Небесное Притяжение

— Рота, подъем! — прогремел Маркулис, поднимаясь из-за стола и поправляя на животе болтающуюся бляху. — Строиться. — Завтрак закончился.

Курсанты выбежали на посторонние.

— Чуяло сердце — не наемся, — проныл за спиной Губа.

— Тут тебе не там, а там, не как здесь, — ответил я. Выражение Оганесяна стало крылатым и любимым народными массами.

Рота построилась напротив столовой, шумно двигала носами, стараясь определить, что приготовят на обед. Я доверял мнению Губы.

— Серега, сегодня перловка или муравьиные яйца (так Кирилл прозвал рис)?

— Нет, сегодня пюре и котлеты.

— Врешь, — Гнеденок недоверчиво покосился на Губу.

— Чувства меня не обманывают, — обиделся Сергей. — Я всегда знал, когда можно выходить на улицу, а когда нет.

— Не понял?

— Наша квартира находится в микрорайоне химиков, сам знаешь, там каждый месяц аварии или утечки всякой дряни в виде соединений хрома, натрия, цинка, никеля и прочих гальванических.

— И поэтому ты такой чувствительный? — спросил я.

— Не знаю, как у нас говорят: всяко разно — это не заразно.

— Разговорчики! Вот, что обормоты, — Маркулис улыбаясь, оглядел строй.

— Кто скажет, какое сегодня число?

— Пятница, тринадцатое, — отозвался Рыжков.

— Что это означает?

— Что-то нехорошее, — пробормотал Гнеденок.

Все рассмеялись.

— Отставить смех! Это означает, что прошел месяц.

— Всего месяц, — разочарованно протянул Димка, — я думал что жизнь.

— Осталось двадцать три жизни, — добавил я.

— Курс молодого бойца закончился. Сегодня вы станете бойцами по закону.

В дверях столовой появился Аникин, громко отрыгивая, привлекая внимание. Вытер лоснящийся рот тыльной стороной ладони.

— Слушайте сюда, салаги, сейчас пойдете в роту и там, согласно алфавита, без сутолоки и шума зайдете в каптерку, я выдам парадную форму. — Аникин отрыгнул. — Будете сдавать парадку, увижу, что грязная или рваная — получите в пятак. Запомните, с сегодняшнего дня вы превращаетесь в бойцов и отвечаете за свои поступки.

— Рота, напра-аво! Шагом марш! Левое плечо вперед! Песню запевай!

Весь покрытый зеленью,

Абсолютно весь,

Остров Невезения в океане есть.

Остров Невезения в океане есть,

Весь покрытый зеленью, абсолютно весь...

Перед каптеркой вырос длинный хвост. Старшина выкрикивал по списку, выкладывал парадные костюмы на деревянную перегородку, отделяющую его сокровищницу от коридора. Аникин, предпочитал, чтоб его называли по имени-отчеству — Руслан Семенович. Нравилось играть роль старшего, опытного товарища. Господи, сколько в армии родственничков!

— Клоун! — выкрикнул Аникин в проход, выкладывая на перила парадный костюм. Кто-то рассмеялся.

— Красавчик, пятидесятый размер подойдет? — старшина улыбнулся. — Надо тебя пригласить, как-нибудь вечерком, на палочку чая, Клоун. — Смех повторился, кажется Рыжкову нравились шутки. В армии, специфическое чувство юмора.

— Моя фамилия Клон, — сказал я, перегибаясь через перила и заглядывая в маслиновые глазки. Лицо Аникина отшатнулось.

— Клоун, — упрямо повторил он и расплылся в улыбке.

— Старшина, вам надо к урологу сходить, чем раньше, тем лучше, — ответил я, забирая костюм.

— Кто урод? Ты куда меня послал, боец? — Аникин поднял перила и воинственно вышел из каптерки. Я остановился, удивленно разглядывая старшину. Он встал напротив меня и толкнул в грудь:

— Ты, что, боец, обурел?! — толстяк снова толкнул.

Терпение лопнуло, я не выдержал и двумя пальцами ткнул Аникина-воина в глаза.

