Светка даёт в табло

Чиркали мы карандашами на этом занятии часа полтора. Светка сразу бросила вазу рисовать и стала изображать какое-то чудище с щупальцами вместо рук и тремя рядами зубов. Я честно старалась следовать схеме, но известно, что если нет таланта — хоть кол об голову чеши, ничего не выйдет. Не вышел у Данилы-мастера каменный цветок, не вышел.

Зато повезло с другим. Стоило преподавательнице взглянуть на часы, как она воскликнула:

— Над же, как поздно! Занятие закончено! Можете уходить.

И даже не взглянула, что мы там намалевали. Вдруг среди нас бриллиант попался, будущий Рембрандт? Как он узнает о своём гении, если всем вокруг плевать?

Впрочем, все резко подскочили со своих мест и стайкой ринулись прочь из помещения. Светка тоже ломанулась, но остановилась у двери, смотря на меня так, будто у меня на лбу рога выросли и голос стал как у солиста её любимой трэш металл группы. Данный взгляд означал — и чего ты тут застряла?

Жуть как не хотелось сваливать, не вытянув из преподавательницы что-нибудь о моей Находке. Но как вытянуть? Не станет она первому встречному душу выворачивать, да ещё и "трудному подростку" как нас всех тут называли. Вообще разговаривать не станет.

Вот тогда-то и свезло. Словно впервые увидав помещение, преподавательница оббежала его диким взглядом, вздрогнула и сказала:

— И как это освободить? Я, что ли, таскать всё наверх буду?

Она тут же замолчала, морщась, но шанс был использован мною по-полной! Я качнула головой, намекая Светке, что ей следует свалить, а я задержусь. Она поняла, пожала плечами, по типу — что опять за дурь тебе в голову дала? — и вышла. Будет ждать меня в комнате, скорее всего. А у меня образовалось важное дело.

— Таисия Павловна, может, нужно помочь? Вы говорите, что делать, у меня полно времени.

— Помочь? — Она впервые взглянула на меня с интересом и протянула. — Даже не знаю, ты всё-таки девушка, а на чердачное помещение таскать эти мольберты и стулья физическая сила нужна.

— А давайте я попробую один донести и скажу, было ли тяжело?

— Хорошо.

Согласилась она слишком быстро для той, кто волнуется о чужом здоровье. Но чего греха таить, мне тоже на её здоровье было присесть.

В итоге я взяла два стула, которые Таисия Павловна ненавязчиво подтолкнула ко мне, а она — мольберт в количестве одной штуки. И такое лицо состроила, будто слона подняла.

Ну ладно.

— Куда нести?

— Иди за мной.

Тащить стулья было неудобно, но жажда узнать о чердачном секрете всё перевешивала.

Сердце замерло, когда мы начали подниматься по лестнице. Если бы Таисия свернула не в нужное мне помещение — это было бы фиаско. Я даже обратилась ко всем богам одновременно с просьбой мне помочь. И бинго! Преподавательница свернула и открыла именно нужную мне дверь. Я чуть не запела от радости.

В комнату, где я обнаружила странного парня, она входила очень осторожно. И оглядывалась так, что сразу стало понятно — ищет его. Не найдя, Таисия вздохнула и резко сказала:

— Здесь ставь у стены. И плотнее, чтобы больше влезло.

Так и хотелось ей ответить грубо, но пришлось послушаться, закрыть рот и отправиться за новой партией. Я тащила очередные стулья и чертыхалась сквозь зубы, поминая недобрым словом не только преподавательницу, но и этого психа с чердака, из-за которого теперь тут корячилась. И самое гадкое и необъяснимое — не могла понять, зачем, но и не могла остановиться.

Отступать не в моих правилах, так что пришлось продолжать. Таисия периодически помогала в меру сил своих слабых, то есть таскала через раз по одному мольберту, но вскоре устала и предоставила работу мне.

Сделав ещё две ходки, я тоже прикинулась уставшей и присела отдохнуть. Поближе к мольберту, который так и валялся на полу с тех пор, как его уронил тот нервный парень. Просидела секунд десять, любуясь недовольным лицом Таисии Павловны и вскричала:

— Ой, мольберт упал!

