От стола со свечой Хауэр встал на расстоянии трех шагов, глядя на дрожащий огонек пристально, точно и впрямь арбалетчик на укрепленную перед ним мишень; правая ладонь поджалась в кулак, тут же расслабившись снова, и тот повторил — тихо и серьезно:
— Смотри на свечу.
Инструктор выбросил правую руку вперед отчетливым, коротким движением, словно оттолкнув от себя ладонью тяжелый кувшин с зерном; до маленького трепещущего язычка пламени от этой ладони, будто упершейся в невидимую стену, оставалось еще локтя полтора, а потому в первые мгновения подумалось, что это попросту игра теней или обман утомившегося за прошедший день зрения. Миг прошел в тишине, прошел второй, и лишь тогда Курт осознал, что свеча и в самом деле погасла.
— Это не волшба, — снова заговорил Хауэр под его потрясенное молчание. — У меня нет никаких врожденных способностей, я ничем не одарен свыше, я обыкновенный человек, такой же, как тысячи других, обитающих в Германии. Этого я достиг сам. Сможешь и ты.
— Как вы это сделали? — сумел он выговорить не сразу. — Если не способность, если не... Как?
— Мы привыкли к тому, что воздух — нечто невесомое, бесплотное, нечто, чего и вовсе нет; однако же, птицы бьют по нему крыльями, отталкиваются от него — и подымаются выше. Взгляни, как падают листья. Словно сквозь воду. Снизу их подталкивает воздух, в который они упираются своей поверхностью. Вспомни парус — будь воздух так бесплотен, был бы от паруса толк? Вспомни ветер, валящий целые деревья и сносящий крыши с жилищ. Вспомни еще одно: человек проходит мимо свечи, проходит излишне быстро — и от движения воздуха, созданного его телом, огонь гаснет. Я делаю это одним ударом.
— Снова ваше пресловутое дыхание?
— Оно самое, потешаться здесь не над чем. Озарение, Гессе. Озарение — и я знаю, как, с какой силой, насколько резко ударить рукой воздух, чтобы он убил огонь вместо меня. Не рассчитываю, не продумываю, я просто начинаю знать, чувствовать, как это сделать — так же, как давно перестал отсчитывать дыхание во время бега, как ты не задумываешься, садясь на табурет — тело само знает, как согнуть колени, как примостить твою ленивую задницу. Разумеется, это — несколько сложнее, но с каждым разом дается все проще.
— Руководство в курсе ваших изысканий? — уточнил Курт тихо, и инструктор рассмеялся, снова усевшись за стол напротив:
— Инквизитор...
... — Я родом из провинциального городишки. С детства мечтал о подвигах, а повзрослев, сдуру записался в городскую стражу и все продолжал мечтать. Все нормальные люди, отпахав свое, шли спать или пить, или есть, на худой конец, а я — на плац. Отрабатывал те два удара и три замаха, что нам всем показали в начале нашего славного служения родному городу; вот только никому этот город не сдался — на нас даже соседские владетели не смотрели. Стражу держали, потому что положено, ну, и на всякий случай... Разумеется, и ни одного кулачного боя не пропускал. В противниках недостатка не было: кто ж откажется на законном основании набить морду стражнику?.. И снова на плац... Надо мною, ясное дело, смеялись, особенно когда я начал извращаться и выдумывать собственные приемы — позаковыристей, помудреней, да еще чтобы и покрасивее; смеялись, пока я не пригласил одного из таких шутников доказать, что он имеет право смеяться. Помимо всего прочего, надо ведь было на ком-то опробовать все, что насочинял... Словом, более не насмехались в открытую, даже в некотором роде зауважали, однако же, все равно продолжали крутить пальцем у виска. И вот однажды — мне тогда было, наверное, сколько тебе сейчас — в нашем городе появился инквизитор. Вечером нас собрали и сообщили, что в нашем тихом омуте проездом задержался скрывающийся от розыска преступник, да не простой, а самый что ни на есть настоящий оборотень. Нас, от страха готовых выть не