Айшет. Магия разума

— Мама!!!

— И не ори на меня. В семнадцать я тебе все расскажу, а до тех пор — нишкни.

И произнесено это было, словно гранитная плита сверху легла. Мама своего решения не переменит, нет. Оставалось только скрипнуть зубами.

— Хоть с Михом видеться дадите?

— Только если рядом кто-то из старших будет. Мы, или его родители...

Я молча развернулась к грядке.

Можно орать, кричать, топать ногами — это ничего не поменяет, еще и оплеух получу. Остается только смириться для вида — и ждать.

Мих меня любит, а я его люблю. Мы дождемся друг друга. Обязательно.

* * *

Дуплистое дерево на берегу ручья, в котором мы оставляли друг другу записочки, я проверила вечером, когда пошла за водой.

Рука привычно скользнула в гладкую щель на коре, и коснулась крохотного клочка пергамента.

Смешно, наверное.

Когда у нас с Михом зашел разговор, как нам встречаться, мы два часа головы ломали. А то ж!

У меня хозяйство и братишка, у него своих обязанностей полно, просто так не вырвешься. Заранее предупреждать надо...

Тут-то я и удивилась.

Нас с Корсом мама читать учила, и писать тоже, перья и бумага у нас в доме были чем-то обычным, равно как и купленные у бродячих торговцев книги. И я любила посидеть с томиком перед очагом, переделав всю заданную мамой работу.

А Мих не умел ни читать, ни писать. Вообще...

Буквы знал, примерно половину, кое-как свое имя мог накарябать, тем и ограничился.

Учиться дальше он не хотел, крестьянину это ни к чему. Но дать знать друг о друге... как?

Идея была проста.

Берется клочок пергамента. По нему проводятся угольком — сколько? Ага, сейчас две черточки. Значит на второй день от сегодняшнего.

Когда? Не ждать же целый день?

На одной из черточек жирная точка, ближе к ее концу. Вечером надо исхитриться и сходить за водой. Или за чем-то еще... да мало ли дел по дому?

С одной скотиной возни... хоть коров мы и не держали, но пара-тройка козочек в сарае блеяла, а еще курицы, утки...

Лес — лесом, хозяйство — хозяйством.

Выберусь.

Родители нам видеться, конечно, запретили, ну так что же? Я не бежать с Михом собираюсь и не в стогу валяться, а просто видеться. Ведь больно же!

Почему они с нами так поступают?

Не понимаю, нет, не понимаю, чего рассердился отец. Я слишком мало знаю, а спросить и не у кого. Так-то.

* * *

Мих появился точно в назначенное время.

Усталый, осунувшийся, с запавшими глазами.

— Шани!

Я молча бросилась ему на шею. Прижалась, чувствуя, как окутывает золотистое облако тепла и света, как смывает боль и горечь, как исчезают куда-то усталость и тоска.

Любовь. Что может быть лучше?

Не скоро мы отпустили друг друга.

— Твои к нам свататься приходили, — шепнула я. Почему-то говорить громко не хотелось.

Я знала, что поблизости никого нет, и все же...

— Отец вернулся радостный, что твои отказали, — поделился Мих. — Выпил с дядькой, и разговорился, а я подслушал. Мол, твой батяня человек разумный, понимает, кто и кому пара. Полтора года у них есть, чтобы меня с Ринкой свести, как быка племенного!

Я кивнула.

— Мне сказали, что раньше семнадцати меня не выдадут замуж. И с тобой видеться запретили.

Мих вздохнул.

А потом бросился, как в ледяную воду.

— Шани, давай поженимся?

Я аж воздухом подавилась.

— К-как?

— Вот так! Давай как к нам холоп приедет, так и поженимся? Бросимся ему в ноги, немного денег у меня есть, уж не откажет.

— А если твои родители при этом будут? Нас же мигом... по стойлам разведут.

Мих расправил плечи.

— Я и сам могу избу поставить! Не ребенок уже! И поле распахать, и семью прокормить, а не по нраву кому, так я и в другую деревню переберусь! Наш барон не самодур какой, а работник я хороший!

Я медленно кивнула.