Бросилась поднимать и подняла, конечно, ватманом кверху.

— Смотрите, тут чистая бумага! — Удивлённо сказала я. — Откуда, интересно?

Хотелось, конечно, прямо спросить, но это палево — недооценивать противника не стоит, даже когда кажется, что в её почтенном возрасте мозги уже скисли.

Таисия Павловна вздохнула и ничего не ответила.

— Куда его положить? — Вертя в руках ватман, спросила я.

— Ах, дай сюда.

Преподавательница выхватила его у меня из рук и стала рассматривать с обеих сторон.

— Ни единой чёрточки, — вид у неё был по-настоящему несчастным. — Ничего.

— А тут должны быть чёрточки? — Быстро поинтересовалась я.

— Да что ты понимаешь!

Свербело ответить: "побольше вашего", но пришлось молчать. И слегка постучать по стулу, который я притащила. Таисия Павловна быстро вспомнила, в чьей помощи нуждается и решила побыть вежливой.

— Талант — такое хрупкое чудо, такое эфемерное, беззащитное! Никто не знает, откуда он берётся и куда уходит.

— Разве талант может уйти?

— Ещё как может! — Таисия Павловна взмахнула рукой, потом ею же поправила причёску. — Бывает, человек ещё в детстве поражает всех своим гением, а потом что-то происходит — неизвестно что, и от гения не остаётся даже следа. Это ужасно, ужасно! Такого никому не пожелаешь!

Она снова взглянула на ватман, длинно вздохнула, и сомнений не осталось. Его слова про невозможность написать даже ромашку и её замечание насчёт пропажи таланта — всё сложилось. Значит, этот странный парень когда-то хорошо рисовал. А потом что-то случилось, неизвестно что — и теперь он не может оставить на бумаге даже чёрточку. Хм.

— Но что же такого должно произойти, чтобы человек потерял свой талант?! — Вскричала я, причём совершенно искренне. — Это что-то ужасное, да?

— Незнаю, — она покачала головой. — Не знаю и узнать не могу.

Она снова поправила волосы и рассеяно спросила:

— Ну что, ты отдохнула?

Но я уже получила всё, что могла, большего вытянуть из неё явно не выйдет, так что и прикидываться дальше нужды нет.

— Ой, я только вспомнила, что мне нужно заполнить анкеты и до отбоя занести в офис! Извините, но мне нужно срочно уйти!

Что за анкеты? Какой офис? Звучало бредово, но ответа я не ждала, развернулась и побежала прочь, по скрипучей лестнице, по гулким, полным пыльного воздуха коридорам, а потом по старому асфальту, покрытому словно паутиной трещинами и ямками.

Светку нашла в нашей комнате. Она, не разувшись, валялась на кровати, трясла левой ногой и мрачно зыркала на всё, что шевелиться. Но к счастью, новые следы драки на ней отсутствовали.

— Ну, и чего ты там делала? — Спросила Светка.

И вот что забавно — я снова не ответила правды. Просто пожала плечами, взяла полотенце и ушла в душ. Моя Находка осталась моей. И делиться я пока ни с кем не готова.

* * *

Со следующего дня началось трудовое воспитание.

Огромные промышленные швейные машины напоминали древних роботов, их внутренности то стучали, то звенели, то натужно кряхтели, и тогда нитки рвались и приходилось начинать заново.

Больше всего я боялась, что под безумно мельтешащую иглу попадётся моя рука — и будет на ней красивый такой стежок, сочащийся кровавыми каплями. Ну и нудно вообще было, сиди да шей огромные цветастые женские блузки. Для кого? Кто добровольно такое на себя нацепит? Загадка века.

И чем ближе становился вечер, тем нервозней становилась я. Внутри что-то трепетало, дрожало от нетерпения и с каждой минутой игнорировать собственную нервозность было всё сложней и сложней.

А всё дело в том, что я собиралась пойти туда, на чердак. И меня даже не волновало, что придётся врать Светке, чего я делать не любила, но в этот раз врать придётся, потому что взять её с собой невозможно. А что волновало, так это — будет ли на чердаке вчерашний парень?

