Письма Абеляра и Элоизы

Каково же мне? Неужели я была рождена на свет, чтобы стать причиной несчастья? Неужели удел женщин — приносить горе любимым, особенно если он талантлив и велик? Не зря же в Притчах мудрец учит юношу опасаться женщины и бегать от них, ибо многих мужей погубила она! Не зря Экклезиаст пишет, что горше смерти — женщина!

В самом начале не кто иной, как жена ввела Адама в искушение, и будучи сотворена Богом как помощник и друг для мужа, она стала причиной его падения. И могучий Самсон, назорей, чье рождение предсказал ангел, был побежден Далидой, лишившей его и глаз, и свободы. Только женщина, с которой мудрый Соломон, сын Давидов, избранный Богом построить храм, разделил ложе, сделала его безумцем и ввела в идолопоклонство, так что он забыл Бога, Которому поклонялся, о Котором учил и писал. Для праведного Иова, устоявшего перед многими искушениями, самым тяжелым была жена, которая призывала его проклясть Бога. Враг рода человеческого, искусный в обольщении, знал на опыте, что великого мужа Божьего легче всего сгубить через женщину, любимую им. Посему он обратил против нас свое испытанное оружие, и когда не смог сгубить тебя через блуд, он решил сгубить тебя через супружество, и, не в силах удержать тебя во зле, обратил во зло благо.

Что ж, во всяком случае, я могу быть благодарна Богу, что Он дал мне не стать орудием дьявола добровольно, как это было с Евой, Далидой или женами Соломона, хотя от беды тебя это все равно не уберегло. Но если здесь я невиновна, если в этом отношении совесть моя чиста, то все равно святой мне не называться — слишком много грехов совершили мы в прошлом, предаваясь услаждению плоти, так что мои страдания вполне мною заслужены, и ничего удивительного в них нет.

Пусть же Бог даст мне силы претерпеть возмездие за совершенный грех, и пусть будет мое покаяние в прахе и пепле искуплением если не Богу, то хотя бы тебе. Пострадал ты из-за меня, так пусть же я перенесу страдания, хоть как-то схожие с твоими — твоя рана была на теле, и страдал от нее ты недолго, я же страдаю душою всю жизнь. А если признать слабости моей несчастной души, то никакое покаяние не сможет примирить меня с Богом, Которого я всегда обвиняла за насилие над тобой. Поэтому мои покаянные молитвы и попытки смириться навряд ли загладят хулу, которую возвожу я на Бога, обвиняя в жестокости Его и Его промысел. Ибо как можно назвать покаянием внешнее смирение и умерщвление плоти, если разум все еще охвачен былыми помыслами, а сердце стремится к прежнему греху? Легко исповедать грех, легко назвать себя виновным и даже делами попытаться принести плод покаяния. Насколько труднее отвернуть душу свою от того, что ей всего милее! Поэтому прав был Иов, говоря: "Опротивела душе моей жизнь моя; предамся печали моей; буду говорить в горести души моей". Прав был святой Григорий, говоря:

"Есть люди, которые во всеуслышание исповедуют вину свою, но не знают того, что зовется раскаянием — то есть, сожаление, сокрушение о сделанном. И потому они говорят бодро и весело о том, над чем следует плакать. Кто искренне возненавидел грех свой — тот пусть исповедует его в сокрушении сердца и горечи духа, чтобы, сокрушаясь, получил наказание за то, в чем исповедовался устами по велению разума".

Но такое покаяние встречается редко, и даже святой Амвросий говорит:

"Легче встретить тысячу людей, который с пеной у рта будет отстаивать свою невиновность, чем одного, познавшего истинное раскаяние".

Радости любви, которые мы испытали вместе, были чересчур сладки, чтобы сожалеть о них, да и вряд ли удастся изгнать из сердца. Куда бы я ни глянула, о чем бы ни помышляла — они всегда перед глазами моими, и всегда в памяти у меня, пробуждая успокоившиеся было воспоминания и вновь раздувая костер былых чувств. Память о том, что пережили мы не оставляет меня даже во сне. И во время святой мессы, когда, казалось, помыслы должны быть чище, а молитвы — идти из самых глубин сердца, в воображении моем снова возникают утехи, которым предавались мы, и я думаю больше о грехе моем, нежели о молитве к Господу. Воистину, мне следовало бы сокрушаться в грехах, которые совершила, но вместо этого только вздыхаю об утраченном счастье.

