Продолжение 21

Ещё один выкормыш Николаи! Час от часу не легче...

— Господин подполковник, я хочу ещё раз предостеречь вас от необдуманных поступкофф... А вы — чертовски везучий человек, Деннис Анатольеффич. Неделю назад я бы отдал приказ охранять вас, как самый ценный трофей и немедленно отправил бы в Рейх. Для получения интересующей нас информации. Но на днях я получил указание — в случае попадания подполковника Гуроффа в наши руки обеспечить его безопасность...

Русский знает достаточно хорошо, да ещё и поговорками сыплет, прям профессор филологии какой-то. Наверное, долго жил в России... Но изложил всё красиво, с такими аргументами спорить трудно... И что теперь? Потащит с собой по штабам до самого Берлина?.. И вариантов особо нет, рыпнусь, — Нольд сразу сзади отреагирует. Был бы майор один — была бы надежда...

— ... Я не испытываю симпатии ни к русским, ни тем более к вам лично. Но я — солдат и обязан выполнять приказы. — Немец смотрит на меня колючим взглядом. — И я имел приватный разговор с полковником Николаи, из которого сделал определённые выводы...

Это что, кайзер подсуетился? Сказал своё веское слово и все взяли под козырёк? Вполне возможно, учитывая пресловутый орднунг...

— Признаюсь, я несколько удивлён. Командир особого батальона — и лично в разведку? Местность тут не располагает к ведению активных действий. Наступать здесь вам будет трудно, точнее сказать — почти невозможно. Даже если прорвёте оборону, подвоз боеприпасов и продовольствия будет крайне затруднителен. Я уж не говорю о том, что через эти ущелья можно протащить только горные орудия, а противостоять вам будет превосходящая по численности артиллерия. Так зачем же вы пришли?.. Потренировать своих солдат действиям в горах перед началом летней кампании? Тоже маловероятно, для этого есть другие, более удобные способы...

— Разрешите, герр майор? — Нольд впервые за всё время подаёт голос, переходя на немецкий. — Два года назад на Западном фронте взвод пехоты ночью был вырезан до последнего солдата. Как выяснилось — за то, что замучили пленного русского.

— Возможно, лёйтнант, вы правы. — В глазах Гольдбаха просыпается интерес. — Что на это скажете, господин подполковник?

— Возможно, он прав, а, возможно, — нет. — Кажется, пора прекращать играть в молчанку. — Да, я — подполковник Гуров, командир 1-го отдельного Нарочанского батальона. Больше пока ничего сказать вам не могу, остальное узнаете попозже.

— Не забывайте, что сейчас вы у нас в плену, а не наоборот. — Ганс высокомерно-издевательски оскаливается. — Майор фон Тельхейм был моим другом ещё с училища. И, насколько я знаю, вы лично его убили. Так что никто не помешает мне отомстить... Добившись перед этим всей нужной мне информации!

— Фон Тельхейм нарушил приказ своего начальника, за что и поплатился. Видите, герр майор, как это плохо — нарушать приказы.

— Сейчас в вас, Деннис Анатольеффич, говорит наглость, а не храбрость. Впрочем, фон Штайнберг говорил, что оба этих качества присущи вам в полной мере.

— А ещё он должен был сказать, что на войне существует определённый кодекс чести...

— Значит, лёйтнант Нольд прав. Головы на кольях, господин подполковник? — Гольдбах упивается своей проницательностью. — Вы ставите меня в трудное положение. С одной стороны я должен отпустить вас, с другой — вы ведь снова придёте убивать наших союзников.

— Которые запятнали свои погоны и уже не могут называться солдатами.

— Что поделать, восточный менталитет. Человеческая жизнь никогда здесь не ценилась. А самым действенным стимулом считался страх...

— Не только. Имена Фархад и Ширин, например, вам ничего не говорят? Во все времена все восточные поэты считали своим долгом написать поэму, воспевающую их любовь. — Надо, пользуясь случаем, пофилософствовать, потянуть время. Когда вели сюда, небо на востоке начинало алеть, так что ждать осталось недолго... Надеюсь...