Не знаю, по какой причине, но я должна была проверить.

Поэтому, как только закончился ужин, я отвела Светку в сторону и сказала:

— Слушай, подруга дней моих суровых, старушка дряхлая моя, у меня сегодня дела. Тебе есть чем заняться?

О, когда Светка молчит и буравит взглядом, жди неприятностей. В другое время я бы, возможно, напряглась, но голову занимал только чердак и невидимая наклейка "Мадонна", которую с некоторых пор я ощущала на своём лбу.

— Расслабься, если бы я собиралась сбежать отсюда, тебя бы не оставила.

— А что тогда ты собираешься делать? — Тут же спросила она.

— Секрет. Могут у меня быть секреты?

Светка этого дела жуть как не любила, но пыхтела смиренно. Не всё же ей брыкаться, я тоже бываю упряма как осёл — и тогда держись! Переупрямила же родителей, которые твердили, что Светка собьётся с пути — нет у неё другого выбора, сопьётся да родит лет в тринадцать, а там и до наркоты, лишения родительских прав и тюряги недалеко. Но я упрямилась — нет, она продержится. Упрямилась раз за разом, год за годом — и до сих пор.

— Ладно.

Подруга хмурилась, отворачиваясь, но уже смирилась, по голосу было слышно.

— Вот и славненько.

Больше меня ничего не держало — и оставалось только смотреть под ноги, чтобы они бежали не слишком быстро.

Коридор, крыльцо, улица, спуск ко вчерашнему зданию, дверь, лестница и снова коридор. Последний пролёт перед чердаком. Сердце забилось, отчего-то стало страшно и жарко, но я не остановилась. Что поделать, такой характер — если я пру вперёд, меня не остановить. Родители повторяли это то грустно, то радостно, в зависимости от ситуации — когда что-то шло по их желанию или против.

Дверь на чердак была закрыта, но к счастью, не на ключ. Закрыта была и вторая дверь — в помещение, куда вчера я таскала стулья и мольберты. И снова — не на ключ. Хотя не думаю, что запертые замки смогли бы меня остановить.

И вот я на месте.

Он был там. В другом углу, загороженный несколькими стульями. За его плечом горела лампа, бросая свет на мольберт, куда он смотрел неподвижным взглядом. Рядом стояла портативная колонка, из которой неслись звуки. Музыка. Классическая.

Как и вчера, услышав звук, он слегка наклонил голову и уставился на меня с ожиданием.

— Привет.

Голос чуть не сдал, пришлось закрыть рот и сглотнуть. Классическая музыка — это слишком, это перебор перебористый. Но что делать?

— Чего тебе?

Я тряхнула головой, с ужасом понимая, что слова прозвучали только внутри. Он ничего не произносил, я верно, просто ждала такого вопроса. Любой нормальный человек бы так и спросил, правда? Но он молчал и смотрел задумчиво. А потом вздохнул.

— Что ты тут делаешь?

Ну что же, пора его рассмотреть. Вчера как-то не досмотрела. Только подойдём-ка и сядем напротив, чтобы лучше было видно.

Серые глаза, короткие волосы, сильно выгоревшие на солнце. Загар. Бледные на фоне загара губы, всё так же упрямо сомкнутые. Прямой нос и широкие светлые брови. И худоба, ну почему же он такой тощий? В остальном — ну просто загляденье, одет как на выход, чистый и отглаженный.

Так мы со Светкой представляем себе маминых мальчиков. Ну, которые без маминого разрешения шагу ступить не могут, каждую улыбку воспринимают как покушение на собственную девственность и которые до старости будут ходить в вязаных мамой жилетах и смотреть с ней по вечерам мелодрамы по телеку.

Только взгляд у него был другой, совсем не как у маминых мальчиков. Заморенный. Как сильно нужно устать от всего, чтобы спрятаться на чердаке?

— Яся.

Я показала на себя рукой.

Он молчал.

— Меня зовут Яся! — Громче.

Вот. Хлопнул глазами.

— А тебя?

— Лев.

— Как? — Я прыснула, не сдержалась.

— Лев. Или Лёва, имя такое. — Он словно не заметил насмешки.