— Смотреть надо, куда идешь, — я отступил в сторону, пропуская орущий колобок, и с наслаждением впечатал сапогом под толстый зад.

Старшина, пролетев коридор, скрылся в комнате с умывальниками. Зазвенело опрокидываемое ведро, раздались крики. Кажется, он столкнулся с дневальным.

На плечо опустилась рука Гнеденка.

— Мал Клод, да Ван Дам.

— Старшина обиделся, чую, — добавил Губа.

— Вряд ли, он добрый человек, — ответил я.

— Максим, иди в кубрик, — посоветовал Димка.

Из умывальной выскочил, мигая покрасневшими глазами, Аникин. Яростно оглядел компанию. Палец-сосиска выстрелила в меня:

— Боец, я тебя сейчас трогать не буду...

— Спасибо.

— ...но на душе своей, можешь ставить крест.

— На себе поставь, — я нагнулся, старшина испуганно отшатнулся и медленно отступил в каптерку. Перекинув через плечо мундир, я гордо удалился в кубрик.

На сердце скребли кошки. Начинал жалеть, что сорвался. Ни к чему лишние проблемы, но меня с раннего детства нервировало, когда неправильно озвучивали мои фамилию, или имя. Фамилия — всё, что у меня осталось, среди долбаной казенщины. Я мрачно переодевался, косясь на отражение в окне. Мундир нравился: черный, как у эсэсовцев, с золотыми погонами и алыми буквами — СВВ; золотым аксельбантом, плюс красный ремень. В дополнение к костюму: белые перчатки и туфли. Взбив тулью фуражки, чтоб повыше поднялась кокарда, водрузил на голову. Встав перед стеклом, поправил галстук. Меня критически осмотрел Димка.

— Истинный ариец. Штурмбанфюрер.

— Не нравится мне одежда. На гитлеровскую похожа ту, что носили эсэсовцы. — Прогундосил Сергей. — У меня деда на войне убили.

— Так может на то мы и Специальные Военные Войска? — рассмеялся Кирилл.

— Ага, будем курировать другие рода войск, — сказал я.

— Почему бы и нет? До сих пор не знаем, какие боевые задачи будем выполнять. Аникин, козел, костюм выдал на размер больше, — ругнулся Кирилл.

— Губа, ты ничего не чувствуешь, про боевые задачи, которые доведется выполнять? — спросил я.

— И не хочу чувствовать. Не нравится мне.

— Рота! Стройся! — проорал дневальный.

— Ну вот, с завтрашнего дня нас начнут на тумбочку ставить и голосить заставят, — сказал Гнеденок, покидая кубрик.

Димка поймал меня за рукав.

— Максим, не переживай, насчет старшины, — он улыбнулся, поправил на носу очки.

— Я не переживаю.

— Ты не понял, я хотел сказать, что если что — мы вместе. — Улыбка Хвалея стала шире.

— Спасибо Дима, конечно вместе. — Я пожал руку.

От Димкиных слов, кошки скребущие сердце, разбежались. Неприятный осадок, от стычки с Аникиным смыло. Слово "вместе", означает, что не один. Не представлял Димку машущего кулаками. По нему видно, что он добрый и честный парень, никогда не хулиганил, хоть и был в обезьяннике. Но...сказанные вовремя слова, это уже помощь.

На плацу загрохотал барабан. Со стороны штаба, из раскрытого окна донесся пробный запуск гимна, у замполита хранилась пластинка с патриотическими песнями. Сквозь оконные стекла было видно, как из штаба вынесли полковое знамя, с золотыми длинными кистями.

— Аты-баты, шли солдаты, — пробормотал Гнеденок.

Для солдата, присяга двойной праздник. После чтения грамоты на верность служения Отечеству и целования знамени, при звучании государственного гимна, мы промаршировали по плацу и отправились в казарму. Ротный объявил: "Вольно! Запомните этот священный день, вы присягнули на верность служения Родине. Сегодня для вас красный день календаря — выходной". Ответом было троекратное "Ура".