Что ж, и это выход. И ждать долго не придется. Мы не знаем, когда приедет холоп, через месяц или два, но уж всяко до моих семнадцати!

— Родители разозлятся.

— И что с того? Погневаются, да и простят.

— Тогда надо что-то сразу решать с домом. Мих, ты представляешь, как нам будет, если и твои и мои объединятся?

Мих представил, мрачно сопнул носом.

— Да, шума будет. Ты права, Шани. Я с Форсом поговорю, он один живет, старый уже, ни сил нет, ни зрения. Предложу ему — мы поженимся и у него поселимся, он за нами свой век доживет, а мы не на улице окажемся. Хоть сразу, хоть потом....

Я кивнула.

Идея была хорошая, так в деревне делалось, и не раз.

Всякое бывало. И болезнь людей выкашивала, и в город дети подавались, так, что случалось, старики оставались одни. Вот, в таких случаях и разрешал староста подселение молодым семьям.

Свою выгоду получали обе стороны.

За стариками ухаживали, приглядывали и без куска хлеба в старости не оставляли, староста приглядывал. А и то сказать, не зарекайся. Мало ли что у тебя в старости будет?

А молодые получали крышу над головой, и более-менее обработанные поля.

Так и тянулось год за годом.

— Поговори. Если он твоему отцу сразу не расскажет....

Мих сопнул носом еще раз.

— Ладно. Подумаю... уж поверь, без крыши над головой не останемся, найду куда жену привести.

Я и не сомневалась. От Миха тянуло травянистыми тонами уверенности, решительности. Он взрослел на глазах...

Мой...

Надежный, уверенный, спокойный, любимый... мой!

И я со вздохом прильнула к твердому плечу, купаясь в его любви и даря свою в ответ. Как же хорошо...

* * *

Теперь мы встречались на бегу. Урывками, тайно...

Мих обрадовал, что холоп обещался приехать через два месяца. Надо было просто продержаться это время.

Я и держалась.

Недооценила родителей.

Кусочек пергамента лежал на своем обычном месте. Три черточки, на третьей, ближе к началу, точка. Рано утром...

* * *

Утро в лесу.

Какое оно — это утро?

Загадочное.

Приоткроешь дверь, и выскальзываешь в колдовской мир. Серый, паутинный, пока еще полусонный, чуть заметно поблескивающий капельками росы. Туман клубится меж древесных стволов, обвивает их прихотливыми завитками, льнет, словно верный пес к ногам.

Трава еще не шуршит — она мокрая, она упруго пригибается под ногами и кажется почти черной.

До поры.

Пока не проснется солнце.

И как же разительно изменится картина леса!

Роса вспыхивает миллионами, мириадами радужных огней, она повсюду, на деревьях, на траве, на паутине — и туман сам собой исчезает, растворяется, не выдержав столь ослепительной красоты. И каждое дерево, каждый куст сияют бриллиантами, а солнце еще даже не проснулось. Оно только-только выбирается из-за горизонта, недовольно почесывая сосновыми стволами толстенькое брюшко, оно еще примеряется рассияться...

Минута между тьмой и светом, между ночью и утром... недолгий момент, но такой драгоценный!

Рано утром, скользя по росе, и поеживаясь от заползающих под одежду плетей тумана, я спешила к ручью.

Зря.

На берегу, на нашем месте, сидел отец. Пересыпал из горсти в горсть песок, смотрел грустно и укоризненно.

Я сначала застыла на месте, а потом махнула рукой и подошла. Все равно ведь...

Если отец здесь — значит, все им известно. И ему с мамой, и родителям Миха, наверное. Да?

Это я и спросила.

— Нет, только нам.

— А откуда?

— Мама заподозрила, — усмехнулся отец, — она тебя хорошо знает...

То есть?

— Ты просто так никогда не смиришься. Если молчишь — значит, нашла обходной путь, знаю я тебя.

Я фыркнула.

— Знаешь, пап. Кому как не вам и знать?

— Ты ведь не успокоишься. И мальчик твой...

Я развела руками.

— Пап, мы взрослые. Неужели, мы не можем сами решать, кого любить, с кем жить?

