Рыжая племянница лекаря-3 (условная ч.3) - 5

Пока я пожирала ее взглядом, ведьма тоже внимательно изучала меня. Будь она чуть мелочнее, то наверняка бы не удержалась от презрительной насмешливой речи — я заслужила ее! — но мне досталась лишь снисходительная быстрая усмешка. "Ты еще никчемнее, чем я думала, — без труда разгадала я смысл этой улыбки. — И я считала тебя своим врагом? Да ты никто и ничто!".

-Где он? — спросила рыжая чародейка, двумя этими словами показывая, как мало я интересую ее сама по себе.

-Кто? — мне с трудом дался даже этот глупый ответ.

-Ты знаешь, о ком я говорю, — она нахмурила свои тонкие черные брови. — Сама ты — пустое место, полное ничтожество и пыль под моими ногами. Если бы не он, то ты бы давным-давно погибла — да что там! Я бы даже не знала о твоем существовании! Думаешь, я хоть на мгновение поверила, будто человек, подобный тебе, мог действовать по доброй воле и своим умом? Да у тебя бы не хватило сил и знаний даже на то, чтобы приблизиться к темнице таммельнского замка! Демон из последних сил вцепился в твой бедный умишко, бог весть как ухитрившись обрести власть над тобой, направлял тебя, нашептывал на ухо свои заклинания, а ты лишь выполняла его приказы. Вы всюду держались вместе, мои слуги шли по вашему следу до самого Астолано — так куда же он подевался сейчас?

-Я не знаю, — ответила я, стараясь не отводить взгляда. Пересохшие губы горели, горло перехватывало от удушья — чародейка не могла принять такой ответ и я знала, что за этим последует.

Но я не могла сказать ей! Не могла!.. Хорвек сказал, что не сможет победить ее, что ему нужно время — как я могла выдать его? Ведьма снова бросит его в подземелье, перед тем изувечив, и он вновь будем медленно умирать в зловонном каменном мешке, не в силах сократить свои мучения. Я погубила дядюшку, погубила Мике... нет, я не отдам ей еще и Хорвека!

-Ты лжешь, — она смотрела на меня со спокойной ненавистью. — Однако тебе придется сказать правду — и побыстрее.

Словно дожидаясь этих слов, из-за ее спины бесшумно явилось существо, которое давно уж не было человеком — но я узнала Мике. Глаза его стали звериными, пустыми, а лицо лишилось всяких признаков возраста, превратившись в красивую хищную маску, в которой соединились черты прежнего Мике, самой ведьмы и того оборотня, которого когда-то я помогла изловить на таммельнском кладбище. Я вспомнила, как Хорвек говорил, что ведьма непременно превратит пленника в своего верного раба и изменит его природу своим колдовством, чтобы раб этот стал сильнее и опаснее любого человека.

"Вспомни меня, Мике! — безмолвно и отчаянно обратилась я к нему. — Я приходила за тобой каждую ночь! Я хотела тебя спасти!". Но тот, кто раньше отзывался на имя Мике, смотрел равнодушно и мертво.

Я знала цену подобному равнодушию — оно было мне знакомо теперь, после того, что я видела в Астолано. Глубоко в пустых зрачках, на самом дне изуродованной колдовством души, горел огонь, боль от которого могла утолить только смерть и кровь, да и то — на время.

-Что ты с ним сделала!.. — прошептала я, забыв о страхе. На моих глазах Мике — точнее говоря, то немногое, что от него осталось, — погибал, мучительно и страшно перерождаясь в колдовское создание, без души, без воли, без сердца. И на эти страдания обрекла его я!..

-Из-за тебя я лишилась многих верных слуг, — ответила ведьма, нежно погладив волосы околдованного юноши. — Мне нужен был тот, кто восполнит эту потерю. Теперь твой жених стоит всех моих псов и гарпий разом. И это только начало — я сделаю его еще сильнее и злее, сейчас в нем осталось слишком много от человека... Впрочем, людей на службу я тоже принимаю. И с некоторыми из них ты успеешь познакомиться поближе, если не скажешь сейчас же, куда подевался мой демон.