Я не забыла ничего — ни сладостного времени, которое проводили мы вместе, ни даже мест, где это происходило; все это навеки запечатлено в моем сердце вместе с твоим милым образом. Поэтому даже будучи далеко от тебя, я снова и снова переживаю все, когда-то мы пережили вместе. А иногда чувства мои вырываются наружу и выдают себя — то в неосторожном движении, то в нечаянно сказанном слове.

Насколько близок мне крик страдающей души из Писания — "бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти"? Вот только смогу ли я, как Павел, продолжить эти слова благодарностью Господу за Его благодать? Благодать была явлена тебе, когда Бог, попустив злодеям нанести рану твоему телу, избавил тем самым от множества недугов душу твою. Для тебя Бог оказался мудрым и заботливым врачом, не побоявшимся причинить боль, чтобы принести исцеление.

Но со мною все оказалось иначе. Юность и любовь, пережитые мною, только разжигают во мне желание и тем самым приносят мучения плоти. У меня нет твоей силы духа, и потому превозмочь искушение мне нелегко. Люди зовут меня святой, но в сердце ко мне им не заглянуть, и потому они не знают о том, что святость моя лицемерна. Я кажусь им святой за целомудренную жизнь, однако истинное целомудрие кроется не в теле, а в душе человека. Поэтому я, может, и заслуживаю похвалу у людей — но не у Бога, Который испытывает сердца и видит сокрытое. Меня, лицемерку, считают религиозной; но ведь и в религии нашей лицемерия намного больше, нежели искренности, и потому наивысшую похвалу у людей получает тот, кто потакает их вкусам.

Но все же мне кажется, что от моего служения Богу, хоть и не вполне искреннего, какая-та польза есть. Наверное, Богу хоть немного, но приятно, если человек, пусть и не от чистого сердца, не бесчестит Святую Церковь ни словом, ни делом, и тем самым не хулится имя Христово перед неверующими и язычниками. Это, думается мне, тоже в какой-то мере дар Божий, и приходит к нам через благодать Его — не только делать добро, но и отвращаться от зла. Хотя с другой стороны, последнее бессмысленно, если не приводит к первому, как сказано в Писании, "уклоняйся от зла и делай добро". Но ведь и то, и другое не имеют пользы если делается не из любви к Богу. А Богу ведь хорошо известно, что на протяжении всей своей жизни я искала угодить тебе больше, нежели Ему. Даже служение церкви и путь монахини избрала я не из любви к Богу, но из послушания тебе. И вот, взгляни, сколь несчастен мой удел — скорби, скитания и притеснения в этом веке безо всякой надежды на воздаяние в веке будущем. Я понимаю, что, подобно многим, ты долгое время был введен в заблуждение моей притворной святостью и счел ложное покаяние покаянием истинным, а лицемерие — святостью. И потому ты со столь спокойной душой препоручил себя нашим молитвам и взял на себя роль нашего духовного наставника, спрашивая, чем можешь помочь нашей общине. Я же в свою очередь умоляю тебя — не преувеличивай наши духовные способности, говоря, что мы не имеем нужды ни в чем. Мы нуждаемся, и в час нужды не оставляй помощи, которую когда-то оказал нам. Не отказывай нам во врачевании, ибо мы не здоровы, как может тебе показаться. Не преувеличивай и мою силу, иначе я паду прежде, чем ты сможешь удержать меня. Притворное славословие уже способствовало падению многих, заставляя их отказаться от необходимой помощи.

Сам Господь говорит через пророка Исаию: "Притеснители народа Моего — дети, и женщины господствуют над ним. Народ Мой! вожди твои вводят тебя в заблуждение и путь стезей твоих испортили". И у Иезекииля сказано: "и скажи: так говорит Господь Бог: горе сшивающим чародейные мешочки под мышки и делающим покрывала для головы всякого роста, чтобы уловлять души! Неужели, уловляя души народа Моего, вы спасете ваши души"? Но зато Соломон учит нас, что "слова мудрых — как вбитые гвозди". Воистину — как вбитые гвозди, которые не могут нежно и ласково касаться израненного тела, но только приносят ему новую боль. Поэтому прошу — перестань восхвалять меня за добродетели, которых нет, иначе окажешься льстецом или лжецом — либо ветер моего лицемерия вырвется наружу и унесет все выдуманные заслуги, за которые те счел меня достойной похвалы!

