— Помнишь, Савелий, как называли его в начале двухтысячных ваши демократические газеты? Крошка Цахес. Читал сказку? Я прочитал. Мне надо было прочитать. Это была отличная ловушка для его энергии. И она даже работала. Но ваши гнилые продажные так называемые либеральные журналисты просчитались в пропорции, понимаешь?

— Нет.

Савелию стало интересно: разводит его старый добрый Стив или по синей дыне раскрывает секреты заславшей его конторы.

— Они девальвировали символ. За-мыз-га-ли! — Сейчас американец гордился тем, какие русские слова знает и как ловко применяет в разговоре, хотя и делал ударение на второе «а». — Выпьем!

Выпили скотландского уиски.

— Я, думаешь, что слушал? — Стив кивнул на плеер. — Галича.

— Силён, — изумился Савелий. — Так что там с Цахесом? Его кто придумал вообще?

— Как кто?! Гофман. — Стив в пьяном лукавстве погрозил пальцем. — Выведываешь?

Савелий усмехнулся.

— Больно надо. И так всё ясно. Все эти Цахесы и крысы, которых тошнит, — это всё придумки госдепа.

— Говоришь, как вата, — обиделся Стив.

Звук «в» в слове «вата» он произнёс как «w», и Савелий рассмеялся.

— Дурак ты человек, американец. Я не выведываю. Мне не для кого, я же не агент «кей джи би». Я понять вас пытаюсь. Вас всех. Тебя. Альберта. Машку с Вичкой. Ну, этих понятно, им мужики нужны, как и всем бабам, но они в странном месте ищут... Лёнька неплохой парень, идейный такой. Так у него дед в ГУЛАГе чалился. Говорит, по политической. Значит, по политической, верно?

Стив кивнул.

— Вася вот странный парень, согласись. Он как бы из фарцы времён восьмидесятых. Но, похоже, фарцовщики сейчас не нужны — всё и так можно купить, легально. Вот он и не понимает, куда бы ему приткнуться. В наркобизнес страшно, а в оппозицию почётно. Романтика контрабанды типа. Марик вот...

— Кто меня поминает всуе?

На пороге стоял Марик собственной персоной. С грузинским вином в одной руке и пармезаном в другой. Как дэнди лондонский одет. Значит, очередной перформанс увенчался успехом. Или, как говорил сам Марик, обвенчался с узбеком.

● ● ●

Глава 495

После совсем не сытного обеда Барак Хусейн Обама сидел в президентском кресле и думал. Седой волос упал на столешницу, и президент США машинально смахнул его тонким указательным пальцем на пол. Сейчас по шкале хреновости-отличности от одного до десяти президент чувствовал себя на крепкую четвёрку, да и то списывал этот успех на фармакологическую поддержку. Старческая сутулость, которую он не замечал, нередко стала посещать его в минуты задумчивости. А задуматься было о чём.

В последние месяцы из мыслей Барака Обамы никак не шёл Влад, проклятие и заноза. Чем бы не занимался глава Белого дома, везде маячила тень этого невысокого человека. И так во внешней политике чехарда творилась, а тут ещё и Мишель... Нет, вопреки одному из дурацких снов Обама не верил, что вездесущий Влад смог как-то переспать с его женой. Хотя сон был таким реальным, таким... Кулаки сжимались, когда Обама его вспоминал. Подлинный кошмар. И где! Прямо тут, вот на этом столе...

Самое странное, проснувшись в холодном поту, президент США перевернулся на другой бок и велел себе подумать о чём-то другом, но стоило ему провалиться в дрёму, он вновь увидел проклятого Влада, любезничавшего с Мишель, а она как-то недвусмысленно поправляла платье, будто у них вот только что, прямо тут...

Барак Хусейн Обама стукнул ладонью по столу.

Следовало подумать о другом, о более важном, чем глупый сон. Ясно же, что это проявление неуверенности, ощущение того, что коварный Влад переигрывает его на любом доступном фронте.

Надо бы сегодня на сон грядущий вспомнить молодость с Мишель, решил президент США.

Он открыл папку с дайджестом событий и первое имя, которое там значилось, было ясно чьё. С тихим стоном Барак Обама закрыл папку и отодвинул её в сторону.