— Оставьте лирику! Здесь не поэты, а воины. И они говорят " Нет вести радостней, чем смерть твоего врага, и нет подарка лучше, чем голова твоего врага". Но мы отвлеклись. Честно говоря, я пока в раздумье, какое решение принять.

Летёха оставляет свой пост и, подойдя к майору, что-то негромко начинает ему втолковывать. Похоже, агитирует за то, чтобы разойтись, как в море корабли. Во всяком случае по другому услышанный обрывки фраз "отбили своего...", "они придут...", "никакой пощады...", "проявить благоразумие...", "приказ...", "оберст Николаи..." я истолковать не могу.

Хер майор целую минуту сидит в глубокой задумчивости, затем из двух зол выбирает наилучшее:

— Скоро рассвет, лёйтнант отведёт вас к тропе, и советую больше не испытывать судьбу. И не попадаться в изобретённые самим ловушки...

В наступившей паузе скорее не слышу, а чувствую чьё-то присутствие. Нольд, зараза такая, тоже напрягается, мигом выхватывает пистолет. Спустя секунды его примеру следует и Гольдбах.

— С вашего позволения, майне херен... Показываю на дверь, затем, получив молчаливое согласие, подхожу к ней, очень неприятно ощущая спиной точки прицеливания, открываю и негромко цокаю "Свои. Ко мне".

Сверху чувствуется лёгкое движение и из темноты материализуются два "призрака".

— Командир?.. Всё нормально?..

— Да. Не стрелять. Ждите...

Оборачиваюсь к немцам, стараясь не обращать внимание на чёрные зрачки пистолетных стволов.

— Господа, опустите оружие и не делайте глупостей. Герр майор, я имею приказ, аналогичный вашему и поэтому трогать вас никто не будет...

Делаю знак рукой, "призраки" влетают в блиндаж и тут же берут гансов на прицел. За ними появляются ещё двое...

— Повторяю, вы неприкосновенны. Даю в этом слово офицера. Разрядите пистолеты. — Говорю по-немецки, чтобы Нольд сгоряча не взбрыкнул — с него станется.

Летёха пристально смотрит мне в глаза, затем выщёлкивает магазин из своего люгера, дожидается, пока слегка взбледнувший Гольдбах не сделает то же самое и передаёт их мне вместе с запасными.

— И что теперь, господин подполковник? — Майор потихоньку приходит в себя.

— Мы сделаем то, зачем пришли, затем отпустим вас и уйдём сами.

— Что конкретно вы хотите сделать?

— Как правильно догадался лёйтнант Нольд, провести акцию возмездия. Для начала наведаюсь в гости к Халиль-бею, выясню, что сподвигло его на подобные действия...

— Он и его солдаты тут не при чём. — Немец почти успокоился. — Это дело рук ублюдка Бахчо и его швайнехундов. Энвер-паша использует курдские племена в качестве добровольцев...

— В основном для карательных операций. Вам наверняка известно, что тысячи погибших армян на совести таких банд, которые стыдливо именуются турецким командованием "иррегулярной конницей".

— Да, я знаю, что их привлекали к поддержанию порядка внутри империи и охраны выселяемых армян по пути следования в лагеря...

— Вырезать всех поголовно в Ване вы называете поддержанием порядка?! Выгнать стариков, женщин и детей в пустыню и там изрубить в куски — это, по вашему, называется "охранять"?! Не лукавьте, герр майор!..

— Это внутреннее дело турецких властей и нас не касается. — Ганс быстро идёт на попятную. — Но даже если то, что вы говорите — правда, нужно ли равняться на этих фанатиков?

— Нужно! Вы же хорошо знаете русский, слышали такую поговорку "Клин клином вышибают"?..

Спор прерывает появление Остапца в сопровождении подъесаула и двух его пластунов. "Батя", улыбаясь, протягивает мне мою "бету", а казак старается скрыть вздох облегчения.

— Командир! Живой?..

— Как видишь, Иваныч, даже почти здоровый. Камушком по голове прилетело, а так ничего... Как прошли?

— Группа обеспечения взрыв услыхала, доложилась. А там всех на ноги поднял. Этот, из армян главный который, провёл. Во тьме, как кошка видит... Часовые сняты, блиндажи блокированы, на флангах пулемёты развернули, дальше что делать будем?