хуже этого оборотня, выставили в оцепление вокруг квартала, в котором, по сведениям приезжего инквизитора, он обосновался; нам было велено стоять и не рыпаться, вмешиваться только в самом крайнем случае, а главное — подохнуть, но преступника взять живым. Тому, кто посмеет его смертельно повредить, тот следователь посулил множество интересных развлечений, отчего у нас окончательно развеялись последние остатки храбрости... Парня загоняли — буквально, как зверя загоняют на охоте, и так сложилось, что выгнали прямиком туда, где стоял я. — Хауэр усмехнулся. — 'Не вмешиваться'... Я вовсе примерз к месту. От того, чтобы удрать, я был далек, но столь же мало желания имел и для того, чтобы ввязаться в потасовку. Он не оборачивался, дрался в нормальном человечьем виде, но — как! Они с тем инквизитором схлестнулись прямо передо мною, в десяти шагах, и мне было видно все. Такого, Гессе, я не видел еще никогда — да и откуда было? Провинциальный солдафон из задристанного гарнизона задристанной дыры; что я вообще знал, кроме пьяных драк по вечерам?.. После этого я не смог заснуть. Многие из нашего оцепления в ту ночь спали плохо, вот только я не вскакивал с криками — я просто не спал, смотрел в потолок, проворачивал в мозгах то, что видел, и понимал, что я с моими потугами на плацу — вша... Жгли этого парня тоже у нас, перевозка была слишком опасной; мы узнали, что он тем вечером успел перебить не то четверых, не то шестерых из тех, кто прибыл вместе с инквизитором, а взять для его охраны в пути кого-то из нас — это даже не анекдот. Разумеется, я пошел смотреть. Тебе доводилось уже выносить приговоры, доводилось наблюдать это не раз, скажи — видел тех, кто горел молча? Нет? А я — видел. Молча, Гессе. Ни звука. Он даже не пытался вырваться. Не дернулся ни разу. Это было жутко и завораживающе. Словно изваяние... Народ расходился так же молчком, инквизитор был явно недоволен, а я — я был сражен. Возможно, он и был оборотнем, возможно, он был и сильнее, и быстрее, но у него те же кости, нервы, плоть; должно же и ему быть больно, а тем паче — в человеческом обличье! Значит, было. Значит, боль он просто переносил. Значит, это возможно. И тем вечером, в бою, которому я был свидетелем, он хватанул инквизитора по руке клинком — до кости и почти вдоль, почти срезав, а тот продолжал делать, что делал. Уж инквизитор-то точно человек, обыкновенный, такой же, как все, как я. Ведь когда-то и он был, как я, ничего не умел, ничего не знал, когда-то он был мальцом, хнычущим от царапины, оставленной соседской кошкой! Ведь он не родился бойцом, плюющим на раны, на боль, на кровь? Ведь он таким стал. Это лишило меня остатков покоя. Значит, человек может это. Может все. Будучи никем, стать великим... да кем угодно. Я хотел быть великим бойцом. Как те двое. И начал им становиться. Сейчас в подробности лезть не стану, просто скажу, что парился я над этим ежемесячно, ежедневно и ежечасно, пробовал все, любую бредовую теорию, возникающую в моем мозгу, и добился в конце концов кое-каких результатов. Однажды вечером, было это года два спустя после тех событий, спьяну я вздумал поделиться с собратьями по оружию своими грандиозными думами относительно величия человеческого. Показал вот этот самый фокус с иглой, после чего пустился в долгие рассуждения о том, что человек может добиться всего, чего только вздумает пожелать, и как пример имел глупость упомянуть того самого оборотня... Откровенно говоря, сегодня я не вспомню, что я тогда нес. Да я уже и наутро не помнил; а кто-то из моих собутыльников запомнил сверх меры хорошо, и примерно через недельку в наш городок снова нагрянул инквизитор — теперь уже по мою душу. Попервоначалу я перетрусил. Все эти перемены в Конгрегации, они ведь во дни моей юности только-только завязались, и не всегда и не везде