Я оглянулась, только сейчас сообразив, что не знаю, кто швырнул меня к ногам ведьмы, а затем поднял на ноги. Позади меня стояло несколько мужчин, ожидающих приказов своей госпожи, и по их смуглым лицам я узнала южан-наемников — тех самых, что охраняли темницу Рекхе. Теперь они не пытались сойти за обычных людей — их кожу покрывали серые пятна, глаза заволокло молочными бельмами: живые мертвецы, чьи души давно уничтожило колдовство ведьмы. Я вспомнила, как Хорвек говорил, будто ведьма отдаст их тела на прокорм своим обротням. Но, видимо, нескольких человек она все же приберегла — или, что еще более вероятно, — оборотней у нее больше не осталось.

-Я не знаю, — повторила я безо всякой надежды. Спасения не было, не было! Никто из них не способен к жалости, и нет пределов их жестокости.

-Желаешь показать характер? — безмятежные глаза ведьмы стали черными из-за расширившихся зрачков. — Что ж, давай проверим, насколько хватит твоего упрямства!

Мне показалось, что чернота хлынула из ее глаз и я захлебнулась, как будто мои легкие заполнились ледяной зловонной водой, а затем я ослепла и оглохла, погрузившись с головой в эту тьму. Я не могла дышать, не могла кричать, и не понимала, что со мной происходит. Что первым разорвется — сердце, легкие, глаза или сама голова взорвется, словно ее изнутри распирает чудовищная сила?!

Я очнулась, кашляя и хрипя у ног ведьмы. Из носа что-то лилось, и мне легко поверилось в то, что это та самая черная вода — но нет, то была всего лишь кровь.

-Я ничего не знаю, — попыталась произнести я, но издала только протяжный хрип. Впрочем, рыжая чародейка поняла меня.

-Желаешь еще раз испробовать моего колдовства? — с насмешкой спросила она. — Нет-нет, ничего не выйдет — оно тебя прикончит или выжжет скудное содержимое твоей головы. И что, скажи на милость, мне потом делать с эдаким хламом? Ты не отделаешься так легко. Хотела бы я твоей смерти — отдала бы милому Мике и он разорвал бы тебя на куски, — она погладила его волосы, но затем оттолкнула куда-то назад, в полумрак, где его глаза засветились синими болотными огоньками.

-Прочь! Прочь! — голос ее стал резким и повелительным. — Тут сейчас запахнет кровью, а ты голоден, я помню. И не всегда повинуешься мне, дикий щенок! Чего доброго, загрызешь ее, а этого мало, мало! — она повернулась ко мне. — Ты скажешь мне, где демон, а до того и после будешь страдать так сильно, как только может страдать человек, при этом не умирая. Начнем с самого простого! За тобой должок!

И она указала на свою четырехпалую руку. Лицо ее при этом стало вовсе детским — обиженная девочка едва удерживается от горьких слез, поджав свои нежные губы.

Меня швырнули куда то в сторону стола, потянули вверх за руку, выворачивая ее до хруста.

-Один мой палец стоит сотни таких, как твои, — сказала чародейка. — Поэтому будет справедливо, если ты лишишься всех. По очереди. Начните с мизинца! Нет, можешь не признаваться сейчас, милая! Мне это в радость, уж поверь!

Я закричала, закашлялась, снова закричала и попыталась вырваться, но меня держали крепко. "Это не может быть правдой! — думала я, краем глаза видя, как блеснуло лезвие кинжала. — Не может!.."

Глухой стук, тошнотворный хруст и страшная боль, от которой я закричала так, что едва не выплюнула собственное сердце.

-Один! — закричала чародейка, и расхохоталась так звонко и счастливо, словно получила лучший подарок в своей жизни. — Один есть!.. Запишем его в счет уплаты долга, да не забудем о процентах!..

Я почти ничего не слышала и не понимала от боли, и не знала, привиделось ли мне, что от смеха она согнулась пополам, безумно и радостно визжа, или же все это происходит наяву. Я просто кричала и выла, осознавая боль нынешнюю и грядущую.