Парадную форму разрешили носить до отбоя. Снова построили и повели в клуб на просмотр художественного фильма. Для молодых бойцов прокрутили: "В бой идут одни старики". Видел фильм более десятка раз, тем не менее смотрел с удовольствием. " Там смуглянка, молдаванка собрала виноград...". Игру Быкова и Олялина, как и всего актерского состава, можно не комментировать...

— Запомните, салаги, в названии фильма кроется сакраментальная истина — в бой идут старики, — изрек Маркулис выводя нас из клуба.

— Почему не разрешили пригласить на присягу родителей? — спросил, стоящий в конце строя маленький Дылдин.

— Боец — двадцать отжиманий, — холодно изрек Маркулис.

— За что?

— Еще двадцать.

— Есть! — Дылдин упал на землю, принялся кряхтя отжиматься.

— К старшему по званию обращаются предварительно назвав его звание, — пояснил Маркулис. — Боец, ты служишь в Специальных Военных Войсках, здесь обходятся без родителей. Запомни и процитируй в письме.

До обеда оставалось время и Маркулис великодушно разрешил подышать свежим воздухом возле курилки. На пятнадцатом отжатии Дылдин обессилено прижался земле.

— Парадная форма бойца должна быть чистой и выглаженной.

Фуражка Дылдина упала, обнажив рыжую голову.

— В роте все разгильдяи, а ты волосы на пробор носишь.

Гнеденок хмыкнул и полез в карман за блокнотом и ручкой. В последнее время он с ними не расставался, записывая изречения командиров.

— После ужина чистка Авгиевых конюшен, до отбоя. Встать, боец. — Авгиевыми конюшнями назывались туалетные кабинки.

Маркулис зевнул и посмотрел на часы.

— Для вас, салаги, только все начинается.

— Или заканчивается, — в тон сержанту сказал я.

Маркулис навел на меня холодные, как Балтийское море, глаза.

— С тобой, Клон, разговор будет особым.

"Итак, Аникин успел настучать", — подумал я. "Особый разговор может закончиться несколькими вариантами: мне объявят несколько нарядов в не очереди, сошлют на парники, или на подсобное хозяйство к свинкам".

На подсобных хозяйствах работали хмурые, неразговорчивые сельчане. Их привозили на автобусе с дальнего колхоза. Свинарник располагался, можно сказать в реальном мире — за пределами части, примыкая к колючей проволоке. Иногда бойцов посылали в помощь, для уборки помещений, чистки поилок. Командование не хотело рисковать личным составом и молоденьких солдат посылали в гости к свинкам неохотно. Были случаи, когда "помощников" приносили в роту в полубессознательном состоянии, с красными рожами, напитанными термоядерной свекольной самогонкой.

Я отвернулся и мрачно уставился на зеленый двухэтажный корпус клуба, окруженный цветущей сиренью и кустами недозрелого крыжовника. Июнь. Глубоко вдохнул цветочный запах, чувственные восприятия в армии становятся глубже и насыщеннее. Понимаешь, какими важными становятся мелочи, на которые раньше не обращал внимания.

— Товарищ старший сержант, а в чем заключается наша служба? — донесся голос Хвалея.

— Ты что, боец, до сих пор не понял?

— Никак нет.

— В служении Родине, салага. — Маркулис выстрелил окурком в сторону плаката: красная женщина тревожно простирала к нам руки, черная надпись лаконично гласила: "Родина-мать зовет".

— И куда она зовет, — пробормотал Димка.

— Не нравится мне, — промычал Губа.

— Тебе никогда ничего не нравится. Вчера я записал одно интересное изречение, — Гнеденок зашелестел страницами блокнота. — Вот, услышал от алычи Кавказа. "Да, я принципиальный, но не дебил".

Мы рассмеялись. Маркулис подозрительно посмотрел в нашу сторону.

— Так, бойцы, перекур закончен. Строиться на обед.

— Товарищ старший сержант, а вечером, какой фильм будет? — спросил Рыжков

— Кинокомедия — "Иван Васильевич меняет профессию".

— А новые фильмы бывают? — недовольно протянул Губа.

— Радуйся тому, что есть, — ответил Кирилл.