можно было уповать на то, что тебе попадется не говнюк старой закалки. Но мне повезло; инквизитор оказался тот самый, что пару лет назад, собственно говоря, и подвиг меня на мои изыскания, посему столковались мы быстро. Уехали мы вместе следующим же утром. Мечта сбывалась — я выбрался из этой ямы с мышами, которая была моим домом... Только меня не бросили на борьбу с оборотнями и стригами, как я полагал по наивности. Провели краткий курс по ликвидации безграмотности в области 'малефики и их разновидности', месяц тренировки со старшим инструктором и — долгая нудная работа по отлову этих самых малефиков. Мне никто не потрудился растолковать, что произошедшее в нашем городе — редкость, исключение, что твари не ходят табунами по всей Империи... Я злился, что моих достоинств не ценят, и оные достоинства старался усовершенствовать — быть может, тогда оценят и заметят... Заметили. Когда я показал выходку со свечкой, у руководства едва не приключился сердечный приступ. Не знаю, не видел, но предположить могу, что буза наверху началась немалая. Как только меня ни допрашивали, о чем только ни говорили, чего только ни предполагали — я и подозревать не мог даже, что в богословии могут быть такие выверты и закоулки. В первую очередь мне предъявили гордыню; ну, не обвинили напрямую, но упомянули. Логика такая: поскольку я продолжал твердить, что человеку все под силу, сие можно было истолковать как самомнение, от которого до дьявольского прельщения один шаг. Я, знаешь ли, и теперь не слишком много времени провожу за науками — некогда. Чтоб не быть совсем идиотом и не позорить Конгрегацию, что-то узнал, что-то выслушал, что-то даже и прочел, но — сам понимаешь, я не философ и не мудрец; а тогда и вовсе знал лишь, что Господь — Бог наш, мы — дети Его, а из Евангелия запомнил только одно: 'Если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: "перейди отсюда туда", и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас'. Там же не сказано, что Господь эту гору передвинет или кто-то еще, чья-то сила, так? сказано — 'она перейдет'. Только имей веру. Уверенность попросту — в том, что это получится. И не будет невозможного для вас. То есть — что? Ясно сказано, что человек может всё, если только оставит сомнения. Да Создателем и должно быть в нас это заложено: где живем-то? На земле, для жизни опасной, в тяжелых условиях, среди врагов зримых и невидимых, а стало быть, арсенал, которым мы снабжены, чего только не содержит, надо лишь покопаться в нем как следует, найти, что нужно, и научиться с этим обращаться... В общем, говоря откровенно, все эти выкладки — не мои измышления. Просто, когда обсуждение наверху закончилось, что-то подобное они и вывели; ну, другими словами, само собою. Уж как суть запомнил, так и излагаю. Надо думать, наши мыслители навернули и еще что-то; этого уже не знаю. А поскольку теория это теория, подтвердить это дело решили практикой. Ты об этом монастыре знаешь, что к чему — в курсе, посему секрета никакого не выдам... Abyssus, верно. Где подвизается братия, чьи молитвы прикрывали тебя на том деле в Кельне. Меня попросту посадили среди них; братия заняла круговую оборону, а я в центре повторил свое представление со свечкой. Это, собственно, и подтвердило тот факт, что бесами дарованных способностей во мне ноль. Зато вполне человеческих старший инструктор нашел массу, после чего мои мечты и начали сбываться всецело. Зондергруппа, потом — шарфюрер[5]... Вот только своих экспериментов я не оставил. Когда вот на этом самом плацу вздумал поделиться с сослуживцами кое-чем из моего опыта, старший инструктор написал запрос и — с тех пор на оперативную работу меня более не выпускали. Теперь старший инструктор — я... Отдышался? Бегом.
Глава 1
— Стоишь на ногах?
— Да.
— Славно... Тогда — бегом. Еще круг.