-Не говори ничего, милая! Не признавайся! — вопила она, захлебываясь от смеха и хлопая в ладоши. — У тебя еще целых девять пальцев! И это только на руках!

"Она будет пытать меня, даже если я соглашусь рассказать о Хорвеке все, что знаю, — мысль эта проплыла где-то далеко-далеко, и была удивительно ясной, как будто родилась не в голове Йель, воющей от боли, а в чьем-то совершенно чужом уме, спокойном и безмятежном. — Отрубит пальцы, снимет кожу полосками, переломает кости... Как страшно я умру! Неужели так закончится моя жизнь?".

-Что? — она вдруг оказалась очень близко, я чувствовала ее разгоряченное дыхание. — Теперь ты поняла? Ты будешь умирать долго и мучительно, и в этом весь смысл всего твоего ничтожного существования. Ни на каплю больше! Мое развлечение на несколько часов. Ты не враг, не противник и не соперница — что бы там себе не вообразила. Ты моя игрушка, которая смешно кричит и забавно корчится.

Наверняка она хотела уничтожить меня этими словами, окончательно растоптать и и сломить, но отчего-то они произвели обратное действие — я не могла уступить ей и подарить то, чего она желала: страх, отчаяние, жалкие мольбы о снисхождении. Собравшись с силами, я произнесла, стараясь, чтобы хоть какое-то из этих слов можно было разобрать:

-Ты его не получишь. Я ничего тебе не скажу.

Смех чародейки смолк — она была удивлена моей дерзостью, — но затем на ее лице вновь появилась улыбка.

-Это только начало! У тебя еще будет время переменить свое решение, — сказала она мне почти ласково, а затем совсем другим голосом, резким и повелительным, она приказала:

-Рубите ей второй палец! Да помедленнее!

И меня вновь потащили к столу, от которого я отползала, оставляя за собой кровавый след. Кажется, я кричала, а ведьма продолжала смеяться, но уже не так звонко — ее одолевал кашель.

-Довольно, Уна, — тихий голос заставил ее смолкнуть так резко, что я подумала, будто оглохла от своего собственного крика и буду теперь слышать только его до самой смерти.

Но эти слова, обращенные к чародейке откуда-то из тьмы, и имя — Уна! Вот как ее звали! — не послышались мне. Глухо зарычал Мике, но тут же взвизгнул в ответ на гневный окрик ведьмы: "Нельзя! Смолкни!". Тут же она резко повернулась к своим слугам, один из которых держал меня, уставившись в темноту бельмами своих мертвых глаз:

-Не вздумайте тронуть его! Он нужен мне...

-...живым, — окончил за нее Хорвек, мягко и бесшумно выскальзывая из темноты.

Как ни в чем не бывало, он прошел мимо замершей ведьмы, и склонился надо мной. Бережно он коснулся моей руки, пылающей от нестерпимой боли, и, преодолевая мое инстинктивное сопротивление — я прижимала кровоточащую кисть к себе, — потянул за запястье к себе.

-Сейчас боль ослабеет, — сказал он мне. — Потерпи еще самую малость, бедная Йель.

Его губы зашевелились — это было какое-то заклятие, от которого рука оледенела и сердце стало биться в два раза реже. "Сейчас оно остановится и я умру!" — подумала я с облегчением. Страшная слабость охватила все мое тело, сознание помутилось, но я слышала и видела все, что происходило дальше.

Хорвек все так же бережно и аккуратно опустил мою голову на пол, и я осталась лежать в луже крови, не в силах ни моргнуть, ни застонать — только вздрагивала время от времени всем телом.

Он подошел к чародейке, которая безмолвно наблюдала за происходящим, и взял ее за руку точно так же, как и меня толко что, не обращая никакого внимания на то, что пачкает ее кожу моей кровью. Она не сопротивлялась — только глаза вновь почернели, а губы подрагивали то ли готовясь улыбнуться, то ли гневно скривиться.

-Здравствуй, Уна, — сказал он, и, склонившись, поцеловал окровавленную ладонь. — Я слышал, ты искала меня.

Ее лицо исказила гримаса отвращения, но голос прозвучал сладко, словно мед:

-От тебя воняет мертвечиной.