— Ну ладно, Лёва. Пусть так. И что ты тут делаешь?

Он молча и равнодушно пожал плечами.

Ладно, сама посмотрю.

Я наклонилась вперёд, чтобы заглянуть и увидеть прикреплённый к мольберту лист.

— Что ты делаешь!

Надо же, он ещё и толкается!

— А ты?

— Что за беспардонность?

Ба! Да он ожил прямо, глаза засверкали.

— Тебе жалко, что ли? Дай посмотреть.

Я попробовала снова, в этот раз он не толкался, а взял меня крепко за плечо и осторожно удержал на месте.

— Не нужно, — сказал неожиданно мягко.

Лезть напролом сразу расхотелось.

— Ладно. Так что ты тут делаешь?

Несколько секунд тишины и...

— Просто думаю.

— Думаешь?

— Ну да. Здесь тихо, спокойно. Пока тебя не было, никто не мешал.

— Пока меня не принесло, ты хотел сказать? Вижу, вижу, хотел. Тут пыльно. И о чём думаешь? — Я непроизвольно покосилась на колонку. Заунывные трели скрипки или виолончели, чёрт их разберёт, наводили серость и тоску. С такой музыкой кто угодно взвоет.

— Тебе правда интересно? — На его губах появилась слабая улыбка. Такая мягкая.

— Мне интересно знать обо всём, что я нахожу на чердаке. Обидно, когда находишь, к примеру, чьи-то старые фотографии, и некому о них рассказать. А ведь это чья-то жизнь, кому-то они были очень важны — люди, которых давно нет в живых. Кто они? Как жили? Чем дышали? Никогда уже не узнаешь. А ты вот можешь о себе рассказать.

Он смотрит пристально, даже слишком, так и хочется опустить глаза в пол. Но что я, робкая школьница какая-то, что ли? Привычно задираю подбородок.

— Это долгая история, — продолжает улыбаться Лев. И кто ему имя-то такое нелепое дал?

— Я не спешу. — Можно поболтать руками, вытянуть ноги, в общем, устроиться поудобней.

Словно получив разрешение, от откидывается на спинку стула и расслабляется.

— Не спешишь настолько, что станешь слушать?

— Мне очень интересно, уверяю тебя!

— Ладно. Для чего живёт наше поколение?

Признаться, челюсть моя всё-таки отвалилась.

— Чего?

— Ты думала когда-нибудь, для чего мы живём? Каждый из нас? Мы, наше поколение. Предыдущее погрязло в склоках и погоне за рублём. Они как в террариуме, только и думают каждый сам о себе — как лучше устроиться, как украсть, чтоб не посадили и подороже продать всё, до чего дотянуться руки. Они продали всё — честь, совесть, свою землю... своих детей. И что?

— Что? — Глупо повторила я.

— Вот и мне интересно — что? — Он сложил руки на груди, скривил губы. Посмотрел куда-то в угол, нахмурился и его вдруг словно осенило. — Слушай!

Он подскочил, взял в руки айфон, подключённый к колонке и что-то включил. Музыка была смутно знакомой, а когда начались слова, Лёва сделал громче. В тесном закрытом помещении чердака прогрохотало:

"И вновь продолжается бой,

И сердцу тревожно в груди,

И Ленин такой молодой

И юный октябрь впереди!"

Хор. Сильные, звонкие голоса заставили пуститься сердце в пляс. Оно словно отмеряло каждый удар ритма. Давило на уши, на секунду показалось, что голоса доносятся с неба. Старьё, конечно, настоящая древность, но в мастерстве не откажешь.

— Слышишь? Ты слышишь эту энергию? От их голосов черепушку сносит. У них впереди — целая жизнь, они идут туда, несмотря на сложности и верят в самое светлое. Для таких покорение космоса — реальность. Справедливость, где никто не умирает с голода, никто не страдает — реальность. А мы? Что можем мы? Сидеть сутками напролёт, уткнувшись в смартфоны? Качать с утра до вечера права, потому что нам типа все должны? Закрывать глаза на несправедливость, только бы нас не тронули? У нас впереди ничего нет, наше существование бессмысленно. Это так всё глупо.