Оттолкнувшись от шершавого серого камня стены, Курт распрямил готовую сломаться пополам поясницу и двинулся снова вперед, не чувствуя ног, головы и себя самого. Мыслей в голове уже давно не осталось — даже грез об отдыхе, даже нехитрое по своей сути действие — отсчет дыхания — пробуждало боль почти физическую.
Вдох на четыре шага — задержка — на четыре шага выдох; снова вдох, задержка, снова выдох...
Круг.
— Довольно. Всё.
Хауэр сегодня был необыкновенно благодушен и незлобив, посему к концу дня Курт ожидал некоего особенно утонченного измывательства. К инструктору он приблизился, едва переставляя ноги, пытаясь усилием воли заставить дыхание не скакать, словно заяц в мешке, и готовясь услышать все, что угодно, вплоть до 'сегодня ты пройдешь сквозь строй'.
— Всё, — повторил Хауэр, глядя оценивающе на то, как Курт прислоняется к стене спиной, упираясь в колени подрагивающими ладонями. — Не то ты на детали рассыплешься.
— Не идет ко мне сегодня озарение, — отозвался он сквозь резь в горле, и тот укоризненно вздохнул:
— Потому что ты его ждешь. А ждать его нельзя; это как Господне благословение, как просветление на молитве — нельзя, читая 'Ave...' каждое мгновение думать о том, что вот-вот должна низойти на твою душу благодать и осиять тебя, грешного, с ног до головы... Припомни, как это было. Ты же провел на этой стежке весь день.
— И в постели пластом — следующий.
— Неважно, — отмахнулся Хауэр. — Дело в самом факте — ты смог это. Ждал ты этого? Нет. Думал ты об этом? Нет. Заметил ли сразу, что — вот оно, пришло? Убежден, что — тоже нет. Ты просто никак не можешь расслабиться; не сейчас, не сегодня — в жизни. Ты смотришь на мир, ища в нем подвоха; неплохо для инквизитора, но временами, Гессе, надо думать и о себе, а временами — не думать вообще ни о чем... Ну, да Бог с тобой. Идем-ка.
— На плац? — уточнил он, переводя дыхание; инструктор качнул головой в сторону двери:
— Идем, присядем. Побеседуем.
По темной и тесной, как рукав, лестнице Хауэр шел в безмолвии — по все той же лестнице, чьи ступени вели Курта каждое утро вниз и уводили после наверх, к его комнате; более он ничего здесь не видел за все три месяца — комната, отрезок коридора до лестницы, ступени, тропка вдоль каменной стены главного корпуса, плац и — все то же в обратном порядке. В первый же день ему непрозрачно намекнули, что бродить по зданию и совать любопытствующий нос повсюду не следует; двери его обиталища, однако, не запирали за ним, полагаясь целиком на его честность. И, скорее всего, на пару-другую стражей где-нибудь за поворотом плохо освещенного коридора...
— Ну, — заговорил Хауэр вновь, когда оба уселись к столу, — вот ты и снова майстер инквизитор, а я всего лишь инструктор. Теперь можешь хамить и на меня покрикивать... Сегодня являлся курьер с документацией на тебя — новое назначение, подтверждение присвоения первого ранга и самое приятное — жалованье следователя этого самого ранга за эти три месяца. Говоря проще, твое обучение закончено, и завтра ты свалишь отсюда вон.
— 'Закончено'? — переспросил Курт, нахмурясь. — Не сказал бы.
— Рад, что и ты это понимаешь. Вот об этом я и хотел побеседовать, Гессе. Ничего, что все еще на 'ты' и без должного именования?
— Бросьте издеваться, — поморщился он раздраженно.
— Я, — отозвавшись ему усмешкой, продолжил Хауэр, — намереваюсь написать в ректорат академии пару рекомендаций и надеюсь, что ты согласишься с их необходимостью. Первое — касательно тебя лично. Ты сам заметил, что твое обучение завершенным считать нельзя, что ты не достиг того, чего мог бы достичь, будь у тебя больше времени; и я вполне с этим согласен, а посему хочу в своем заключении указать, что рекомендую сделать твои визиты сюда регулярными. Станешь этому возражать?