Предстояло набраться сил и провести собрание с опостылевшим ядром его команды. Особенно беспокоил Обаму Джо Байден. С какого-то времени, кажется, после второго визита на Украину, Джо стал сам не свой. Он, конечно, крепится. Но Обаме доложили, что старик совсем не может смотреть телевизор. Какой-то редкий психоз. Где гарантия, что он совсем не съедет с катушек? С ним и так ни о чём в последнее время нельзя договориться.

— Я совсем один, — прошептал Барак Хусейн Обама, положив руку на так называемый «красный» телефон.

Вот снять бы сейчас трубку и поговорить с Владом о... О чём? О бейсболе? Последнем сезоне «Карточного домика»? Ну, не о верховой же езде с голым торсом...

В кабинет вошла Мишель, легка на помине.

— Есть минутка?

— Да, конечно. — Барак устало улыбнулся.

— Ты выглядишь усталым. Опять бессонница?

— Опять. — Он вышел из-за стола, взял жену за руку, усадил в кресло, сел напротив сам. — Снится такое, что лучше вообще не спать.

— Это всё твои глупые гамбургеры из «Макдональдса». Поешь этой ерунды, и сразу гастрит обостряется. Плохое пищеварение приводит к нарушениям сна.

Он отмахнулся.

— Я бургеров не ел с прошлого года. Но хочется. Здесь что-то другое. Что-то странное. Я за все годы видел много снов, но запоминал единицы. А сейчас помню всё и подробно. Каждый новый сон. И в каждом новом сне — сама знаешь кто.

Мишель знала, поэтому лишь сочувственно покачала головой. Не всё можно говорить вслух, особенно в Овальном кабинете.

— Это становится проблемой, Барашек...

— Да, и я не знаю, как её решить. Не могу же я пойти к психологу и сказать, что все мои мысли не об Obamacare и не о правах меньшинств, а об этом... — он осунулся и замолчал, уйдя в свои мысли.

— Что ты видел? — прошептала жена.

— Ну, помнишь последнюю часть «Матрицы»? Там, где все становятся агентами Смитами?

Мишель подалась вперёд.

— И вместо Смитов — он, да?

— Именно!

— А ты — Нео?

Барак кивнул.

— Жаль, что Уилл Смит не согласился на роль Нео, было бы более уместно, — попробовала пошутить Мишель и вызвала на лице мужа вымученную улыбку.

— Да, большая ошибка Уилла. В этом случае он бы разгребал, а не я, — ответил Барак. — Так или иначе, я проиграл. Ну, во сне. Урыл он меня.

— А как же сделка с Матрицей?

— Боюсь, это сон-предсказание, Мишель. Сделки не состоялось. Матрица предпочла решать свои проблемы иначе.

● ● ●

Глава 5

Стажёр Пыжов снова опоздал. Комов хмуро пил обжигающий чай из гранёного стакана в старом подстаканнике, и, подъедая крекеры, перечитывал протоколы допросов. Дело погибшей оппозиционерки жадничало на хоть какую-нибудь гнилую ниточку.

Анюська, судя по отчёту экспертов, ещё и задохнулась. Либо ей помогли, но тогда она царапала бы не собственное лицо, а руки душителя... Чертовщина, в общем.

Пыжов ввалился, пыхтя, как паровоз братьев Черепановых, и с порога заявил:

— Есть, товарищ командир! Ф-фух... Запись с камеры возле павильона, ну, помните, я говорил, вот её, да, обработали. Технари.

— Чьи? — ледяным тоном поинтересовался следователь, записывая в чёрный молескин время прибытия подопечного.

— Наши... — растерянно выдохнул стажёр. — Я же вам позавчера ещё говорил, что обнаружились-таки две камеры, писавшие улицу.

— Кстати, да. — Комов энергично встал, пружинисто прогулялся от стола к дверям. — Возле павильона расшифровали, говоришь. А вторая?

— Вторая в работе.

Пыжов, не снимая куртки, плюхнулся на стул, включил компьютер, стянул с шеи флешку, висевшую на шнурке, и вставил в порт. Вперился в экран, потирая нетерпеливые руки.

Старенький компьютер существовал на своей волне и наверняка где-то внутри себя слушал регги, поэтому грузился минут семь, стажёр успел морально перегореть, снять куртку, налить себе чая и снова начать гипнотизировать экран взглядом.