— Смирно. На праа-во! Шаа-гом марш! С песней, по жизни!

Димка начал, остальные подхватили:

Пора-, пора-, порадуемся

На своем веку

Красавице и кубку, счастливому клинку.

Пока-, пока-, покачивая

Перьями на шляпах,

Судьбе не раз шепнем: "Мерси боку".

На обед подали две резиновые котлеты и вполне сносное картофельное пюре. Предчувствия Губу не обманули. На десерт был кисель. Интересно, в него добавляют бром, чтоб боец мог спокойно спать, или нет? Я спрашивал у Губы, он ответил, что ничего не чует. Странно...а я чую...

После обеда — свободное время. Нам подарили два часа.

— Не забывайте, завтра будни, — напомнил Маркулис.

— Обязательно в котелок с кашей ложку дегтя сунет, — пробормотал Гнеденок.

— На то он и старший сержант, — Рыжков растянулся на кровати. Он был соседом Кирилла, через проход.

— Ты, что — адвокат?

— Я подал ротному рапорт, хочу чтоб меня отправили в сержантскую школу, — ответил Рыжков и вызывающе посмотрел в нашу сторону.

— Смотри, Рыжик, чтоб дальше не отправили, — хмыкнул я.

Вокруг скрипели кровати — половина роты ложилась спать, руководствуясь мудрой солдатской поговоркой: "солдат спит, а служба идет".

— Чую, спать ночью не придется, — Губа упал на койку и захрапел.

— Чувствительный ты наш, — рассмеялся Гнеденок, доставая из тумбочки листы и конверт. — Хочу проинформировать предков о состоянии дел на фронте. Тебе не дать листа?

Я запрыгнул на кровать. Димка уже лежал с закрытыми глазами.

— Нет, ты же знаешь, мне писать некому.

— Друзьям? Верной подруге?

— Некому, — повторил я рассерженно.

— У меня тоже родители не настоящие. Настоящие погибли во время аварии на красильном заводе, — после паузы сообщил Гнеденок.

Я свесился с кровати:

— Ты про взорвавшийся склад?

— Ага. Мой отец работал на транспортировщике, а мама кладовщицей.

— Так ты с красильного района? Это ведь рядом со станкостроительным.

— Никогда там не бывал, — Кирилл улыбнулся, мы без слов поняли друг друга и рассмеялись.

Город-Завод, или Черный, называйте как хотите, был поделен на районы враждующими молодежными группировками. Куда девать дурную энергию, когда прыщи покрывают не только лицо, но и сердце? Единственное, о чем не знал Кирилл: для тех, кто побывал в "обезьяннике" — "чужих" районов не существует.

— И с кем ты?

— Живу у старшего брата. Он мастер с лакокрасочного, — не без гордости добавил Кирилл.

— Мастер — это хорошо, — отозвался Димка. Я оглянулся — Хвалей не спал, задумчиво протирал платком очки.

Из угла, где стоит телевизор, послышалось змеиное шипение динамиков. Меломан Маркулис завел допотопный патефон. На этот раз поставил празднично-выходную пластинку.

...Мир наш, он тоже вдали...

Смотри — безбрежное море,

Несет по морю корабль.

Смотри — в безоблачном небе,

Плывет летучий фрегат...

— Мне нравится "Нау", интересно, где сержант откопал пластинку? — Хвалей водрузил очки на нос.

— Выходит не тебе одному нравится, или он устал от маршей.

Смотри — открытое море,

Исчез проклятый корабль,

А там, в предутреннем небе,

Проплыл свинцовый ковчег.

Стой! Стой! Обессилевший в ветре...

— А меня из "обезьянника" забрали, — напомнил Димка.

— Бывает.

— Знаешь куда? — Ответа не дождался.

— Попал в семью инженеров.

— Ого! — я присвистнул, в городе инженера считались привилегированным классом. Я посмотрел на Димку. Он вытянулся на кровати, закрыл глаза, очки покоились на курносом носе.

— Не думай, что мне повезло. Они выбирали по УИ.

— Это что такое?

— Уровень интеллекта. В приюте оказалось, что у меня самый высокий УИ.