Может быть, одних Господь избирает ко спасению и праведности, других же — обрекает на осуждение. Если это так, то и у избранных, и у обреченных есть одно общее качество: ни те, ни другие не могут заслужить благоволение Божье. Святые прекрасно понимают это, и потому во внешней праведности лицемеры преуспевают гораздо более их, ибо лукаво сердце человека, лукаво и крайне испорчено. И в Притчах сказано, что есть пути, которые кажутся человеку прямыми, но конец их — к смерти. Поэтому человеку не подобает произносить суждение о ближнем своем, ибо только Божьим глазам дано видеть все глубины сердца его. И еще написано — не славить человека до дня смерти его; тем более, что похвалы могут совратить человека. Для меня же похвалы опасны вдвойне, ибо не принимать славу от тебя я не могу. И чем больше принимаю я ее и наслаждаюсь ею, тем больше стараюсь угодить тебе. Поэтому прошу — бойся за меня, молись обо мне и не почитай за святую, чтобы всегда могла я рассчитывать на твою заботу. И пусть твои молитвы будут особенно сильны, ибо тебя нет со мною, и некому поддержать меня в искушениях.

Я вовсе не прошу, чтобы ты побуждал меня упражняться в добродетели или призывал к духовной брани. Не читай мне из Писания, что сила Божья обретается в немощи, и подвизающийся не получит венца если будет незаконно подвизаться. Мне хватит того, чтобы только удержаться от греха и сохранить душу свою — а это безопаснее, чем получать небесные награды за духовные подвиги. Мне все равно, в каком уголке небес Бог поселит меня — я буду довольна всем, лишь бы только попасть туда. В небесах все равно не будет зависти, а Божьего удела для человека будет там достаточно. А слова мои пусть обретут подтверждение у святого Иеронима:

"Я признаю свои слабости, и не надеюсь сражаться с врагом до полной победы — разве что пойдет речь о самом спасении души моей. К чему оставлять то, в чем можешь быть уверен и гнаться за несбыточными мечтами"?

Письмо четвертое

Невесте Христовой — от раба Христового

Твое последнее письмо почти целиком было посвящено описанию твоего несчастного положения и всех бедствий, переживаемых тобой. Еще жалуешься ты, как заметил я, по поводу четырех вещей. Во-первых, ты не можешь понять, отчего я вопреки всем правилам написания писем и вопреки установленному Богом порядку вещей поместил твое имя перед своим, а не после. Во-вторых, ты расстроилась из-за того, что вместо слов утешения я увеличил ваши опасения за мою жизнь, и заставил рекой литься слезы, которые должен был вытереть. Виной всему послужили слова "...если Бог решит предать меня в руки врагов моих, если меня, наконец, одолеют или даже убьют...". В-третьих, ты дала волю жалобам относительно того, что послужило толчком для нашего пострига в монашество и жестокого увечья, причиненного мне. И наконец ты воспротивилась похвалам в свой адрес, на которые я не скупился, и просила не хвалить тебя более. Я решил дать отдельный ответ на каждый пункт, не столько для самооправдания, сколько ради того, чтобы научить и утешить тебя

. Увидев же, что я вовсе не заслуживаю произнесенных тобой порицаний, не кори меня, но прими мои наставления и просьбы к тебе.