— Решать можно, если знаешь обо всех последствиях своего решения. А ты о них и не догадываешься.

— Так, может, стоит мне рассказать?

— Я подумаю. А теперь — иди домой.

Я даже не шевельнулась, хотя было холодно и неуютно.

— Мы все равно будем вместе.

— Может и так. Но сейчас учти — если поймаю, всю шкуру со спины спущу.

Я удивленно распахнула глаза.

Папа нас почти никогда не бил. Несколько раз, да, но переживал сильнее нас с Корсом. А тут вдруг...

— За что? Просто за встречу с любимым? Папа!

— Шани, ты не знаешь, чем рискуешь.

Не знаю! И кто в этом виноват?

— Так расскажите!

— Иди. Домой.

Я посмотрела на графитовые облака, которые клубились вокруг отца, и поняла, что ничего-то тут не получится. Вот в эту минуту — не получится.

— Мих... придет?

— А вот это не твое дело.

Мне оставалось только скрипнуть зубами, развернуться и отправиться домой.

Чтобы наткнуться дома на мамин взгляд. Грустный, укоризненный...

Не подействовало! Вот ни разу!

Я встретила мамин взгляд, не отводя глаз. И неизвестно, чем бы кончилось наше противостояние, но проснулся, загремел пятками по половицам Корс, и мы одновременно отвернулись.

— Доброе утро.

И улыбка. Широкая, спокойная улыбка счастливого ребенка.

Я и сама недавно так улыбалась. Но...

Почему со мной так поступают? Что происходит?

Внутри зрела, росла гадюка протеста, свивала холодные чешуйчатые кольца. Недалек тот день, когда она зашипит и ужалит.

* * *

Мих появился у нас на пороге через три дня.

Осунувшийся, бледный, серьезный... как же мне хотелось кинуться ему на шею! Сказать, что люблю, что дождусь, что все будет хорошо... даже этого мне не дали!

Мама была рядом. Покачала головой так, что у меня руки опустились, и сама пошла к парню.

— Опять заблудились? Дорогу показать?

Мих покачал головой.

— Госпожа Ланат, я к вашему мужу. Нет его дома?

— Скоро будет, — мама пожала плечами. Кивнула в сторону колоды под навесом, где у нас дрова хранились, предлагая присесть. — Хотите — ждите.

— Я... можно я пока с Шани поговорю? Пожалуйста?

Мама ненадолго задумалась. Потом кивнула.

— При мне — можно.

— Госпожа Ланат...

— Не испытывай моего терпения, Мих Лемерт. Айшет — моя дочь.

Сказано было увесисто. Мих вздохнул — и покорился.

* * *

Мы не можем ничего. Ни обняться, ни взяться за руки, ни даже сказать то, что накипело в душе.

Под маминым взглядом у меня язык морозом сковало. Но наши глаза не молчали, нет...

— Я люблю тебя.

— Я тебя тоже люблю. Ты подождешь?

— Я обязательно дождусь. Вот увидишь, мы будем вместе! Мы будем счастливы...

Кто сказал? Кто ответил?

Неважно!

Мы смотрим друг на друга, и Мих буквально светится от любви. Но почему мама глядит с такой грустью? Что она видит? Что понимает? ЧТО?!

Вслух мы произносим какие-то глупости, но это напоказ. А по-настоящему говорят наши слова, наши сердца, наши души...

Моя душа поет под его взглядом. И кажется, что за спиной распахиваются громадные белые крылья, и несут меня куда-то ввысь. В небеса...

— Просто картина. Гость явился?

Голос отца издевательски разрезает воздух, словно ножом вспарывает. Мих дергается всем телом, поворачивается к нему.

— Господин Ланат...

Поклон получается неловким. Отец смотрит на это с насмешкой, его забавляет и деревенский увалень, и его вежливость, такая неуклюжая и неуместная, такая наигранная... откуда я это знаю?! Почему я так думаю?!

— Допустим, я. Так что надо-то?

— Я... — Мих комкает в руках шапку, мнется, а потом выпаливает с неожиданной храбростью. — Господин Ланат, разрешите нам с Шани хотя бы видеться наедине? Пожалуйста...