— ... Так, пиротехнику с собой всю брали? — Остапец утвердительно кивает. — Тогда готовьтесь минировать эти крысиные норы. На каждый вход — по "зорьке" и по паре лимонок. Берёшь три "пятёрки", две идут со мной. Подъесаул, не обижайтесь, но оставляю за главного своего подпоручика. Это — его работа.

— Добро. Не время погонами меряться. — Пластун весело улыбается. — Заодно поучимся малость... А сами-то куда?..

— Надо ещё в одно место наведаться. Найти курдов. Головы на кольях — их рук дело.

— Командир, а если нам первыми шумнуть придётся? — Остапец, похоже, не очень доволен идеей. — Здесь-то мы всех кончим, но и уходить придётся не мешкая. А с вами что?

— Тоже всех перебьём и будем уходить отдельной группой. Если за вами погонятся, — ударим с фланга, возьмём в два огня. Опознаёмся как обычно. В первый раз, что ли?

В глазах бывшего погранца читается твёрдая уверенность в том, что встреча командирской головы с куском древнего гранита не прошла бесследно, но спорить он не решается.

— Да, ещё — германцев не трогать, даже не дышать в их сторону. Выставить охрану — и всё. Иваныч, имей в виду: лейтенант — из егерей. Очень нам хорошо знакомых... — В двух словах инструктирую своих, затем поворачиваюсь к гансам. Лёйтнант шёпотом что-то продолжает горячо доказывать херу майору. — Господа, вы остаётесь здесь до моего возвращения. Под охраной. Ещё раз прошу не делать необдуманных поступков.

Нольд бросает вопросительный взгляд на Гольдбаха и, поймав его еле заметный кивок, чеканит на немецком:

— Герр оберст-лёйтнант, стоянка Бахчо в трёхтсах метрах на юго-запад, за каменной грядой. Вы найдёте её по двум кострам. Сейчас там восемь человек, остальных он отпустил за припасами.

— Благодарю вас, лёйтнант. До скорой встречи...

*

Костры показались сразу, как только мы обогнули одно из нагромождений камней. Лагерь курды разбили в небольшой ложбинке между скальными грядами. Разведка бесшумно уходит вперёд, а мы делаем передышку. Из-за гостей. С несколькими своими добровольцами к нам почти насильно присоединился Гурген, приведший второй волной пластунов и часть своего отряда. Захотел вот человек лично отомстить за Вачэ. Единственное, что удалось добиться — обещания без команды ни чихнуть, ни пёр... шевельнуться.

Через несколько томительных минут возвращаются разведчики, старший сразу пробирается ко мне.

— Правый костёр — коновод, лошади рассёдланы, рядом ручеёк журчит, так что подобраться легко будет. Остальные — у левого костра. Насчитали шестерых, спят вповалку, часового нет. Рядом палатка стоит, главный, наверное, там.

— Щур, Сыч, ко мне. — Негромко подзываю командиров "пятёрок". — Щур, твой — левый фланг, двоих бойцов мне сюда. Сыч, отправь двоих убрать конюха, сам с остальными — справа. Палатка моя. Сигнал — крик совы. Скоро совсем рассветёт, начинаем через пять минут. Отсчёт пошёл...

Диверсы неслышно расползаются на исходные, а я, не отрываясь, смотрю на часы, и вслушиваюсь в тишину. Нарушаемую пока только недовольным шёпотом Гургена:

— Пачэму ми здэс? Нада идти их рэзат...

— Подожди две минуты. Полезешь сейчас — всё испортишь, да и под свою пулю попадёшь ненароком.

— Я смэрты нэ баюс. Атамстыт хачу...

— Ещё минута, и идём. Терпи...

Секундная стрелка обегает последний круг, трогаю за плечо "призрака", тот подносит руки ко рту и дважды негромко ухает сова. Вскакиваем и несёмся вперёд. Возле костра угадывается короткое множественное движение, пара теней вскакивает и тут же падает обратно на землю...