То, что ты назвала неестественной очередностью в приветствии, на самом деле нисколько не противоречит ни твоим, ни моим убеждениям. Ибо каждый знает, что в письме к раба к господину или низшего к высшему, имя господина ставится впереди. Тебе же надлежит понять, что став монахиней — невестой Господа моего, — ты стала мне госпожой. Так и Иероним свидетельствует в послании к Евстохии:

"Вот почему я пишу "Госпожа моя Евстохия": мне, как слуге Божьему, подобает называть тебя госпожою, ибо ты стала невестой Господина моего. Ты не прогадала, променяа свое земное замужество на замужество небесное. Раньше была ты супругой земного человека, малого в веке сем, теперь же — поднялась до ложа Царя Царей. И положение твое делает тебя выше не только земного супруга твоего, но и всех слуг Царя твоего. Поэтому с чего удивляться, если я поручаю себя в жизни и в смерти молитвам вашей обители — ведь супруга господина будет лучшим ходатаям за слугу, нежели другие слуги. Так же и псалмопевец свидетельствует: "стала царица одесную тебя в офирском золоте (Пс. 44:10)", из чего ясно видно, что супруга всегда стоит рядом с господином, и куда он — туда и она". А невеста из Песен Песней, чернокожая эфиоплянка (а ведь Моисей такую взял себе в жены), радуется своей любви с господином и говорит: "Дщери Иерусалимские! черна я, но красива, как шатры Кидарские, как завесы Соломоновы. Не смотрите на меня, что я смугла, ибо солнце опалило меня (Песн.1:4,5)".

В общем, здесь говорится о душе человеческой, которая и называется невестою Христовой. Но если посмотреть на черное монашеское покрывало, то это место Писания может быть применено к вам всем. А еще — черное покрывало уподобляет монахинь вдовицам, скорбящим по умершим мужьям, которых они любили. Таких апостол Павел называет истинными вдовами, которых церковь призвана поддерживать и оберегать.

Говорит Писание еще о вдовах, чей Супруг погиб — там, где жены ходили к гробу плакать о Господе.

...................................................................................................................

Если я огорчил тебя, сказав об опасностях, которые подстерегают меня на каждом шагу, то это сделал я в соответствии с твоими же просьбами — в первом твоем письме ты просила меня: "Поэтому именем Христа, дающего тебе помощь и утешение в твоем служении Ему, мы просим тебя писать нам так часто, как только мы, Его и твои слуги, сможем вместить, и рассказывать нам об опасностях, которым ты подвергаешься, будто моряк в океане. Мы все здесь переживем за тебя, да и у тебя кроме нас никого нет, и потому просим тебя делиться с нами твоими радостями и печалями. Ибо часто печаль человека становится легче, если он поделится ею с ближним, и бремя не столь тяжко, если несешь его не сам". Отчего же ругаешь меня, когда я делаю как раз то, о чем ты и просила — делюсь с тобою своими переживаниями. Что же вы хотели — радоваться в то время как мою голову бедствия сыплются как из рога изобилия? Вы желаете делить со мною радости — и не разделите мои печали? Вы радуетесь с радующимися — и не желаете плакать с плачущими? А ведь истинный друг отличается от ложного тем, что истинный друг разделит с тобою все — и радости, и невзгоды, в то время, как лицемер сбежит при первом же испытании.

Потому умоляю, не говорите так больше, и отвергните жалобы, которые чужды любящему сердцу. Несмотря не все ваши упреки, не скрою, что нахожусь я в такой опасности, что мне только и подобает, что заботиться о душе своей, и делать для нее все, что смогу только. Если же вы любите меня, то не сочтете злыми слова мои. Воистину, если уж так вы хотите для меня Божьей милости, то наоборот, подобает вам желать, чтобы освободиться мне от трудностей земной жизни (вы уж знаете, как досаждают они мне). Во всяком случае, вам известно, что лишивший меня жизни, избавит меня от величайших страданий. Неизвестно, конечно, какое наказание положит мне Бог после смерти, но от какого наказания избавлюсь я по смерти — об этом спрашивать не приходится. Да и всякая, даже самая несчастная жизнь завершается счастливым концом, и кто желает добра ближнему, должен желать увидеть скорое завершение его скорбей. Не должно бояться разлуки с любимым ради его же блага, если любовь непритворна и любящий ищет добра любимому прежде, нежели себе. Любая мать, видя, как страдает от болезни ребенок ее, предпочтет скорее увидеть смерть ребенка, нежели долгие его страдания. И любой друг предпочтет скорее, чтобы друг его был в разлуке с ним, но счастлив, предпочтет разлуку со счастливым другом, нежели присутствие несчастного. Ибо страдания любимого становятся еще невыносимее, если ты не в силах облегчить их.