За это время привычный ко всему Комов перелистал ещё несколько протоколов и остановился на записи беседы с Савелием.

— Странный политолог, — пробормотал следователь. — Ему нравится работать с этими неудачниками. Заметил?

— Угу, — согласился Пыжов. — Но мне показалось, что он их не особо-то любит...

— Пять баллов, стажёр! Помнишь, он то проникался, то черствел, когда о них звонил.

— Ну, допустим, кого-то любит, а кому-то и в рог дал бы, — предположил Пыжов.

— Вариант. — Комов захлопнул дело. — Загрузилась твоя шарманка?

— Да. Хоум видео подано, шеф!

Конечно, не хоум, а стрит видео, но следователь включать зануду не стал.

Технари потрудились на славу — максимально осветлённая картинка имела годный контраст, плюс время простоя было ускорено в десять раз.

В кадре томился от ничегонеделанья угол улочки, на которой нашли потерпевшую. Собственно, в двадцать три ноль семь она собственной, ещё живой персоной проследовала по направлению к дому. Спустя секунд пять случился порыв ветра, и в ту же сторону пролетел мусор — полиэтиленовые пакеты, бумага и одноразовый стаканчик.

Приблизительно через минуту всё туда же проследовал усатый седоватый дядька небольшого роста (Анюська была явно выше). Дядька и дядька. Кажется, лицо кавказской национальности. Одет неприметно — то ли спецовка какая-то, то ли просто куртка, джинсовые брюки, и старые, по всей видимости, ботинки... Хорошо, что снимаемый пятачок отлично освещался фонарём.

— Ишь ты, Сталин какой! — усмехнулся Комов. — Надо будет разыскать гражданина. Как минимум, свидетель. А то и ...

Он осёкся, потому что в кадре промелькнул бегущий человек, долговязый во всём спортивном, и удалялся он в противоположную от Анюскиной сторону.

— А медленнее? — раздражённо промолвил следователь.

— Абра-кадабра! — провозгласил Пыжов, и картинка действительно замедлилась: технари подмонтировали рапидный дубль.

Замороженная пробежка незнакомца дала два результата: плохой и хороший. Во-первых, лицо в кадр не попало. Во-вторых, в руке спортсмена чётко виднелась сумка D&G.

Больше до появления сотрудников МВД в кадре никого не было.

Комов погладил бороду, не скрывая улыбки.

— Ну-с, стажёр, это уже что-то! Искать обоих, торопить технарей со второй записью, сумку на стоп-кадр и с фотографией к мужу — выяснять та или не та.

— А вы?

— Отъе... [...ду? ...бись? — прим. составителей]

● ● ●

Глава 20

— Этот наркотический сбор я в приступе ностальгии назвал «логика реформ», — сказал Марик, тряся маленьким полиэтиленовым мешочком с маленькой дозочкой беленького порошочка, в котором, если приглядеться, синели весёлые такие кристаллики. — Ты, Сава, такого, как раньше говаривали, не видал и не едал.

— Да я и не собираюсь, — буркнул Савелий, окидывая суровым взглядом грязную подворотню и не менее грязного Марика.

Марик дымил невообразимо дорогой сигариллой с запахом ванили.

Марику было около тридцати пяти, он был коренной москвич в третьем поколении, кроме того, худой и нервный еврей с курчавой головой и скрипичным детством. Ещё он представлялся как художник-акционист и вдыхал всякие яды. Савелию через какое-то время стало ясно, что наркота действительно стимулировала Марика, но не так, как рассказывали всякие панки, которые якобы творили шедевры, не трезвея, а совсем иначе: именно нереализованное желание втянуть дозу подвигало художника на новые безумные акции. Акции приносили ему доход. Иногда мизерный, иногда очень жирный. Особенно богато оплачивалось художественное посрамление президента и партии власти. Только нужно было не лобовое, а потоньше. Марик так и сказал однажды Савелию: «Чем тоньше троллинг, тем толще кошелёк».

Лобовые атаки в адрес ненавистного тоже оплачивались неплохо, но иногда. В случае удачи. Удачей признавался медийный резонанс вплоть до обсуждений на первых кнопках ТВ. Чем сильнее брызгали слюной, тем лучше приходил чек. От кого приходил? От людей, неравнодушных к современному искусству и судьбам истинных художников, конечно же.