Хорвек улыбнулся, отпуская ее руку:

-И от тебя тоже, Уна.

Глаза чародейки вспыхнули зеленым огнем, как в моих снах, но Хорвек сделал предупреждающий жест ладонью.

-Я гораздо слабее, чем ты думаешь. Боюсь, я не вынесу твоей немилости, будь же ко мне снисходительна. Мертвым я принесу тебе куда больше неприятностей, чем живым. Вот, взгляни — я не лгу, мертвое человеческое сердце догорает внутри мертвого человеческого тела...

-Ты это заслужил, — огрызнулась она, все еще сверкая глазами, но по лицу пробежала тень, заострившая ее полудетские черты.

-А заслужила ли ты, Уна, то, что произойдет с тобой, когда я умру? — Хорвек оставался невозмутим. — Ведь моя ничтожная жизнь хранит тебя от мести, не так ли?

Взгляд рыжей чародейки стал беспокойным, как будто на зеленый огонек, горящий в бездонной глубине ее глаз, подул ветер и заставил языки пламени заплясать: я поняла, что у этого разговора не должно быть свидетелей — ни мертвых, ни живых.

-Вон, — прошипела она, поворачиваясь к Мике, и без того забившемуся в тень, а затем тот же гневный окрик достался и наемникам. — Вон! Оставьте нас! Охраняйте входы и выходы, никто не должен нам помешать!

Затем она перевела взгляд на меня и нахмурилась, но Хорвек опередил ее:

-Йель останется.

-Почему бы и нет, — чародейка брезгливо повела плечами, отворачиваясь. — Она уже никто и ничто.

В голосе ее звучало мрачное торжество и я вспомнила, что чародеи знают магию, которая способна разговорить покойника — но, видимо, моя участь была предрешена, и мне предстояло стать чем-то гораздо более жалким и бесполезным, нежели мертвое тело.

Однако, именно этому телу, по видимому, предстояло стать одним из предметов торга — Хорвек, не говоря ни слова, поставил два тяжелых стула напротив друг друга так, чтобы я оказалась между ними. Ведьма и демон сели, каждый занимая свое место так, словно это был королевский трон, при этом пачкая подошвы своей обуви моей кровью. Я видела теперь лишь лицо Уны, и не могла ни закрыть глаза, ни отвернуться — хотя оно внушало мне нечеловеческий страх.

-Как мне называть тебя? — с надменной насмешкой спросила ведьма. — Вряд ли ты достоин своего прежнего имени...

-Называй меня Хорвеком, я привык к этому имени, — равнодушно ответил демон. — Жить мне осталось недолго, нет никакого смысла привыкать к чему-то новому. Я умираю, Уна. И ты знаешь, что может меня спасти. Что ты сделала с сердцем демона из подземелья таммельнского замка?

-Сожгла, — ответила она. — Ты отказался от своего тела, к чему мне было беречь его?

-А, между тем, сердце — это единственное в нем, что оставалось годного, — вздохнул Хорвек. — Впрочем, от сожалений никакого проку. Лучше подумай вот о чем, Уна. Ты нуждаешься в том, чтобы я жил. И я не откажусь протянуть еще немного — быть может, если я выиграю время, то найду новое сердце. Не кажется ли тебе, что это хороший повод не для вражды, но для мира?

-Мир? — чародейка, казалось, была позабавлена, однако улыбка ее быстро поблекла, словно шутка, рассмешившая ее, оказалась не так уж хороша при ближайшем рассмотрении. — О чем ты говоришь, покойник? Разве может быть между нами мир?

-Почему бы и нет? — Хорвек говорил медленно, как будто размышляя вслух. — Я не желаю возвращаться ко двору своего отца — и на то у меня есть свои соображения. Ты когда-то обманула и предала меня, но сейчас... сейчас ты, пожалуй, единственное существо во всем мире, которое желает, чтобы я оставался здесь, в мире людей, и продолжал жить — пусть даже в этом слабом никчемном теле. Если не считать Йель, конечно. Однако ей не по силам то, что по силам тебе.