Вот и палатка. Как раз вовремя! Полог откидывается в сторону, бью с ноги, любопытный улетает обратно с удивлённым всхрипом. Ныряю следом, маленького светильничка хватает, чтобы сориентироваться. Бахчо в одних штанах, но уже с люгером в руке пытается подняться со своей кошмы. Уже в прыжке перехватываю нож в левую руку, секущий удар по запястью, пистолет вылетает из ставших непослушными пальцев. Приземляюсь коленом чуть пониже грудины, выбивая воздух из лёгких, правой ребром ладони — удар по сонной для верности. Хватаю первый попавшийся ремешок, перетягиваю жгутом руку басмача повыше резанного запястья, нечего ему слишком рано умирать, у меня на этот счёт другие планы... Ага, вот ещё плетёный какой-то ремень, как раз подойдёт... Вот, локти почти к лопаткам притянуты, грудь "горделиво" колесом выгнулась. Теперь ноги спутать... А вот эта тряпка за кляп сойдёт... Всё, готов урод!..

Без особых нежностей выволакиваю "трофей" из палатки.

— Командир... — Сзади подходит Сыч. — ... Там Лёшку нашли... И проводника... Тебе лучше самому глянуть...

Тела уже подтащили поближе к костру. Опознать можно только по обрывкам формы. При скудном отсвете пламени невозможно даже понять, где осколочные, где следы камней, а где отметины от калёного железа... Значит, они были живы, когда их притащили сюда... Суки, б...!..

— Вачэ!.. Вачэ!.. — Сдавленно хрипит Гурген, опускаясь на колени перед проводником. — Хужанэ (ублюдки)!.. Стаакэ (сволочи)!..

Я не могу даже закрыть Лёхе глаза, провожая в последний путь. Вместо них две дыры в подгоревших сгустках крови... Тошнотворно воняет палёным мясом... В голове какая-то звенящая пустота... Сзади шёпотом матерится кто-то из диверсов...

— Живых взяли? — Сам не узнаю своего голоса.

— Троих взяли. Вон сидят, с...ки. — Сыч показывает на двоих связанных курдов. Третий лежит рядом, ему верёвки не нужны, клинок распорол брюхо так, что половина содержимого вывалилась наружу... Ну, что, клин клином вышибают?

— Всем бошки с плеч!

Гурген одним прыжком подлетает к ближайшему курду.

— Ар-р-р!..

Кинжал рассекает горло от уха до уха, басмач хрипит и булькает, судорожно пытаясь вздохнуть, кровь в пламени костра кажется совсем чёрной. Второй помимо воли пытается отодвинуться, но один из бойцов хватает его за волосы, вздёргивая голову вверх, нож, блеснув алым отблеском, чиркает по горлу. "Оборотень" справляется не хуже кавказского клинка.

Пришедший в себя Бахчо мычит сквозь кляп, один из армян по моему кивку вытаскивает тряпку. Главный моджахед что-то бубнит по-своему. Стоящий рядом доброволец переводит:

— Гаварыт, что он и его шеккалы всо равно попадут в джаннат ан-на"им... в райский сад с прэкрасный гурия, а ванучий гяур будут гарэт в Джаханнам (ад).

— Райский сад, говоришь? Переведи ему, что он-то уж точно туда не попадёт.

Не знаю, насколько правы те, кто убеждён, что мимо рая пролетит укушенный собакой, повешенный, и кто-то там ещё, но честная смерть от пули не для этой сволочи. Пёсиков поблизости нет, а вот верёвку найдём обязательно! Только вот и подходящих деревьев рядом тоже нет... Ну, это дело поправимое...

— Сыч, столбы от палатки и копья сюда...

Пики у этих уродов в чуть выше человеческих роста. Толщиной, правда, в большой палец, но если связать несколько вместе...

Объясняю своим, что и как нужно сделать, и через минуту импровизированная геометрическая фигура "пирамида" готова, высоты в ней, к сожалению, под метр восемьдесят. Ничего, наконечники плотно вошли в каменистую землю, не выскочат.

Моджахеду снова затыкают рот, поднимают с земли и накидывают петлю на шею. Потом подтягивают к вершине "виселицы" так, чтобы он мог удержаться только на носках. Бахчо пытается что-то мычать, но боец, закреплявший верёвку, подтягивает её ещё сильнее и курд теперь может только хрипеть, проталкивая в лёгкие очередной глоток воздуха.