делать. Бросовое время в человеческой жизни — подросток.

Отец, впрочем, кажется, чуть-чуть огорчился бы, если бы потерял Кирри. Может, мама бы всплакнула тайком. Но у них ещё шестеро — не говоря о Мэдди, старшем, счастливце, Воине, который привёл жену. Что такое для большой семьи бедолага-Видги, имя которого не вспоминают уже третий год — и что такое Кирри, в конце концов? Ведь и Кирри может проиграть — и стать отцу и маме навсегда чужим.

А Кирри оглядывался по сторонам. На посёлок из кибиток, никогда не снимаемых с широких телег, чтобы песчаные змеи и скорпионы не заползли к спящим — лоскуты верблюжьих шкур на деревянных каркасах-рёбрах разноцветные, трёпанные-перетрёпанные... На козьи сараюшки — клок шкуры на четырёх палках, а под ним — огороженная пыль, смешанная с навозом. На унылых, тёртых нелёгкой жизнью упряжных верблюдов, флегматично жующих скудную колючку, и так уже обгрызенную. На деревянную статую Отца-Матери, почерневшую от времени и масла. На серый от солнца вельд, на детей, щенков и молодых коз, возящихся в пыли. На бурую, узкую и извилистую ленту реки Хинорби, воду откуда надо долго кипятить, чтобы не маяться животом — в которой и вправду живут рыба-костоглод и плотоядные пиявки... откуда Кирри притащил и вскипятил столько воды, что и смотреть в ту сторону неохота...

Где-то за вельдом и песками — волшебный город Чангран...

— Вот, глядите, в какой одежде будет ходить, — доносился до слуха сквозь мечты голос купца. — С мечом из лучшей стали, да в каких ножнах! Солнце! Лепёшки из вашей травы-хибиб ему есть уж никогда не придётся — в Чангране каждый день мясо едят, мёд, а мука для лепёшек там уж не из бурьяна, какой растёт в вельде... Да, и вот что. Мне-то важные люди будут дарить подарки за поединки их детей с теми, кто точно не родня — так и я вам подарю, мне не жаль. Гляди, почтенный человек: вот меч — твой. Да ещё — ружьё с сотней патронов, новое ружьё, такие нынче и в Чангране-то не у всех...

Вот когда Кирри понял, что он и вправду может увидеть сказочные страны наяву — когда его отец примерял меч к руке, а родичи рассматривали ружьё, с которым можно идти и на дракона, и на льва! Купил лянчинец для Кирри свободу.

Только на душе было как-то странно и смутно: то ли тревожно, то ли счастливо. А мама сказала: "Всё равно ещё никому не удавалось удержать от безрассудств подростка в возрасте", — но не дотронулась. И Кирри, который неистово надеялся, что она дотронется и, может, обнимет — чтобы захотелось остаться, ждать две луны до битвы в Доброй Тени — только вздохнул и решил.

Окончательно.

Родня и соседи судачили. Дядя Шидли предлагал купцу взять в Чангран своего Хэтти, но купец отказался. Тётя Оми болтала, что чужаки, может, и убивают нори-оки, просто для забавы — но её мало кто принимал всерьёз: зачем дарить меч, на который можно купить десяток верблюдов, чтобы потом убить того, чью жизнь на меч выменяли? В чём корысть?

А купец дал Кирри башмаки — и надел на его шею то самое ожерелье. И смотрел как-то странно, будто жалел, что стар и никто, что не может скрестить с Кирри клинка. С восхищённым сожалением, как-то так. И компания небожителей из другого клана нори-оки, парней, которые могли бы стать соперниками Кирри в Доброй Тени, перестала коситься.

Что ж теперь... мы поедем в сказочный город, где всё — небывалое. В рай на земле. И нас ждёт обыкновенный выбор — после боя. Только драться будем со сказочными юношами, теми, кто лучше, умнее, красивее, чем наши. Так думал Кирри, когда один из воинов — охранников купца — подвёл ему осёдланного верблюда.

Даже ради того, чтобы просто увидеть чудеса, есть смысл покинуть клан. Но если бы мама обняла на прощанье — на душе было бы легче.

Караван купца шёл вдоль горной цепи, тянущейся мимо вельда, клином врезающейся в Пески.

Четверо подростков нори-оки во время пути жили, как в сказке или во сне. Купец добавлял финикового мёда в их травник. Воины улыбались и говорили забавные глупости. Нори-оки вместе с лянчинцами ели неизреченного вкуса кашу из розоватых зёрен, в которую клали целой горстью кусочки вяленого мяса, а щепоткой — какие-то остро и чудесно пахнущие бурые семена. Им дали попробовать вина — невероятного, запретного и прекрасного зелья. Купец позволял подросткам говорить, сколько влезет! Говорить в присутствии взрослых! В присутствии мужчин! Кирри и его новые приятели болтали день напролёт и расспрашивали обо всём, что приходило на язык.

А ещё лянчинцы рассказали Кирри, что он хорош собой.

Это никогда не приходило ему в голову. По детской глупости своей Кирри не делил людей на красивых и безобразных, те, кто окружал его, казались естественными, как вельд: Хэтти с родимым пятном на щеке, тётя Оми, когда-то давно лишившаяся трёх пальцев левой руки, отец, схватившийся со львом, переживший это и с ног до головы покрытый шрамами, Сикми с широким тёмным рубцом от лба до самого подбородка... Их внешность не диктовала отношения к ним. Красота становилась волнующей силой, только когда Кирри думал о незнакомцах в Доброй Тени. А купец ворковал, как горлица по весне:

— Хорошенький Кирри, взгляни в зеркало на своё личико... представь, как будешь выглядеть в лянчинской одежде, жемчужинка песчаная... Ты не мёрзнешь по ночам? Если вдруг — скажи мне, я дам тебе попону...

— Я не похож на лянчинца, — говорил Кирри, смущаясь оттого, что его хвалят в глаза, да ещё и подозревают в слюнтяйстве. — А вдруг я не понравлюсь парням из твоего рода, почтенный человек?

Купец хихикал, развязывал маленькую торбочку, вынимал пузырёк тёмного стекла, капал зеленоватую каплю на запястье Кирри и растирал — пахло прекрасно, терпко-сладко.

— Ты у нас — загляденье, Кирри. Цветочек вельда. Не думай даже, тебя стоит увидеть, они все будут на тебя смотреть, — мурлыкал купец, а остальные нори-оки смотрели на Кирри с некоторой даже завистью.

Кажется, так думали и воины. Хмурый Тоху с волосами, обстриженными очень коротко, похожими на шёрстку, а не на волосы, улыбался лишь тогда, когда его взгляд падал на Кирри. Гинору, посматривающий на нори-оки с высокомерным, почти презрительным видом, рядом с Кирри смягчался, а Халиту, высоченный, с низкими бровями и жестоким лицом, подарил Кирри удивительную вещицу — тонко кованных из серебра скорпиончиков, каждый — не больше стручка хибиб-травы, соединённых несколькими звеньями широкой цепочки.