Отец прищуривается.

— Видеться? Ну, пойдем в дом, поговорим по-мужски.

Я дергаюсь вслед за ними, но мама уверенно разворачивает меня к грядке.

— Тыквами займись. Приду — проверю.

Да что ж это такое?

— И воды в бочку принеси. Ведра я тебе сейчас дам.

Я скрипнула зубами. Она это нарочно?

Я подозреваю, что да.

* * *

Мих ушел от нас спустя два часа.

Подслушать не удалось, мама бдила, аки дракон над сокровищами, отправляя меня то в курятник, то еще за водой, то...

Потом из дома вышел грустный Мих, весь окрашенный темно-фиолетовыми тонами, вслед за ним вышел недовольный отец...

Попрощаться нам дали. Но с таким видом, словно хуже ничего и быть не может.

Мих скрылся в лесу, отец посмотрел на маму, и покачал головой.

— Этот — не уймется.

Мама вспыхнула желто-оранжевым.

Тревога, беспокойство...

Да что такое?!

— Ты уверен?

— Более чем.

— А может...

— Нет, Нари. Мы должны все рассказать детям, иначе будет намного хуже.

Мама покачала головой.

— Шем... хотя бы год. Два...

— Шани уже не ребенок. В чем-то она права — в этом возрасте в деревнях своих нянчат.

— Да! — вставила я.

— И мы детей от всего не убережем, как бы нам этого не хотелось.

Мама вся искрилась оранжевым, темно-красным, серым, черным, я понимала, что она серьезно переживает, расстроена, нервничает, но...

Как найти ответ на вопрос, если нет никаких исходных?

— Ладно, — наконец решилась она — Давай мы поговорим с детьми вечером.

Мы переглянулись с Корсом.

Ну, вечером — это неплохо. По крайней мере не через год, не через два, что-то мы да узнаем. И можно будет объяснить Миху, а не просто запрещать. Я же поняла, что папа его шуганул от дома... Ну почему так? Мы ведь любим друг друга! Это нечестно!

* * *

Вечер нарочно задержался сегодня. День тянулся, как смола, медленно, липко и назойливо, ужин не готовился, и ели родители в три раза медленнее чем обычно.

Мы с Корсом извертелись на стульях.

Наконец папа отодвинул тарелку, и почесал в затылке. Вокруг него клубились серые облака, почти черные, свинцовые, тоскливые, и иногда в них проблескивали зеленоватые молнии. Что-то давило и сильно, папа был не уверен ни в решении, ни в результате, но...

— Мы очень надеялись, что у нас будет хотя бы пара лет, — честно признался он. — Хотя бы пара лет, но вы не оставляете нам выбора. Мы прятали Шани, ждали, что Корс повзрослеет...

— Я давно уже не ребенок! — нахмурился Корс.

Мама покачала головой. Рыжие ее волосы блеснули огнем, не хуже того, что играл в очаге.

— Корс... сказанное сейчас приведет нашу семью на эшафот.

Брат закрыл рот. Я наоборот, его открыла.

Эшафот?

Как?

За что?!

— И все же, этот разговор необходим, — мама запустила тонкие пальцы в волосы. — Мы не можем уйти, но и остаться мы тоже не сможем... так, как сейчас — нет, не сможем...

Отец медленно наклонил голову, подтверждая мамины слова, заставляя нас поверить, что все демонски серьезно.

— Шани, Корс, я вас еще раз предупреждаю. Одно лишнее слово — и нас убьют. Всех. И нас, и вас... понимаете? Это не игра. Так и будет.

Облако серого страха накрыло стол, заставило похолодеть кровь в жилах, и сердце стукнуло резко-резко, а потом опять забилось, затрепыхалось пойманной птицей. Холод проник в каждый уголок тела и разума, оледенил ноги, заставил сжать пальцы, в тщетной попытке согреться... страх?

Нет. Ужас. Глубинный и неподдающийся рассудку ужас, тот, который заставляет детей с криком просыпаться по ночам и бежать в постель к родителям. Тот, от которого не скрыться взрослым.